Уютный трикотаж: интернет магазин белорусского трикотажа

Аркадия том стоппард – Читать онлайн книгу Аркадия — Том Стоппард бесплатно. 1-я страница текста книги.

Аркадия том стоппард – Читать онлайн книгу Аркадия — Том Стоппард бесплатно. 1-я страница текста книги.

Аркадия (пьеса) — Википедия

«Аркадия» — пьеса Тома Стоппарда (1993). По мнению критиков, одна из самых лучших пьес этого драматурга на английском языке[1].

Действие происходит в одной и той же комнате в английском загородном доме Сидли-парк в Дербишире попеременно в 1809—1812 годах и в девяностые годы XX века. Изыскания двух современных ученых, их отношения переплетаются с жизнями тех, кто обитал в этом же доме 180 годами ранее.

1809—1812 годы
  • Томасина Каверли: в 1809 году ей 13 лет, дочь лорда и леди Крум.
  • Септимус Ходж: домашний учитель, 22 года, наставник Томасины, однокашник и друг Байрона (лорд Байрон гостит в поместье, но на сцене не появляется, однако имеет большое значение в развитии действия).
  • Джеллаби: дворецкий в Сидли-парке.
  • Эзра Чейтер: посредственный поэт, 31 год, гость лорда и леди Крум.
  • Миссис Чейтер: жена Чейтера, на сцене не появляется, но её легкомысленное поведение становится причиной череды конфликтов
  • Ричард Ноукс: ландшафтный архитектор леди Крум. В течение пьесы он работает над переделкой классического, подобного Аркадии пейзажа Сидли-парка в модный готический парк.
  • Леди Крум: мать Томасины, около 35 лет, властная хозяйка поместья. Вторая леди Крум, мать Хлои в части действия, относящейся к настоящему времени, не появляется на сцене.
  • Капитан Брайс: офицер Королевского флота, брат леди Крум, матери Томасины. Влюблён в миссис Чейтер. Вместе с Чейтерами уезжает в Вест-Индию. Женится на миссис Чейтер после смерти её мужа
  • Огастес Каверли: младший брат Томасины, появляется в нескольких сценах. Роль Огастаса и Гаса, брата Хлои, играет один и тот же актёр.
Наши дни
  • Ханна Джарвис: автор популярной книги о любовнице Байрона леди Каролине Лэм, около сорока лет. Пытается разыскать информацию об отшельнике Сидли-парка, жившем в хижине в начале XIX века.
  • Хлоя Каверли: 18 лет, дочь современной леди Крум.
  • Бернард Найтингейл (в русской версии — Соллоуэй): профессор. Надеется привлечь Ханну к работе над своей теорией о неизвестной дуэли Байрона. Игнорирует поиск дальнейшего доказательства его теорий, и, надеясь на то, что станет автором сенсации, объявляет по телевизору, что Байрон убил Эзру Чейтера в поединке. В конце пьесы Ханна доказывает его неправоту — к его немалому огорчению.
  • Валентайн Каверли: математик, аспирант. Старший брат Хлои. Изучив старинные документы, приходит к выводу о гениальности Томасины.
  • Гас Каверли: младший брат Хлои и Валентайна, пятнадцать лет. Не разговаривает с пятилетнего возраста. Гас помогает открыть несколько важных фактов из прошлого и помогает соединить ключевые моменты в пьесе. Гаса и Огастеса играет один актёр.

Действие первое[править | править код]

Сцена первая[править | править код]

10 апреля 1809 года, гостиная Сидли-парка. Идёт урок дочери хозяев поместья Томасины с её учителем Септимусом Ходжем, другом Байрона, который в это время гостит в Сидли-парке. Томасина случайно услышала о состоявшемся накануне любовном свидании миссис Чейтер и пытается выяснить у Ходжа значение выражения «карнальные объятия». Ходж, (именно с ним встречалась в бельведере миссис Чейтер), пытаясь отвлечь Томасину, даёт ей задание доказать Великую теорему Ферма, а сам погружается в чтение «Кушетки Эроса» — книги Эзры Чейтера. Томасина рассуждает о ложке варенья в рисовом пудинге, которая выводит её к теме детерминизма. Занятия прерываются с появлением Эзры Чейтера, намеревающегося вызывать на дуэль Септимуса Ходжа, уличённого в связи с миссис Чейтер. Септимус разряжает ситуацию, расхваливая «Кушетку Эроса», Чейтер польщён, забывает о дуэли и делает дарственную надпись на экземпляре книги Ходжа. Чейтер не догадывается, что Септимус раскритиковал его предыдущую книгу

The Maid of Turkey. Появляются ландшафтный архитектор Ноукс, чуть позже — капитан Брайс и леди Крум. Все принимают участие в обсуждении перепланировки сада поместья, предложенной Ноуксом. Томасина рисует на одном из эскизов отшельника у уединённой хижины-«эрмитажа», похожего на Иоанна Крестителя, и передаёт Ходжу записку от миссис Чейтер.

Сцена вторая[править | править код]

Действие переносится в наши дни. В поместье приезжает профессор Бернард Найтингейл. Бернард считает, что Байрон в 1809 году убил на дуэли Эзру Чейтера. Он встречается с Ханной Джарвис, занятой историческими исследованиями в поместье. Цель Бернарда — найти подтверждение своей гипотезы, он рассчитывает на помощь Ханны, но скрывает своё настоящее имя, так как раскритиковал в прессе её книгу о Каролине Лэм. В конечном счете Бернард признаёт, что он тот самый профессор Найтингейл — автор отрицательного отзыва о книге Ханны. Однако Ханна соглашается помочь ему в поисках материалов. Бернард отмечает, что имя поэта Чейтера не упоминается после 1809 года, единственный другой известный Эзра Чейтер — ботаник.

Сцена третья[править | править код]

11 апреля 1809 года. Томасина переводит с латыни, но отклоняется от темы урока и сообщает, что совершила открытие: природу можно описать с помощью математических уравнений. Септимус пытается продолжить урок, однако Томасина сожалеет об утрате Александрийской библиотеки, и знаний, заключённых в её книгах. Септимус же возражает ей, что не стоит оплакивать то, что в конечном счёте несомненно будет снова обретено. Занятия снова прерваны появлением Чейтера: за завтраком он узнал от Байрона, что именно Септимус написал отрицательную рецензию на его книгу. Чейтер вызывает Септимуса на дуэль, капитан Брайс становится секундантом поэта.

Сцена четвёртая[править | править код]

Действие возвращается в наши дни. Ханна читает Валентайну запись Томасины, сделанную на полях учебника, об открытии «Новейшей геометрии неправильных форм Томасины Каверли», с помощью которой можно описать все явления природы. Валентайн приходит к выводу, что Томасина, опередив своё время, использовала метод итераций, в своих собственных исследованиях он также пользуется им.

Действие второе[править | править код]

Сцена пятая[править | править код]

Бернард излагает Ханне, Валентайну и Хлое свою версию о дуэли Байрона и Чейтера. Ханна и Валентайн сомневаются в правдивости его выводов. Бернард возмущён, он уходит, твёрдо решив обнародовать своё открытие и сотворить сенсацию. Тем временем Ханна устанавливает, что отшельником Сидли-парка, который был одержим математическими расчётами и предсказал в будущем «мир без жизни и света», на самом деле — домашний учитель Септимус Ходж.

Сцена шестая[править | править код]

В ней выясняется, что дуэль Чейтера и Ходжа так и не произошла. Супруги Чейтер поспешно отбыли в Вест-Индию вместе с капитаном Брайсом. Эзра Чейтер отправляется в экспедицию как ботаник. Чейтеры покинули Сидли-парк после того, как леди Крум ночью застала миссис Чейтер в комнате Байрона. Байрон также покидает поместье. Септимус встречает леди Крум. Она прочитала два его письма, написанные перед предполагаемой дуэлью, Септимус оставил их на тот случай, если будет убит Чейтером. Одно письмо, любовное, адресовано леди Крум, второе — Томасине по поводу её рассуждений о ложке варенья в рисовом пудинге. Леди Крум назначает Септимусу свидание.

Сцена седьмая[править | править код]

Действие происходит одновременно в 1812 году и в наше время. На сцене находятся действующие лица из двух веков, их реплики перемешиваются, кроме того, персонажи из наших дней одеты в костюмы XIX века. Хлоя читает газетную статью, посвящённую гипотезе Бернарда. Далее следует её диалог о детерменизме с Валентайном, который продолжает ранее состоявшуюся беседу Септимуса и Томасины. В своих расчетах на компьютере Валентайн пробует метод Томасины. Валентайн вспоминает, что в начале XIX века в поместье произошёл несчастный случай: накануне своего семнадцатилетия в огне погибла девушка. Только сейчас он понимает, что это была Томасина.

Название пьесы и её лейтмотив — сокращение от первоначального: Et in Arcadia ego[2] (Аркадия — страна идиллического счастья). Фраза чаще всего интерпретируется как напоминание о неизбежности смерти. Она объясняется как «Я [смерть] тоже нахожусь в Аркадии» или «И (даже) в Аркадии я [смерть] (есть)», однако её смысл до сих пор не разгадан и является предметом дискуссий. Наиболее известно олицетворение этой фразы в картинах Никола Пуссена из жизни аркадских пастухов. По мнению Э. Панофского, они являются осмыслением конечности бытия, смириться с которым приходится даже жителям Аркадии — края вечного блаженства

[3].

Обсуждая виды своего парка, леди Крум употребляет фразу в значении «здесь я нахожусь в Аркадии». Томасина отвечает: «Да, мама, если бы у Вас было так», намекая, что леди Крум ошибается. Хотя в самой пьесе есть лишь краткие отсылки к её названию, фраза предвещает судьбу двух главных героев: раннюю смерть Томасины и отшельничество Септимуса[2]. Первоначально Стоппард хотел сделать эту связь более явной, вынеся в заглавие полный вариант фразы, но, по соображениям коммерческого характера, оставил сокращённое название

[2].

Более очевидно название пьесы отсылает к пасторали, как идеальной природе: одной из тем пьесы является противопоставление природной естественности и правильной искусственной геометрической формы. Так, ландшафтный архитектор Ноукс склоняет леди Крум произвести изменения в регулярном парке и превратить его в парк пейзажный.

«Аркадия» одна из «зрелых» драм Стоппарда, в которых тональность действия сменяется с «комической» на «серьёзную». Элементы комедии теперь используются для разрядки, снятия нарастающего драматического напряжения. В пьесах Стоппарда 1980-х — начала 1990-х также появляется новый мотив — познание. Темы, которые поднимаются в них — «божественное, время и пространство, определение реальности и „кажимого“, мир и война, свобода и несвобода, национальное самосознание, а также любовь, женщина, семья, творчество»[4] — с учетом опыта, обретённого автором на жизненном пути. Для «Аркадии» характерны также (как и для других «зрелых» пьес Стоппарда) развитие идей и образов, намеченных в ранних произведениях — «аллюзии на собственные произведения» (Беляева)

[5].

Премьера «Аркадии» состоялась в Королевском национальном театре Великобритании 13 апреля 1993 года. Роли исполняли:

Награды
Номинации
  • Беляева В. Е. Поэтика и метод сценической драматургии Тома Стоппарда. — Москва: Экон-информ, 2011.

Читать онлайн книгу Аркадия — Том Стоппард бесплатно. 1-я страница текста книги.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Назад к карточке книги

Том Стоппард
Аркадия

Пьеса в двух действиях

Действующие лица

(в порядке появления на сцене)

ТОМАСИНА КАВЕРЛИ – тринадцать, позже шестнадцать лет.

СЕПТИМУС ХОДЖ – ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать пять лет.

ДЖЕЛАБИ – дворецкий, среднего возраста.

ЭЗРА ЧЕЙТЕР – поэт, тридцать один год.

РИЧАРД НОУКС – специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.

ЛЕДИ КРУМ – около тридцати пяти лет.

КАПИТАН БРАЙС – офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.

ХАННА ДЖАРВИС – писательница, под сорок.

ХЛОЯ КАВЕРЛИ – восемнадцать лет.

БЕРНАРД СОЛОУЭЙ – профессор, под сорок.

ВАЛЕНТАЙН КАВЕРЛИ – между двадцатью пятью и тридцатью.

ГАС КАВЕРЛИ – пятнадцать лет.

ОГАСТЕС КАВЕРЛИ – пятнадцать лет.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая

Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.

Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.

Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг – стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка – не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.

На сцене двое. Каждый занят своим делом – среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица – Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними – по книге. У нее – тонкий учебник элементарной математики. У него – толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.

У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.

На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.

Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?

Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.

Томасина. И все?

Септимус. Нет… конкретнее – бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis… женской плоти…

Томасина. Это грех?

Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, – это плотский грех, QED.1
  Quod erat demonstrandum – что и требовалось доказать (лат). (здесь и далее – примечание переводчика)

[Закрыть] Мы, если помните, встречали слово caro в «Галльской войне». «Бритты жили на молоке и мясе» – «lacte et carne vivunt». Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.

Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?

Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?2
  Ферма Пьер (1601–1665) – французский математик, один из создателей аналитической геометрии и теории чисел.

[Закрыть]

Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.

Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго – пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.

Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?

Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении «Ложе Эроса».

Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.

Септимус(помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился – с кем?


Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.

Томасина. Что значит «с кем»?

Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?

Томасина. Господин Ноукс.

Септимус. Ноукс?!

Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.

Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?

Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.

Септимус. …где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.

Томасина. Септимус! Ты о чем?!

Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.

Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.

Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?

Томасина. Кто? Ноукс?

Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.

Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, – сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер – это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.

Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.

Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?

Септимус. Означает.

Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?

Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…

Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?

Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?

Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие – это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n больше двух.

Пауза.

Томасина. Брррр!!!

Септимус. Брр не брр, но такова теорема.

Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

Септимус. Весьма признателен, миледи, весьма признателен. А госпожа Чейтер спускалась утром к завтраку?

Томасина. Нет. Расскажи еще о совокуплении.

Септимус. Вот о совокуплении добавить нечего.

Томасина. Это то же, что любовь?

Септимус. Гораздо лучше.


Одна из боковых дверей ведет в музыкальную комнату.

Но сейчас открывается не она, а та, что напротив, и входит дворецкий Джелаби.

Джелаби, у меня урок.

Джелаби. Простите, господин Ходж, но господин Чейтер просил передать вам письмо незамедлительно.

Септимус. Ладно, давайте. (Забирает письмо.) Спасибо. (Затем, чтобы дворецкий поскорее вышел, повторяет.) Спасибо, Джелаби.

Джелаби(настойчиво). Господин Чейтер велел мне прийти с ответом.

Септимус. С ответом? (Вскрывает письмо. Конверта как такового нет, но послание сложено, обернуто в чистую бумагу и запечатано. Септимус небрежно отбрасывает обертку и пробегает глазами письмо.) Что ж, мой ответ таков: по обыкновению и долгу службы – на коей я нахожусь у его сиятельства – до без четверти двенадцать занят обучением дочери его сиятельства. Как только я закончу – и если господин Чейтер к тому времени не раздумает – буду всецело к его услугам в… (заглядывает в письмо) оружейной комнате.

Джелаби. Спасибо, сэр, так и передам.


Септимус складывает письмо и помещает его между страниц «Ложа Эроса».

Томасина. Джелаби, что сегодня на обед?

Джелаби. Вареный окорок с капустой, миледи, и рисовый пудинг.

Томасина. У-у, какая дрянь.


Джелаби выходит.

Септимус. Что ж, с господином Ноуксом все ясно. Он мнит себя джентльменом, философом-эстетом, кудесником, которому подвластны горы и озера, а под сенью дерев ведет себя как самый настоящий ползучий гад.

Томасина. Септимус, представь, ты кладешь в рисовый пудинг ложку варенья и размешиваешь. Получаются такие розовые спирали, как след от метеора в атласе по астрономии. Но если помешать в обратном направлении, снова в варенье они не превратятся. Пудингу совершенно все равно, в какую сторону ты крутишь, он розовеет и розовеет – как ни в чем не бывало. Правда, странно?

Септимус. Ничуть.

Томасина. А по-моему, странно. РАЗмешать не значит РАЗделить. Наоборот, все смешивается.

Септимус. Так же и время – вспять его не повернуть. А коли так – надо двигаться вперед и вперед, смешивать и смешиваться, превращая старый хаос в новый, снова и снова, и так без конца. Чтобы пудинг стал абсолютно, неоспоримо и безвозвратно розовым. Вот и весь сказ. Это называют свободой воли или самоопределением. (Он поднимает черепашку и переносит ее на несколько дюймов, точно она – его пресс-папье – посмела отползти по своим делам с бумаг, которые призвана удерживать.) А ну-ка, сидеть!

Томасина. Септимус, как ты думаешь, Бог – ньютонианец?

Септимус. Итонианец? Выпускник Итона? Боюсь, что так. Впрочем, справьтесь у вашего братца. Пускай подаст запрос в палату лордов.

Томасина. Нет же, Септимус, ты не расслышал! Ньютонианец! Как по-твоему, первая до этого додумалась?

Септимус. Нет.

Томасина. Но я же еще ничего не объяснила!

Септимус. «Если все – от самой далекой планеты до мельчайшего атома в нашем мозгу – поступает согласно ньютонову закону движения, в чем состоит свобода воли?» Так?

Томасина. Нет, не так.

Септимус. «В чем состоит промысел Божий?»

Томасина. Опять не так.

Септимус. «Что есть грех?»

Томасина (презрительно). Да нет же!

Септимус. Ну хорошо, слушаю.

Томасина. Если остановить каждый атом, определить его положение и направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли благодаря этой остановке, то можно – очень-очень хорошо зная алгебру – вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума не хватит, но формула такая наверняка существует.

Септимус(помолчав). Верно. (Еще пауза.) Верно, и, насколько я понимаю, вы действительно додумались до этого первая. (Помолчав, с усилием.) На полях своей «Арифметики» Ферма написал, что он нашел превосходное доказательство теоремы, но поля слишком узки, и оно не помещается. Записку нашли уже после его смерти, и с этого дня…

Томасина. А-а! Тогда все понятно!

Септимус. Не чересчур ли вы самонадеянны?


Дверь внезапно и несколько резко открывается. Входит Чейтер.

Господин Чейтер! Вам, должно быть, неточно передали мой ответ. Я буду свободен без четверти двенадцать – если это вас устроит.

Чейтер. Не устроит! Мое дело безотлагательно, сэр!

Септимус. В таком случае вы, вероятно, заручились поддержкой его сиятельства лорда Крума, и он также считает, что ваше дело важнее образования его дочери?

Чейтер. Не заручился. Но, если угодно, я договорюсь.

Септимус(помолчав). Миледи, прошу вас удалиться в музыкальную комнату. Вместе с Ферма. Найдете доказательство теоремы – получите лишнюю ложку варенья.

Томасина. Увы, Септимус, ее не докажешь. Он оставил записку на полях, чтобы свести вас всех с ума. Пошутил.


Томасина выходит.

Септимус. Итак, сэр, в чем состоит столь безотлагательное дело?

Чейтер. Полагаю, вы и сами знаете. Вы оскорбили мою жену.

Септимус. Оскорбил? Полноте! Это не в моей натуре, не в моих правилах, и, наконец, я восхищен госпожой Чейтер и это решительно не позволяет мне ее оскорблять.

Чейтер. Наслышан о вашем восхищении, сэр! Вы оскорбили мою жену в бельведере вчера вечером!

Септимус. Ошибаетесь. В бельведере происходило нечто иное. Я совершал с вашей женой акт любви, а отнюдь не оскорблял ее. Она сама попросила об этой встрече, у меня и записка сохранилась, поищу, если угодно. Может, какой-то подлец осмелился заявить, что я не удовлетворил просьбу дамы и не пришел на свидание? Клянусь, сэр, – это гнусный поклеп!

Чейтер. А вы – гнусный развратник! Готовы погубить репутацию женщины из-за собственной низости и трусости! Но со мной это не пройдет! Я вызываю вас, сэр!

Септимус. Чейтер! Чейтер, Чейтер! Мой милый, любезный друг!

Чейтер. Не смейте называть меня другом! Я требую сатисфакции! Удовлетворения!

Септимус. Сперва госпожа Чейтер требует удовлетворения, теперь – вы… Не могу же я, в самом деле, удовлетворять семейство Чейтеров с утра до ночи! Что до репутации вашей жены – она незыблема. Ее ничем не погубить!

Чейтер. Негодяй!

Септимус. Поверьте, это чистая правда. Госпожа Чейтер полна живости и очарования, голос ее мелодичен, шаг легок, она – олицетворение всех прелестей, которые общество столь высоко ценит в существах ее пола, – и все же главная и самая известная ее прелесть состоит в постоянной готовности. Готовности столь жаркой и влажной, что даже в январе в этих тайниках можно выращивать тропические орхидеи.

Чейтер. Идите к черту, Ходж! Я не намерен это слушать! Вы будете драться или нет?

Септимус(твердо и бесповоротно). Нет! В этом мире существуют всего два-три первоклассных поэта, и я не хочу убивать одного из них из-за откровенных поз, которые некто подсмотрел в бельведере. А репутацию этой женщины не защитить даже отряду вооруженных до зубов мушкетеров, приставленных стеречь ее денно и нощно.

Чейтер. Ха! Я – первоклассный?! Вы всерьез? Кто же остальные? Ваше мнение?… А, черт! Нет, не надо, Ходж! Не заговаривайте мне зубы, льстец! Так вы и в самом деле так считаете?

Септимус. Считаю. То же я ответил бы Мильтону3
  Мильтон Джон (1608–1674) – английский поэт и общественный деятель.

[Закрыть] – будь он жив. Кроме отзыва о жене, разумеется…

Чейтер. Ну а среди живых? Господин Саути?

Септимус. В Саути я бы всадил пулю не раздумывая.

Чейтер(печально кивая). Да-да, он уже не тот… Меня восхищал «Талаба», но «Мэдок»!..4
  «Талаба-разрушитель», «Мэдок» – поэмы Роберта Саути (1774–1843).

[Закрыть](хихикает) Господи спаси! Впрочем, мы отвлеклись, а дело безотлагательно. Итак, вы воспользовались прелестями госпожи Чейтер. Это плохо. Но еще хуже, что все вокруг – от конюха до посудомойки…

Септимус. Какого черта? Или вы не слышали, что я сказал?

Чейтер. Слышал, сэр. И слова ваши – не скрою – мне приятны. Видит Бог, истинный талант не ценят по достоинству, если носитель его не отирается среди писак и литературных поденщиков, не входит в свиту Джеффри,5
  Джеффри Френсис (1773–1850) – английский литератор, основатель (с1802 г.), издатель и редактор журнала «Эдинбургское обозрение»

[Закрыть] не обивает пороги «Эдинбургского…»

Септимус. Дорогой Чейтер – увы! – они судят о поэте по месту, отведенному ему за столом лорда Холланда!6
  Холланд Генри Ричард (1773–1840) – английский политический деятель, виг, принимавший в своем доме многих видных деятелей искусства. Лорд и леди Холланд любили открывать новые литературные таланты.

[Закрыть]

Чейтер. Вы правы! Как вы правы! И как бы я хотел узнать им того мерзавца! Представляете, он высмеял мою драму в стихах «Индианка» на страницах «Забав Пиккадилли».

Септимус. Высмеял «Индианку»? Я храню ее под подушкой и достаю, когда меня мучает бессонница! Это лучший лекарь!

Чейтер(довольно). Вот видите! А какой-то прохвост обозвал ее «Индейкой» и написал, что не скормил бы ее даже своему псу! Что ее не спасут ни гарнир, ни подлива, ни ореховая начинка. Госпожа Чейтер прочитала и залилась слезами, сэр. И не подпускала меня к себе целых две недели! О! Это напомнило мне о цели моего визита…

Септимус. Новая поэма несомненно увековечит ваше имя!

Чейтер. Вопрос не в этом!

Септимус. Здесь и вопроса нет! Что стоят происки жалкой литературной клики в сравнении с мнением всей читающей публики? «Ложу Эроса» обеспечен триумф.

Чейтер. Такова ваша оценка?

Септимус. Таково мое намерение.

Чейтер. Намерение? Как – намерение? Какое намерение? Ничего не понимаю…

Септимус. Видите ли, мне прислали один из пробных оттисков. Прислали на рецензию, но я намерен опубликовать не рецензию, а нечто большее. Пора наконец установить ваше первенство в английской литературе.

Чейтер. Да? Ну, что ж… Конечно… Это очень… А вы уже написали?

Септимус(с едким сарказмом). Еще нет.

Чейтер. А-а… И сколько времени потребуется?…

Септимус. Для столь значительной статьи необходимо: во-первых, внимательно перечитать вашу книгу, обе книги, несколько раз, вкупе с произведениями других современных авторов – дабы всем воздать по заслугам. Я работаю с текстами, делаю выписки, прихожу к определенным выводам, а затем, когда все готово и душа моя и мысли пребывают в спокойствии и согласии…

Чейтер(проницательно). А госпожа Чейтер знала об этом перед тем, как она… как вы…

Септимус. Весьма вероятно.

Чейтер(торжествующе). Ни за чем не постоит! Все дл меня сделает! Теперь-то вы поняли эту любящую натуру?! Вот это женщина! Вот это жена!

Септимус. Потому я и не хочу делать ее вдовой.

Чейтер. Капитан Брайс говорил в точности то же самое!

Септимус. Капитан Брайс?

Чейтер. Господин Ходж! С нетерпением жду рецензии! Позвольте надписать ваш экземпляр! Так, чем бы?… А, вот перо леди Томасины…

Септимус. Так вы познакомились с лордом и леди Крум, потому что стрелялись с братом ее сиятельства?

Чейтер. Нет! Все оказалось наветом, сэр, уткой! Но благодаря этой счастливой ошибке мне покровительствует теперь брат графини, капитан флота Его Величества. Не уверен, кстати, что сам господин Вальтер Скотт может похвастаться столь высокими связями. Зато я – почетный гость в поместье Сидли-парк.

Септимус. Что ж, сэр, вы получили прекрасную сатисфакцию.


Чейтер окунает перо в чернильницу и принимается подписывать книгу.

Появляется Ноукс. В руках у него рулоны чертежей. Чейтер пишет, не поднимая головы. Ноукс замечает двоих у стола. Он в замешательстве.

Ноукс. Ой! Простите…

Септимус. А! Господин Ноукс! Любитель мерзостей земных! Мой отважный соглядатай! Где же ваша подзорная труба?

Ноукс. Прошу покорно… я думал, ее сиятельство… простите…


В полнейшем смятении он пятится к двери, где его настигает голос Чейтера.

Чейтер выразительно и громко читает дарственную надпись.

Чейтер. «Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, – от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года». (Передает книгу Септимусу.) Вот, сэр, сможете показывать внукам!

Септимус. О, я не заслуживаю столь лестных слов! Верно, Ноукс?


Их беседу прерывает появление за стеклянными дверями, ведущими в сад, леди Крум и капитана Эдварда Брайса, офицера Королевского флота. Говорить леди Крум начинает еще снаружи.

Леди Крум. Ах, нет! Только не бельведер! (Она входит в сопровождении Брайса. В руках у него альбом в кожаном переплете.) Господин Ноукс! Что я слышу?

Брайс. И не только бельведер! И до лодочного павильона добрался, и до китайского мостика, и до кустов акации, и…

Чейтер. Клянусь Богом, сэр! Это невозможно!

Брайс. Спроси господина Ноукса.

Септимус. Господин Ноукс, это чудовищно!

Леди Крум. Рада услышать возражения именно от вас, господин Ходж.

Томасина(приоткрыв дверь из музыкальной комнаты). Теперь мне можно вернуться?

Септимус(пытаясь прикрыть дверь). Еще не пора…

Леди Крум. Пусть останется. Дурной пример отвратит лучше, чем сто назиданий.


Брайс кладет альбом на конторку и открывает его. Это работы Ноукса, который, судя по всему, является ревностным почитателем «Красных книг» Хамфри Рептона. 7
  Хемпри Рептон (1752–1818) – английский архитектор садов и парков. В «Красных книгах» (четыре тома) воспроизводятся его тексты с иллюстрациями и планами крупных ландшафтных проектов.

[Закрыть]

Слева располагаются акварели, изображающие пейзаж «до», а справа «после». Страницы искусно вырезаны, так что новая часть пейзажа при перелистывании накладывается на старую – хотя сам Рептон делал ровно наоборот.

Брайс. Что ты устроил из Сидли-парка? Место отдыха благородного джентльмена или притон корсиканских бандитов?

Септимус. Не стоит преувеличивать, сэр.

Брайс. Но это насилие! Самое настоящее насилие!

Ноукс(запальчиво). Таков современный стиль.

Чейтер(он, так же как и Септимус, пребывает в заблуждении). Да, таков стиль, хотя об этом можно только пожалеть.


Томасина подходит к конторке и внимательно рассматривает акварели.

Леди Крум. Господин Чейтер, вы всегда всем потакаете. Я взываю к вам, господин Ходж!

Септимус. Мадам! Я сожалею о бельведере, я искренне сожалею о бельведере и – до определенной степени – о лодочном павильоне. Но китайский мостик! Какая нелепость! Что до кустов акации – исключено! Меня возмущает само предположение! Господин Чейтер, неужели вы поверите этому не в меру озабоченному садоводу, которому под каждым кустом мерещится карнальное объятие?

Томасина. Септимус! Речь не о карнальном объятии, правда, маменька?

Леди Крум. Ну разумеется, нет! А ты-то что смыслишь в карнальных объятиях?

Томасина. Все! Спасибо Септимусу! На мой взгляд, господин Ноукс предлагает превосходный проект сада. Настоящий Сальватор!

Леди Крум. Что она мелет?

Ноукс(не разобравшись, чем возмущена Леди Крум). Сальватор Роза,8
  Сальватор Роза (1615–1673) – итальянский художник и гравёр, представитель неопалитанской школы; известен в основном буйно-романтическими пейзажами.

[Закрыть] ваше сиятельство. Художник. И в самом деле, характернейший пример живописного стиля.

Брайс. Ходж, изволь объясниться!

Септимус. Ее устами глаголет не опыт, а невинность.

Брайс. Ничего себе невинность! Девочка моя, моя разрушенная невинность, он тебя погубил?

Пауза.

Септимус. Отвечайте дядюшке.

Томасина(Септимусу). Чем разрушенная невинность отличается от разрушенного замка?

Септимус. Подобные вопросы лучше адресовать господину Ноуксу.

Ноукс(выспренне). Разрушенный замок живописен.

Септимус. В том-то вся и разница. (Обращается к Брайсу.) Я преподаю девочке классических авторов, и кто, если не я, разъяснит ей значения употребляемых ими слов?

Брайс. Ты – ее наставник, и главная твоя цель – подольше продлить ее неведение.

Леди Крум. Не жонглируй парадоксами, Эдвард, не то падешь жертвой собственного остроумия. Томасина, пойди к себе в спальню.

Томасина(направляясь к двери). Хорошо, маменька. Я не хотела подводить тебя, Септимус, прости. Похоже, кое-что девочкам понимать разрешается – к примеру, всю алгебру до последней формулы, – а кое-что запрещается. Не дают, например, разобраться, что значит обхватывание руками мясной туши. Только когда девочка вырастет и обзаведется собственной тушей…

Леди Крум. Минуточку!

Брайс. О чем она?

Леди Крум. О мясе.

Брайс. О каком мясе?

Леди Крум. Томасина, пожалуй, останься. Похоже, в живописном стиле ты разбираешься лучше нас всех. Господин Ходж, невежество должно походить на пустой сосуд, готовый наполниться из колодца истины, а не на полный похабщины сундук. Господин Ноукс, теперь мы наконец слушаем вас.

Ноукс. Благодарю, Ваше сиятельство…

Леди Крум. Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы собственный сад, не нарисуй вы его «до» вашего вторжения и «после». Только взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют развалины – там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки где прежде не было ни ручейка, ни камешка – только крикетные лунки. Моя гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского мостика – который считают более китайским, чем мостик в лондонском Кью-гарден, да и в самом Пекине, – валяется оплетенный вереском упавший обелиск…

Ноукс(дрожащим, блеющим голоском). У лорда Литтла точно такой же…

Леди Крум. Прикажете и мне терпеть подобные невзгоды? Лорда Литтла я этим не спасу. Господи, а это что? Что за сарай вы ставите вместо бельведера?

Ноукс. Эрмитаж, мадам. Иными словами, скит, приют отшельника.

Леди Крум. Я в полном недоумении.

Брайс. Но он неправильной формы.

Ноукс. Совершенно справедливо, сэр. Асимметрия – основополагающий принцип живописного стиля…

Леди Крум. Но Сидли-парк живописен и без ваших ухищрений. Склоны холмов зелены и покаты. Деревья стоят купами и прелестно смотрятся с любой стороны. Ручей берет свое начало в чаше холмов, в безмятежном зеркальном озере, и струится голубой лентой среди полей, где там и сям мирно пасутся барашки. Короче, все устроено со вкусом, природа естественна и прелестна, какой и задумал ее Создатель. И я, вторя художнику, восклицаю: «Et in Arcadia ego!» Здесь я в Аркадии, Томасина.

Томасина. Да, маменька. Допустим.

Леди Крум. Чем она недовольна? Моим вкусом или моим переводом?

Томасина. И то и другое поправимо, маменька. А вот с географией у вас полный провал.

Леди Крум. С девочкой что-то стряслось. Буквально за ночь! Во всяком случае, вчера я за ней никаких странностей не замечала. Сколько тебе стукнуло сегодня?

Томасина. Тринадцать лет и десять месяцев, маменька.

Леди Крум. Тринадцать лет и десять месяцев… Гм… Рановато. Дерзить ей не подобает еще по крайней мере полгода. А иметь свое мнение и вкус в таком возрасте вообще не пристало. Господин Ходж, вы – безусловный виновник происшедшего. Вернемся к вашим затеям, господин Ноукс…

Ноукс. Благодарю, ваше сия…

Леди Крум. Вы, по-моему, слишком увлеклись романами госпожи Радклиф.9
  Радклиф Энн (1764–1823) – наиболее яркая представительница готического романтизма в английской прозе. Самый известный роман – «Тайны Удольфо» (1794).

[Закрыть] И сад ваш списан с «Замка Отранто» или «Тайн Удольфо»…

Чейтер. Миледи, «Замок Отранто» написал Хорас Уолпол.10
  Хорас Уолпол (1717–1797) – английский писатель, коллекционер и знаток искусства, родоночальник готического романа. «Замок Отранто» написан в 1765 г.

[Закрыть]

Ноукс(восхищенно). Уолпол? Здешний садовник?

Леди Крум. Господин Чейтер, покуда вы наш гость – дорогой гость, – автором «Замка в Отранто» будет тот, на кого укажу я. Иначе какой смысл принимать гостей?


Слышатся отдаленные выстрелы.

Что ж, палят уже на склоне холма… Я сама поговорю с лордом Крумом насчет сада… Обсудим… (Выглядывает в окно.) О! Ваш друг подстрелил голубя, господин Ходж. (Громко.) Браво, сэр!

Септимус. Думаю, это добыча вашего супруга или сына, миледи. Мой однокашник никогда не был охотником.

Брайс(выглядывает в окно). Верно! Его убил Огастес! Браво, мальчик!

Леди Крум(уже снаружи). Пойдемте же! Где мои адъютанты?


Брайс, Ноукс и Чейтер послушно идут следом.

Чейтер задерживается лишь на мгновение – пожать Септимусу руку.

Чейтер. Мой дорогой, дорогой господин Ходж!


Чейтер выходит. Выстрелы слышны снова, гораздо ближе.

Томасина. Пах! Пах! Пах! Я расту под звуки ружейной пальбы, точно ребенок в осажденном городе. Круглый год – голуби и грачи, с августа – тетерева на дальних холмах, потом фазаны, куропатки, бекасы, вальдшнепы, кулики. Пах! Пах! Пах! А после – отстрел нагульного скота. Папеньке не нужен биограф, вся его жизнь – в охотничьих книгах.

Септимус. Календарь убоя. Смерть повсюду, даже «здесь, в Аркадии…»

Томасина. Подумаешь, смерть… (Окунает перо в чернила и идет к конторке.) Подрисую-ка отшельника. Что за эрмитаж без отшельника? Септимус, ты влюблен в мою мать?

Септимус. Вам не следует быть умнее старших. Это невежливо.

Томасина. А я умнее?

Септимус. Да. Гораздо.

Томасина. Прости, Септимус. Я не нарочно. (Прекращает рисовать и достает из кармана конвертик.) В музыкальную комнату заходила госпожа Чейтер. Принесла для тебя записку – чрезвычайной секретности, важности и срочности. Я должна передать ее секретно, срочно и… Слушай, а от карнального объятия не трогаются умом?

Септимус(забирая письмо). Непременно. Спасибо. Все, познаний на сегодня предостаточно.

Томасина. Вот та-а-ак… Он у меня похож на Иоанна Крестителя в пустыне.

Септимус. Весьма живописно.


Издали слышится голос леди Крум. Она зовет Томасину. Та срывается с места и убегает в сад – веселая беззаботная девочка.

Септимус вскрывает письмо госпожи Чейтер. Смяв конверт, отбрасывает его в сторону. Читает, складывает и сует листок между страниц «Ложа Эроса».

Назад к карточке книги «Аркадия»

Том Стоппард — Аркадия » Книги читать онлайн бесплатно без регистрации

Том Стоппард

Аркадия

Пьеса в двух действиях

Действующие лица

(в порядке появления на сцене)

ТОМАСИНА КАВЕРЛИ — тринадцать, позже шестнадцать лет.

СЕПТИМУС ХОДЖ — ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать пять лет.

ДЖЕЛАБИ — дворецкий, среднего возраста.

ЭЗРА ЧЕЙТЕР — поэт, тридцать один год.

РИЧАРД НОУКС — специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.

ЛЕДИ КРУМ — около тридцати пяти лет.

КАПИТАН БРАЙС — офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.

ХАННА ДЖАРВИС — писательница, под сорок.

ХЛОЯ КАВЕРЛИ — восемнадцать лет.

БЕРНАРД СОЛОУЭЙ — профессор, под сорок.

ВАЛЕНТАЙН КАВЕРЛИ — между двадцатью пятью и тридцатью.

ГАС КАВЕРЛИ — пятнадцать лет.

ОГАСТЕС КАВЕРЛИ — пятнадцать лет.


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.

Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.

Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг — стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка — не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.

На сцене двое. Каждый занят своим делом — среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица — Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними — по книге. У нее — тонкий учебник элементарной математики. У него — толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.

У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.

На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.

Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?

Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.

Томасина. И все?

Септимус. Нет… конкретнее — бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis… женской плоти…

Томасина. Это грех?

Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, — это плотский грех, QED.[1] Мы, если помните, встречали слово caro в «Галльской войне». «Бритты жили на молоке и мясе» — «lacte et carne vivunt». Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.

Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?

Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?[2]

Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.

Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго — пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.

Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?

Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении «Ложе Эроса».

Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.

Септимус (помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился — с кем?

Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.

Томасина. Что значит «с кем»?

Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?

Томасина. Господин Ноукс.

Септимус. Ноукс?!

Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.

Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?

Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.

Септимус. …где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.

Томасина. Септимус! Ты о чем?!

Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.

Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.

Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?

Томасина. Кто? Ноукс?

Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.

Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, — сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер — это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.

Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.

Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?

Септимус. Означает.

Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?

Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…

Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?

Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?

Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n больше двух.

Пауза.

Томасина. Брррр!!!

Септимус. Брр не брр, но такова теорема.

Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

Септимус. Весьма признателен, миледи, весьма признателен. А госпожа Чейтер спускалась утром к завтраку?

Томасина. Нет. Расскажи еще о совокуплении.

Септимус. Вот о совокуплении добавить нечего.

Томасина. Это то же, что любовь?

Септимус. Гораздо лучше.

Одна из боковых дверей ведет в музыкальную комнату.

Но сейчас открывается не она, а та, что напротив, и входит дворецкий Джелаби.

Джелаби, у меня урок.

Джелаби. Простите, господин Ходж, но господин Чейтер просил передать вам письмо незамедлительно.

Септимус. Ладно, давайте. (Забирает письмо.) Спасибо. (Затем, чтобы дворецкий поскорее вышел, повторяет.) Спасибо, Джелаби.

Джелаби (настойчиво). Господин Чейтер велел мне прийти с ответом.

Септимус. С ответом? (Вскрывает письмо. Конверта как такового нет, но послание сложено, обернуто в чистую бумагу и запечатано. Септимус небрежно отбрасывает обертку и пробегает глазами письмо.) Что ж, мой ответ таков: по обыкновению и долгу службы — на коей я нахожусь у его сиятельства — до без четверти двенадцать занят обучением дочери его сиятельства. Как только я закончу — и если господин Чейтер к тому времени не раздумает — буду всецело к его услугам в… (заглядывает в письмо) оружейной комнате.

Том Стоппард. «Аркадия» Ч1 — Блог разнузданного гуманизма — ЖЖ


«Аркадия» (1993 год) считается лучшей пьесой Тома Стоппарда, хотя с этим можно поспорить. У нас ее мало ставили. Сейчас идет в Театре на Малой Бронной. Спектакль поставили в 2009 году, в основном ругали, прошел без шума. Я не видела, но может быть, есть смысл сходить.

Но я прочла эту пьесу, и она меня очаровала.

Действие происходит попеременно в 1809, 1811 годах и в 90-х годах 20 века в одном и том же загородный дом в графстве Дербишир. Герои вчерашних и сегодняшнего дня находятся временами на одной сцене, но не видят друг друга.


В начале 19 веке события происходят, а в конце 20 их пытаются изучить и осмыслить. Это создает комический эффект, т.к. исследователи многое путают, понимают неправильно, придают значение неважному и не замечают очевидного.
С другой стороны, возникает вопрос, почему тогда действовали и творили, а сегодня только исследуют то, что сделали тогда? Мельчают люди и времена.

Одним из героев пьесы является сад – Сидли-парк. В 19 веке его сажали и перестраивали, а в 20-м поддерживают и изучают его историю. С этой целью в поместье приезжает писательница Ханна. При ней альбом акварелей Ноукса. Ноукс был садовым архитектором. Он первым додумался делать для заказчиков рекламные проспектики, где рядом изображал сад до его перестройки и после. Тогда была мода делать из регулярных итальянских парков романтические английские – с искусственными развалинами, набросанными валунами и пр.
Ханна далеко не первая, кто пишет работу про этот сад. У нее есть свой скромный кусочек исследования. Она пытается установить, кем был отшельник, который жил в Хижине Отшельника – специальном помещении в саду. На акварели Ноукса есть изображение этой хижины и отшельника в ней. Известно, что отшельник жил в хижине примерно 20 лет. Ханна узнала про него в статье об отшельниках и анахоретах. Там цитировался отрывок из некоего письма о нем: «Не деревенский дурачок, не пугало для дам и девиц, но истинный ум среди лишенных ума, пророк среди безумцев«. После его смерти из хижины выгребли множество бумаг. Ожидали чего-то гениального, но все до последней странички было испещрено каббалистическими закорючками с доказательством скорого конца света.
Ханны заинтересовалась. Ей казалось, что это отшельник – идеальное подтверждение романтического мифа – «Блефа, в который выродилась эпоха Просвещения. Век Интеллекта, век Разума — сурового, безжалостного, непреклонного — взял и вывернулся наизнанку. Умалишенного подозревают в гениальности! И обрамление достойное: дешевые готические ужасы и фальшивый трепет сердец». Она хочет написать книгу «Отшельник в пейзаже».

Бернард Солуэй, филолог, приехал в поместье, чтобы проверить свою гипотезу об одном эпизоде из жизни лорда Байрона, который останавливался в этом поместье на несколько недель в 1809 году, а потом внезапно его покинул. В том же поместье проживал поэт Эзра Чейтер, который регулярно публиковал стихи, а с 1809 года вдруг перестал печататься. Через несколько лет его жена вторично вышла замуж. Чейтер выпустил книгу «Ложе Эроса», экземпляр которой, судя по каталогу распродажи в 1816 году, был в библиотеке Байрона. Эта книга попала к Бернарду. На ней есть надпись «Моему щедрому другу Септимусу Ходжу, который всегда готов отдать все лучшее, — от автора». Но на эту книгу вышла только одна анонимная рецензия в «Забавах Пикадилли», где автор подвергся унижительной, но остроумной критике. До этого была такая же рецензия на его книгу «Индианка». Бернард подозревает, что автором рецензий был Байрон, так как он как раз тогда, в марте, опубликовал сатиру «Английские барды и шотландские обозреватели».
К тому же Бернард нашел в книге три записки: «Сэр, нам необходимо уладить дело, не терпящее отлагательства. Жду вас в оружейной комнате. Э.Чейтер, эсквайр».
«Муж послал в город за пистолетами. Отрицайте то, чего нельзя доказать, — во имя Любови. Я сегодня у себя, к столу не выйду». Без подписи.
«Сидли-парк, 11 апреля 1809 года. Сэр, вы лжец и развратник! Вы оклеветали меня в прессе и покусились на мою честь! Извольте дать мне сатисфакцию — как мужчине и поэту. Э.Чейтер, эсквайр
«.

У Бернарда появилась гипотеза, что Байрон написал на Чейтера дурную рецензию, тот вызвал его на дуэль. Байрон убил Чейтера и поэтому вынужден был срочно уехать из страны на 2 года. Таким образом, Бернард атрибутировал 2 неизвестных текста Байрона и нашел причину его отъезда за границу! Это пахнет большим открытием.


Исследователей принимает старший сын хозяина поместья Валентайн Каверли, математик и биолог. Валентайн изучает охотничьи книги своих предков, в которых записывалась вся убитая дичь, с целью установления закономерности существования популяций.

А перед нами 1809 год. В поместье живут леди Крум и лорд Крум. Лорда зрители так и не увидят, но зато услышат, потому что он целыми днями находится на охоте, и в поместье слышна его стрельба. Леди 35 лет, она занимается садом и томится. У нее есть брат капитан Брайнс, который собирается в Индию. У Крумов двое детей: Томасина Каверли, 13 лет и младший сын. У Томасины есть учитель Септимус Ходж, 22лет, математик, выпускник Кембриджа и однокурсник лорда Байрона. В доме еще живет поэт-графоман Эзра Чейтер и его чрезвычайно похотливая жена. Жена спит с и учителем и с братом хозяйки, который серьезно в нее влюблен. Затем в дом приезжает лорд Байрон. В него влюбляется хозяйка. Но однажды ночью она сталкивается на пороге его спальни с миссис Чейтер. Ему приходится срочно уехать. А леди Крум становится любовницей учителя. Но все эти события остаются за рамками действия.

Вначале приходит архитектор со своим проектом переустройства сада. Леди Крум возмущена: «Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы собственный сад, не нарисуй вы его «до» вашего вторжения и «после». Только взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют развалины — там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки — где прежде не было ни ручейка, ни камешка — только крикетные лунки. Моя гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского мостика — который считают более китайским, чем мостик в лондонском Кью-гарден, да и в самом Пекине, — валяется оплетенный вереском упавший обелиск…».

Увы, как мы знаем, ей не удалось отстоять свой сад. Видимо, лорд Крум был другого мнения. Все действие сад перестраивают. Зато мы видим, как появился Отшельник: его подрисовала к акварели Ноукса расшалившаяся Томасина.

Проясняется и история с дуэлью и рецензиями. Анонимные рецензии писал Ходж, т.к. его двоюродный брат был редактором этого самого журнала «Забавы Пикадилли». Первую записку Чейтер написал Ходжу, когда ему рассказали, что видели учителя с его женой. Ходж не захотел связываться со смешным человеком и стал расхваливать его стихи. Тот разомлел и подарил ему свою поэму, в которую учитель и положил записку. Потом он узнал, кто автор рецензий и снова стал требовать удовлетворения. Но никакой дуэли, разумеется, не было. Более того, Чейтер осознал, какой он плохой поэт. С горя он уехал вместе с капитаном Брайнсом в Индии в качестве ботаника. Жену он, разумеется, взял с собой. В Индии он заболел и умер, но до этого успел прислать в поместье редкие цветы – далии, которыми оно потом и славилось. А капитан женился на вдове.


К Байрону же книга Чейтера с записками попала случайно. Ему дала ее почитать леди Крум, взяв у учителя.

Главными героями пьесы являются Томасина и ее учитель. У них очень трогательные, чистые отношения. Она в него влюблена. Он ее оберегает от знаний о грубости жизни, но развивает ее ум.

Томасина – математический гений. Она шутя открывает законы, которые придумают через 100 лет. Но только об этом узнают слишком поздно. Это же было в пьесе «Розенкранц и Гильденстерн мертвы». Там Гильденстерн между делом чуть было не открыл всю современную науку, но Розенкранц его каждый раз отвлекал и не давал закончить свою мысль. Стоппрад считает, что такие вещи происходят постоянно.

Аркадия читать онлайн, Стоппард Том

Сцена первая

Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.

Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.

Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг — стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка — не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.

На сцене двое. Каждый занят своим делом — среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица — Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними — по книге. У нее — тонкий учебник элементарной математики. У него — толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.

У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.

На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.

Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?

Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.

Томасина. И все?

Септимус. Нет… конкретнее — бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis… женской плоти…

Томасина. Это грех?

Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, — это плотский грех, QED.[1] Мы, если помните, встречали слово caro в «Галльской войне». «Бритты жили на молоке и мясе» — «lacte et carne vivunt». Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.

Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?

Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?[2]

Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.

Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго — пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.

Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?

Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении «Ложе Эроса».

Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.

Септимус (помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился — с кем?

Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.

Томасина. Что значит «с кем»?

Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?

Томасина. Господин Ноукс.

Септимус. Ноукс?!

Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.

Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?

Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.

Септимус. …где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.

Томасина. Септимус! Ты о чем?!

Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.

Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.

Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?

Томасина. Кто? Ноукс?

Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.

Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, — сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер — это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.

Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.

Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?

Септимус. Означает.

Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?

Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…

Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?

Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?

Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма …

Читать книгу Аркадия Тома Стоппарда : онлайн чтение

Том Стоппард

Аркадия

Действующие лица

Томасина Каверли – тринадцать, позже шестнадцать лет.

Септимус Ходж – ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать пять лет.

Джелаби – дворецкий, среднего возраста.

Эзра Чейтер – поэт, тридцать один год.

Ричард Ноукс, специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.

Леди Крум – около тридцати пяти лет.

Капитан Брайс – офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.

Ханна Джарвис – писательница, под сорок.

Хлоя Каверли – восемнадцать лет.

Бернард Солоуэй – профессор, под сорок.

Валентайн Каверли, между двадцатью пятью и тридцатью.

Гас Каверли – пятнадцать лет.

Огастес Каверли – пятнадцать лет.

Действие первое

Сцена первая

Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.

Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.

Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг – стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка – не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.

На сцене двое. Каждый занят своим делом – среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица – Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними – по книге. У нее – тонкий учебник элементарной математики. У него – толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятся в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.

У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.

На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.

Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?

Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.

Томасина. И все?

Септимус. Нет… конкретнее – бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis.… женской плоти…

Томасина. Это грех?

Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, – это плотский грех, QED.[1] Мы, если помните, встречали слово caro в «Галльской войне». «Бритты жили на молоке и мясе» – «lacte et carne vivunt». Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.

Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?

Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?[2]

Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.

Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго – пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.

Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?

Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении «Ложе Эроса».

Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.

Септимус (помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился – с кем?

Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.

Томасина. Что значит «с кем»?

Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?

Томасина. Господин Ноукс.

Септимус. Ноукс?!

Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.

Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?

Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.

Септимус… где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.

Томасина. Септимус! Ты о чем?!

Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.

Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.

Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?

Томасина. Кто? Ноукс?

Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.

Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, – сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер – это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.

Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.

Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?

Септимус. Означает.

Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?

Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…

Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?

Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?

Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие – это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n больше двух.

Пауза.

Томасина. Брррр!!!

Септимус. Брр не брр, но такова теорема.

Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

Септимус. Весьма признателен, миледи, весьма признателен. А госпожа Чейтер спускалась утром к завтраку?

Томасина. Нет. Расскажи еще о совокуплении.

Септимус. Вот о совокуплении добавить нечего.

Томасина. Это то же, что любовь?

Септимус. Гораздо лучше.

Одна из боковых дверей ведет в музыкальную комнату.

Но сейчас открывается не она, а та, что напротив, и входит дворецкий Джелаби.

Джелаби, у меня урок.

Джелаби. Простите, господин Ходж, но господин Чейтер просил передать вам письмо незамедлительно.

Септимус. Ладно, давайте. (Забирает письмо.) Спасибо. (Затем, чтобы дворецкий поскорее вышел, повторяет.) Спасибо, Джелаби.

Джелаби (настойчиво). Господин Чейтер велел мне прийти с ответом.

Септимус. С ответом? (Вскрывает письмо. Конверта как такового нет, но послание сложено, обернуто в чистую бумагу и запечатано. Септимус небрежно отбрасывает обертку и пробегает глазами письмо.) Что ж, мой ответ таков: по обыкновению и долгу службы – на коей я нахожусь у его сиятельства – до без четверти двенадцать занят обучением дочери его сиятельства. Как только я закончу – и если господин Чейтер к тому времени не раздумает – буду всецело к его услугам в… (заглядывает в письмо) оружейной комнате.

Джелаби. Спасибо, сэр, так и передам.

Септимус складывает письмо и помещает его между страниц «Ложа Эроса».

Томасина. Джелаби, что сегодня на обед?

Джелаби. Вареный окорок с капустой, миледи, и рисовый пудинг.

Томасина. У-у, какая дрянь.

Джелаби выходит.

Септимус. Что ж, с господином Ноуксом все ясно. Он мнит себя джентльменом, философом-эстетом, кудесником, которому подвластны горы и озера, а под сенью дерев ведет себя как самый настоящий ползучий гад.

Томасина. Септимус, представь, ты кладешь в рисовый пудинг ложку варенья и размешиваешь. Получаются такие розовые спирали, как след от метеора в атласе по астрономии. Но если помешать в обратном направлении, снова в варенье они не превратятся. Пудингу совершенно все равно, в какую сторону ты крутишь, он розовеет и розовеет – как ни в чем не бывало. Правда, странно?

Септимус. Ничуть.

Томасина. А по-моему, странно. РАЗмешать не значит РАЗделить. Наоборот, все смешивается.

Септимус. Так же и время – вспять его не повернуть. А коли так – надо двигаться вперед и вперед, смешивать и смешиваться, превращая старый хаос в новый, снова и снова, и так без конца. Чтобы пудинг стал абсолютно, неоспоримо и безвозвратно розовым. Вот и весь сказ. Это называют свободой воли или самоопределением. (Он поднимает черепашку и переносит ее на несколько дюймов, точно она – его пресс-папье – посмела отползти по своим делам с бумаг, которые призвана удерживать.) А ну-ка, сидеть!

Томасина. Септимус, как ты думаешь, Бог – ньютонианец?

Септимус. Итонианец? Выпускник Итона? Боюсь, что так. Впрочем, справьтесь у вашего братца. Пускай подаст запрос в палату лордов.

Томасина. Нет же, Септимус, ты не расслышал! Ньютонианец! Как по-твоему, первая до этого додумалась?

Септимус. Нет.

Томасина. Но я же еще ничего не объяснила!

Септимус. «Если все – от самой далекой планеты до мельчайшего атома в нашем мозгу – поступает согласно ньютонову закону движения, в чем состоит свобода воли?» Так?

Томасина. Нет, не так.

Септимус. «В чем состоит промысел Божий?»

Томасина. Опять не так.

Септимус. «Что есть грех?»

Томасина (презрительно). Да нет же!

Септимус. Ну хорошо, слушаю.

Томасина. Если остановить каждый атом, определить его положение и направление его движения и постигнуть все события, которые не произошли благодаря этой остановке, то можно – очень-очень хорошо зная алгебру – вывести формулу будущего. Конечно, сделать это по-настоящему ни у кого ума не хватит, но формула такая наверняка существует.

Септимус (помолчав). Верно. (Еще пауза.) Верно, и, насколько я понимаю, вы действительно додумались до этого первая. (Помолчав, с усилием.) На полях своей «Арифметики» Ферма написал, что он нашел превосходное доказательство теоремы, но поля слишком узки, и оно не помещается. Записку нашли уже после его смерти, и с этого дня…

Томасина. А-а! Тогда все понятно!

Септимус. Не чересчур ли вы самонадеянны?

Дверь внезапно и несколько резко открывается. Входит Чейтер.

Господин Чейтер! Вам, должно быть, неточно передали мой ответ. Я буду свободен без четверти двенадцать – если это вас устроит.

Чейтер. Не устроит! Мое дело безотлагательно, сэр!

Септимус. В таком случае вы, вероятно, заручились поддержкой его сиятельства лорда Крума, и он также считает, что ваше дело важнее образования его дочери?

Чейтер. Не заручился. Но, если угодно, я договорюсь.

Септимус (помолчав). Миледи, прошу вас удалиться в музыкальную комнату. Вместе с Ферма. Найдете доказательство теоремы – получите лишнюю ложку варенья.

Томасина. Увы, Септимус, ее не докажешь. Он оставил записку на полях, чтобы свести вас всех с ума. Пошутил.

Томасина выходит.

Септимус. Итак, сэр, в чем состоит столь безотлагательное дело?

Чейтер. Полагаю, вы и сами знаете. Вы оскорбили мою жену.

Септимус. Оскорбил? Полноте! Это не в моей натуре, не в моих правилах, и, наконец, я восхищен госпожой Чейтер и это решительно не позволяет мне ее оскорблять.

Чейтер. Наслышан о вашем восхищении, сэр! Вы оскорбили мою жену в бельведере вчера вечером!

Септимус. Ошибаетесь. В бельведере происходило нечто иное. Я совершал с вашей женой акт любви, а отнюдь не оскорблял ее. Она сама попросила об этой встрече, у меня и записка сохранилась, поищу, если угодно. Может, какой-то подлец осмелился заявить, что я не удовлетворил просьбу дамы и не пришел на свидание? Клянусь, сэр, – это гнусный поклеп!

Чейтер. А вы – гнусный развратник! Готовы погубить репутацию женщины из-за собственной низости и трусости! Но со мной это не пройдет! Я вызываю вас, сэр!

Септимус. Чейтер! Чейтер, Чейтер! Мой милый, любезный друг!

Чейтер. Не смейте называть меня другом! Я требую сатисфакции! Удовлетворения!

Септимус. Сперва госпожа Чейтер требует удовлетворения, теперь – вы… Не могу же я, в самом деле, удовлетворять семейство Чейтеров с утра до ночи! Что до репутации вашей жены – она незыблема. Ее ничем не погубить!

Чейтер. Негодяй!

Септимус. Поверьте, это чистая правда. Госпожа Чейтер полна живости и очарования, голос ее мелодичен, шаг легок, она – олицетворение всех прелестей, которые общество столь высоко ценит в существах ее пола, – и все же главная и самая известная ее прелесть состоит в постоянной готовности. Готовности столь жаркой и влажной, что даже в январе в этих тайниках можно выращивать тропические орхидеи.

Чейтер. Идите к черту, Ходж! Я не намерен это слушать! Вы будете драться или нет?

Септимус (твердо и бесповоротно). Нет! В этом мире существуют всего два-три первоклассных поэта, и я не хочу убивать одного из них из-за откровенных поз, которые некто подсмотрел в бельведере. А репутацию этой женщины не защитить даже отряду вооруженных до зубов мушкетеров, приставленных стеречь ее денно и нощно.

Чейтер. Ха! Я – первоклассный?! Вы всерьез? Кто же остальные? Ваше мнение?… А, черт! Нет, не надо, Ходж! Не заговаривайте мне зубы, льстец! Так вы и в самом деле так считаете?

Септимус. Считаю. То же я ответил бы Мильтону – будь он жив. Кроме отзыва о жене, разумеется…

Чейтер. Ну а среди живых? Господин Саути?

Септимус. В Саути я бы всадил пулю не раздумывая.

Чейтер (печально кивая). Да-да, он уже не тот… Меня восхищал «Талаба», но «Мэдок»!.. (хихикает) Господи спаси! Впрочем, мы отвлеклись, а дело безотлагательно. Итак, вы воспользовались прелестями госпожи Чейтер. Это плохо. Но еще хуже, что все вокруг – от конюха до посудомойки…

Септимус. Какого черта? Или вы не слышали, что я сказал?

Чейтер. Слышал, сэр. И слова ваши – не скрою – мне приятны. Видит Бог, истинный талант не ценят по достоинству, если носитель его не отирается среди писак и литературных поденщиков, не входит в свиту Джеффри,[3] не обивает пороги «Эдинбургского…».

Септимус. Дорогой Чейтер – увы! – они судят о поэте по месту, отведенному ему за столом лорда Холланда![4]

Чейтер. Вы правы! Как вы правы! И как бы я хотел узнать имя того мерзавца! Представляете, он высмеял мою драму в стихах «Индианка» на страницах «Забав Пикадилли».

Септимус. Высмеял «Индианку»? Я храню ее под подушкой и достаю, когда меня мучает бессонница! Это лучший лекарь!

Чейтер (довольно). Вот видите! А какой-то прохвост обозвал мою «Индианку» «индейкой» и написал, что не скормил бы ее даже своему псу! Что ее не спасут ни гарнир, ни подлива, ни ореховая начинка. Госпожа Чейтер прочитала и залилась слезами, сэр. И не подпускала меня к себе целых две недели! О! Это напомнило мне о цели моего визита…

Септимус. Новая поэма, несомненно, увековечит ваше имя!

Чейтер. Вопрос не в этом!

Септимус. Здесь и вопроса нет! Что стоят происки жалкой литературной клики в сравнении с мнением всей читающей публики? «Ложу Эроса» обеспечен триумф.

Чейтер. Такова ваша оценка?

Септимус. Таково мое намерение.

Чейтер. Намерение? Как – намерение? Какое намерение? Ничего не понимаю…

Септимус. Видите ли, мне прислали один из пробных оттисков на рецензию. Но я намерен опубликовать не рецензию, а нечто большее. Пора наконец установить ваше первенство в английской литературе.

Чейтер. Да? Ну, что ж… Конечно… Это очень… А вы уже написали?

Септимус (с едким сарказмом). Еще нет.

Чейтер. А-а… И сколько времени потребуется?…

Септимус. Для столь значительной статьи необходимо: во-первых, внимательно перечитать вашу книгу, обе книги, несколько раз, вкупе с произведениями других современных авторов – дабы всем воздать по заслугам. Я работаю с текстами, делаю выписки, прихожу к определенным выводам, а затем, когда все готово и душа моя и мысли пребывают в спокойствии и согласии…

Чейтер (проницательно). А госпожа Чейтер знала об этом перед тем, как она… как вы…

Септимус. Весьма вероятно.

Чейтер (торжествующе). Ни за чем не постоит! Все для меня сделает! Теперь-то вы поняли эту любящую натуру?! Вот это женщина! Вот это жена!

Септимус. Потому я и не хочу делать ее вдовой.

Чейтер. Капитан Брайс говорил в точности то же самое!

Септимус. Капитан Брайс?

Чейтер. Господин Ходж! С нетерпением жду рецензии! Позвольте надписать ваш экземпляр! Так, чем бы?… А, вот перо леди Томасины…

Септимус. Значит, вы познакомились с лордом и леди Крум, потому что стрелялись с братом Ее Сиятельства?

Чейтер. Нет! Все оказалось наветом, сэр, уткой! Но благодаря этой счастливой ошибке мне покровительствует теперь брат графини, капитан флота Его Величества. Не уверен, кстати, что сам господин Вальтер Скотт может похвастаться столь высокими связями. Зато я – почетный гость в поместье Сидли-парк.

Септимус. Что ж, сэр, вы получили прекрасную сатисфакцию.

Чейтер окунает перо в чернильницу и принимается подписывать книгу.

Появляется Ноукс. В руках у него рулоны чертежей. Чейтер пишет, не поднимая головы. Ноукс замечает двоих у стола. Он в замешательстве.

Ноукс. Ой! Простите…

Септимус. А! Господин Ноукс! Любитель мерзостей земных! Мой отважный соглядатай! Где же ваша подзорная труба?

Ноукс. Прошу покорно… я думал, Ее Сиятельство… простите…

В полнейшем смятении он пятится к двери, где его настигает голос Чейтера.

Чейтер выразительно и громко читает дарственную надпись.

Чейтер. «Щедрейшему другу, Септимусу Ходжу, который разделяет со мной главные ценности, – от автора, Эзры Чейтера. Сидли-парк, Дербишир, 10 апреля 1809 года». (Передает книгу Септимусу?) Вот, сэр, сможете показывать внукам!

Септимус. О, я не заслуживаю столь лестных слов! Верно, Ноукс?

Их беседу прерывает появление за стеклянными дверями, ведущими в сад, леди Крум и капитана Эдварда Брайса, офицера Королевского флота. Говорить леди Крум начинает еще снаружи.

Леди Крум. Ах, нет! Только не бельведер! (Она входит в сопровождении Брайса. В руках у него альбом в кожаном переплете?) Господин Ноукс! Что я слышу?

Брайс. И не только бельведер! И до лодочного павильона добрался, и до китайского мостика, и до кустов акации, и…

Чейтер. Клянусь богом, сэр! Это невозможно!

Брайс. Спроси господина Ноукса.

Септимус. Господин Ноукс, это чудовищно!

Леди Крум. Рада услышать возражения именно от вас, господин Ходж.

Томасина (приоткрыв дверь из музыкальной комнаты). Теперь мне можно вернуться?

Септимус (пытаясь прикрыть дверь). Еще не пора…

Леди Крум. Пусть войдет. Дурной пример отвратит лучше, чем сто назиданий.

Брайс кладет альбом на конторку и открывает его. Это работы Ноукса, который – судя по всему – является ревностным почитателем «Красных книг» Хамфри Рептона [5]. Слева располагаются акварели, изображающие пейзаж «до», а справа – «после». Страницы искусно вырезаны, так что новая часть пейзажа при перелистывании накладывается на старую – хотя сам Рептон делал ровно наоборот.

Брайс. Что вы устроили из Сидли-парка? Место отдыха благородного джентльмена или притон корсиканских бандитов?

Септимус. Не стоит преувеличивать, сэр.

Брайс. Но это насилие! Самое настоящее насилие!

Ноукс (запальчиво). Таков современный стиль.

Чейтер (он, так же как и Септимус, пребывает в заблуждении). Да, таков стиль, хотя об этом можно только пожалеть.

Томасина подходит к конторке и внимательно рассматривает акварели.

Леди Крум. Господин Чейтер, вы всегда всем потакаете. Я взываю к вам, господин Ходж!

Септимус. Мадам! Я сожалею о бельведере, я искренне сожалею о бельведере и – до определенной степени – о лодочном павильоне. Но китайский мостик! Какая нелепость! Что до кустов акации – исключено! Меня возмущает само предположение! Господин Чейтер, неужели вы поверите этому не в меру озабоченному садоводу, которому под каждым кустом мерещится карнальное объятие?

Томасина. Септимус! Речь не о карнальном объятии, правда, маменька?

Леди Крум. Ну, разумеется, нет! А ты-то что смыслишь в карнальных объятиях?

Томасина. Все! Спасибо Септимусу! На мой взгляд, господин Ноукс предлагает превосходный проект сада. Настоящий Сальватор!

Леди Крум. Что она мелет?

Ноукс (не разобравшись, чем возмущена леди Крум). Сальватор Роза,[6] Ваше Сиятельство. Художник. И в самом деле характернейший пример живописного стиля.

Брайс. Ходж, изволь объясниться!

Септимус. Ее устами глаголет не опыт, а невинность.

Брайс. Ничего себе невинность! Девочка моя, моя разрушенная невинность, он тебя погубил?

Пауза.

Септимус. Отвечайте дядюшке.

Томасина (Септимусу). Чем разрушенная невинность отличается от разрушенного замка?

Септимус. Подобные вопросы лучше адресовать господину Ноуксу.

Ноукс (выспренне). Разрушенный замок живописен.

Септимус. В том-то и разница. (Обращается к Брайсу) Я преподаю девочке классических авторов, и кто, если не я, разъяснит ей значения употребляемых ими слов?

Брайс. Ты ее наставник, и главная твоя цель – подольше продлить ее неведение.

Леди Крум. Не жонглируй парадоксами, Эдвард, не то падешь жертвой собственного остроумия. Томасина, пойди к себе в спальню.

Томасина (направляясь к двери). Хорошо, маменька. Я не хотела подводить тебя, Септимус, прости. Похоже, кое-что девочкам понимать разрешается – к примеру, всю алгебру до последней формулы, – а кое-что запрещается. Не дают, например, разобраться, что значит обхватывание руками мясной туши. Только когда девочка вырастет и обзаведется собственной тушей…

Леди Крум. Минуточку!

Брайс. О чем она?

Леди Крум. О мясе.

Брайс. О каком мясе?

Леди Крум. Томасина, пожалуй, останься. Похоже, в живописном стиле ты разбираешься лучше нас всех. Господин Ходж, невежество должно походить на пустой сосуд, готовый наполниться из колодца истины, а не на полный похабщины сундук. Господин Ноукс, теперь мы наконец слушаем вас.

Ноукс. Благодарю, Ваше Сиятельство…

Леди Крум. Вы изобразили чудесное превращение. Я ни за что не узнала бы собственный сад, не нарисуй вы его «до» вашего вторжения и «после». Только взгляните! Слева знакомая всем пасторальная утонченность английского сада, а справа вздыбился мрачный таинственный лес, громоздятся утесы, темнеют развалины – там, где и построек-то никогда не было; среди скал бурлят потоки – где прежде не было ни ручейка, ни камешка, только крикетные лунки. Моя гиацинтовая долина стала приютом для духов и гоблинов; поперек китайского мостика – который считают более китайским, чем мостик в лондонском Кью-гарден да и в самом Пекине, – валяется оплетенный вереском упавший обелиск…

Ноукс (дрожащим, блеющим голоском). У лорда Литтла точно такой же…

Леди Крум. Прикажете и мне терпеть подобные невзгоды? Лорда Литтла я этим не спасу! Господи, а это что? Что за сарай вы ставите вместо бельведера?

Ноукс. Эрмитаж, мадам. Иными словами, скит, приют отшельника.

Леди Крум. Я в полном недоумении.

Брайс. Но он неправильной формы.

Ноукс. Совершенно справедливо, сэр. Асимметрия – основополагающий принцип живописного стиля…

Леди Крум. Сидли-парк живописен и без ваших ухищрений. Склоны холмов зелены и покаты. Деревья стоят купами и прелестно смотрятся с любой стороны. Ручей берет свое начало в чаше холмов, в безмятежном зеркальном озере, и струится голубой лентой среди полей, где там и сям мирно пасутся барашки. Короче, все устроено со вкусом, природа естественна и прелестна, какой и задумал ее Создатель. И я, вторя художнику, восклицаю: «Et in Arcadia ego!» Здесь я в Аркадии, Томасина.

Томасина. Да, маменька. Допустим.

Леди Крум. Чем она недовольна? Моим вкусом или моим переводом?

Томасина. И то, и другое поправимо, маменька. А вот с географией у вас полный провал.

Леди Крум. С девочкой что-то стряслось. Буквально за ночь! Во всяком случае, вчера я за ней никаких странностей не замечала. Сколько тебе стукнуло сегодня?

Томасина. Тринадцать лет и десять месяцев, маменька.

Леди Крум. Тринадцать лет и десять месяцев… Гм… Рановато. Дерзить ей не подобает еще по крайней мере полгода. А иметь свое мнение и вкус в таком возрасте вообще не пристало. Господин Ходж, вы – безусловный виновник происшедшего. Вернемся к вашим затеям, господин Ноукс…

Ноукс. Благодарю, ваше сия…

Леди Крум. Вы, по-моему, слишком увлеклись романами госпожи Радклиф.[7] И сад ваш списан с «Замка Отранто» или «Тайн Удольфо»…

Чейтер. Миледи, «Замок Отранто» написал Хорас Уолпол.[8]

Ноукс (восхищенно). Уолпол? Здешний садовник?

Леди Крум. Господин Чейтер, покуда вы наш гость – дорогой гость, – автором «Замка в Отранто» будет тот, на кого укажу я. Иначе какой смысл принимать гостей?

Слышатся отдаленные выстрелы.

Так, палят уже на склоне холма… Я сама поговорю с лордом Крумом насчет сада… Обсудим… (Выглядывает в окно.) О! Ваш друг подстрелил голубя, господин Ходж. (Громко.) Браво, сэр!

Септимус. Думаю, это добыча вашего супруга или сына, миледи. Мой однокашник никогда не был охотником.

Брайс (выглядывает в окно). Верно! Его убил Огастес! Браво, мальчик!

Леди Крум (уже снаружи). Пойдемте же! Где мои адъютанты?

Брайс, Ноукс и Чейтер послушно идут следом.

Чейтер задерживается лишь на мгновение – пожать Септимусу руку.

Чейтер. Мой дорогой, дорогой господин Ходж!

Чейтер выходит. Выстрелы слышны снова, гораздо ближе.

Томасина. Пах! Пах! Пах! Я расту под звуки ружейной пальбы, точно ребенок в осажденном городе. Круглый год – голуби и грачи, с августа – тетерева на дальних холмах, потом фазаны, куропатки, бекасы, вальдшнепы, кулики. Пах! Пах! Пах! А после – отстрел нагульного скота. Папеньке не нужен биограф, вся его жизнь – в охотничьих книгах.

Септимус. Календарь убоя. Смерть повсюду, даже «здесь, в Аркадии».

Томасина. Подумаешь, смерть… (Окунает перо в чернила и идет к конторке) Подрисую-ка я отшельника. Что за эрмитаж без отшельника? Септимус, ты влюблен в мою мать?

Септимус. Вам не следует быть умнее старших. Это невежливо.

Томасина. А я умнее?

Септимус. Да. Гораздо.

Томасина. Прости, Септимус. Я не нарочно. (Прекращает рисовать и достает из кармана конвертик) В музыкальную комнату заходила госпожа Чейтер. Принесла для тебя записку – чрезвычайной секретности, важности и срочности. Я должна передать ее секретно, срочно и… Слушай, а от карнального объятия не трогаются умом?

Септимус (забирая письмо). Непременно. Спасибо. Все, познаний на сегодня предостаточно.

Томасина. Вот та-а-ак… Он у меня похож на Иоанна Крестителя в пустыне.

Септимус. Весьма живописно.

Издали слышится голос леди Крум. Она зовет Томасину. Та срывается с места и убегает в сад – веселая безработная девочка.

Септимус вскрывает письмо госпожи Чейтер. Смяв конверт, отбрасывает его в сторону.

Читает, складывает и сует листок между страниц «Ложа Эроса».

Читать онлайн «Аркадия» автора Стоппард Том — RuLit

Стоппард Том

Аркадия

Том Стоппард

АРКАДИЯ

Пьеса в двух действиях

Действующие лица

(в порядке появления на сцене)

ТОМАСИНА КАВЕРЛИ, тринадцать, позже шестнадцать лет.

СЕПТИМУС ХОДЖ, ее домашний учитель, двадцать два года, позже двадцать пять

лет.

ДЖЕЛАБИ, дворецкий, среднего возраста.

ЭЗРА ЧЕЙТЕР, поэт, тридцать один год.

РИЧАРД НОУКС, специалист по ландшафтной архитектуре, среднего возраста.

ЛЕДИ КРУМ, около тридцати пяти лет.

КАПИТАН БРАЙС, офицер Королевского флота, около тридцати пяти лет.

ХАННА ДЖАРВИС, писательница, под сорок.

ХЛОЯ КАВЕРЛИ, восемнадцать лет.

БЕРНАРД СОЛОУЭЙ, профессор, под сорок.

ВАЛЕНТАЙН КАВЕРЛИ, между двадцатью пятью и тридцатью.

ГАС КАВЕРЛИ, пятнадцать лет.

ОГАСТЕС КАВЕРЛИ, пятнадцать лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая

Апрель 1809 года. Огромный загородный дом в графстве Дербишир. В современных путеводителях наверняка отметили бы его историческую и художественную ценность.

Комната, выходящая в парк. На заднем плане высокие, красивые окна-двери без занавесок. Показывать пейзаж за окнами нет необходимости. Мы постепенно узнаём, что дом стоит в парке, типичном для Англии тех времен. Можно дать намек: свет, небо, ощущение пространства.

Середину комнаты занимает огромный стол, вокруг — стулья с прямыми жесткими спинками. Комната тем не менее выглядит пустоватой. Картину дополняет одна лишь конторка — не то для черчения, не то для чтения. Ныне вся эта мебель представляла бы явный интерес для коллекционеров, но здесь, на голом дощатом полу, она выглядит не музейной экспозицией, а обыкновенной обстановкой учебной комнаты начала прошлого века. Если и чувствуется некое изящество, то скорее архитектурное, а впечатляет только необъятность помещения. В боковых стенах по двери. Они закрыты. Открыта лишь одна стеклянная дверь, ведущая в парк, где царит светлое, но не солнечное утро.

На сцене двое. Каждый занят своим делом — среди книг, бумаг, гусиных перьев и чернильниц. Ученица — Томасина Каверли, тринадцати лет. Учитель Септимус Ходж, двадцати двух лет. Перед ними — по книге. У нее — тонкий учебник элементарной математики. У него — толстый, новехонький, большого формата том с застежками: кичливое подарочное издание. Разнообразные бумаги Септимуса хранятс в твердой папке, которая завязывается ленточками, дабы ничего не потерялось.

У Септимуса есть черепашка, настолько сонно-медлительная, что служит пресс-папье.

На столе, кроме того, лежат стопки книг и старинный теодолит.

Томасина. Септимус, что такое карнальное объятие?

Септимус. Карнальное объятие есть обхватывание руками мясной туши.

Томасина. И все?

Септимус. Нет… конкретнее — бараньей лопатки, оленьей ноги, дичи… caro, carnis… женской плоти…

Томасина. Это грех?

Септимус. Необязательно, миледи. Но в случае, когда карнальное объятие греховно, — это плотский грех, QED. Мы, если помните, встречали слово caro в «Галльской войне». «Бритты жили на молоке и мясе» — «lacte et carne vivunt». Жаль, вы не поняли корня и семя пало на каменистую почву.

Томасина. Как семя Онана, да, Септимус?

Септимус. Верно. Он обучал латыни жену своего брата, но в итоге она ничуть не поумнела. Миледи, мне казалось, вы ищете доказательство последней теоремы Ферма?

Томасина. Это чересчур сложно. Лучше покажи, как ее доказывать.

Септимус. Потому я вас и попросил, что доказательства никто не знает. Теорема занимает умы последние полтора столетия, и я рассчитывал занять ею ваш ум хотя бы ненадолго — пока я прочитаю сочинение господина Чейтера. Он возносит хвалу любви. Но стихи столь нелепы и несообразны, что я предпочел бы не отвлекаться.

Томасина. Наш господин Чейтер? Он написал стихи?

Септимус. Да. И даже полагает себя пиитом. Но, боюсь, в вашей алгебре куда больше карнального, чем в сочинении «Ложе Эроса».

Томасина. Карнальное было не в алгебре. Я слышала, как Джелаби рассказывал кухарке, что госпожу Чейтер застали в бельведере в карнальном объятии.

Септимус (помолчав). Неужели? А с кем? Джелаби не обмолвился — с кем?

Томасина озадаченно хмурится: она не поняла вопроса.

Томасина. Что значит «с кем»?

Септимус. Ах, ну да… Не с кем, а с чем!.. Тьфу, чушь какая-то. Кто же, интересно, принес на хвосте эту новость?

Томасина. Господин Ноукс.

Септимус. Ноукс?!

Томасина. Да, папин архитектор. Он как раз обмеривал сад. Глянул в подзорную трубу на бельведер и видит: госпожа Чейтер в карнальном объятии.

Септимус. И господин Ноукс донес дворецкому?

Томасина. Нет. Господин Ноукс донес господину Чейтеру. А Джелаби узнал от кучера, потому что господин Ноукс разговаривал с господином Чейтером возле конюшни.

Септимус. … где господин Чейтер, несомненно, помогал выгребать навоз.

Томасина. Септимус! Ты о чем?!

Септимус. Таким образом, пока об этом знают творец парковых красот господин Ноукс, а также кучер, дворецкий, кухарка и, разумеется, сам пиит, муж госпожи Чейтер.

Томасина. Еще Артур, он тогда чистил серебро. И мальчишка-сапожник. А теперь и ты.

Септимус. Понятно. Так что он еще говорил?

Томасина. Кто? Ноукс?

Септимус. Не Ноукс. Джелаби. Вы же слышали рассказ Джелаби.

Томасина. А кухарка на него сразу зашикала и не дала ничего рассказать. Она-то помнила, что я рядом, — сама разрешила мне перед уроком доесть вчерашний пирог с крольчатиной. А Джелаби меня просто не заметил. Знаешь, Септимус, по-моему, ты что-то недоговариваешь. Все-таки бельведер — это бельведер, а не кладовка с мясными тушами.

Септимус. Я и не утверждал, что определение исчерпывающее.

Томасина. Так, может, карнальное объятие означает поцелуй?

Септимус. Означает.

Томасина. И кто-то обхватывал руками саму госпожу Чейтер?

Септимус. Весьма вероятно. Возвращаясь к последней теореме Ферма…

Томасина. Так я и думала! Надеюсь, тебе стыдно?

Септимус. Мне? Помилуйте, миледи! За что?

Томасина. Кто растолкует мне незнакомые слова? Кто, если не ты?

Септимус. Ах вот… Ну да, разумеется, мне очень стыдно. Карнальное объятие — это процесс совокупления, когда мужской половой орган проникает в женский половой орган с целью продолжения рода и получения плотского наслаждения. В противоположность этому последняя теорема Ферма утверждает, что когда x, y и z являются целыми числами, то сумма возведенных в энную степень x и y никогда не равняется возведенному в энную степень z, если n больше двух.

Пауза.

Томасина. Брррр!!!

Септимус. Брр не брр, но такова теорема.

Томасина. Отвратительно и совершенно непонятно. Когда я вырасту и начну заниматься этим сама, буду вспоминать тебя каждый раз.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *