Кейт Бланшетт: «Я не боюсь меняться и стареть»
Интервью
- Фото
- REX FEATURES, FOTOBANK.COM
Блэнчит. Моя фамилия произносится как «Блэнчит». Эту фразу – в ответ на мое «мисс Бланшетт» – она произносит с некоторым нажимом, хотя весь ее вид – отрицание повышенных тонов. Например, Кейт… да, Блэнчит считает себя «вполне бесцветной блондинкой» и ведет себя соответственно – не бросается в глаза. Поэтому цвета любит серый и черный, а по-настоящему ярким ей видится сочетание в костюме черного и белого. Сейчас она одета почти «ярко»: черно-белые брюки в «елочку», такая же жилетка, черная рубашка. Однако на ногах – будто подчеркивание в тексте – черные лодочки на вопиюще высоких каблуках. А на руке широкий дизайнерский золотой браслет. Что в отеле на Манхэттене, где мы разговариваем, можно счесть мимикрией: золото на черно-белом фоне – это очень по-манхэттенски.
Получается, ни дать ни взять обычная жительница Нью-Йорка, благополучная, ничем не выделяющаяся…
Она часто смеется, не обязательно шуткам, иногда – парадоксальным мыслям. Она не выносит статичности и то поворачивается из стороны в сторону в своем вращающемся кресле, то положит ногу на ногу, то заерзает локтями по подлокотникам. Она никогда не переспрашивает, не повторяет вопрос, а сразу отвечает. Она не любит двусмысленностей и хочет, чтобы ее понимали буквально, ведь и отвечает она прямо и без обиняков. По той же причине она настаивает, чтобы ее имя произносили правильно – во избежание разночтений.
Она Блэнчит, а не Бланшетт. Она личность, а не роли. Она человек, а уж потом актриса. Она – это она. И такая – не бросающаяся в глаза, недвусмысленная – она одна.
Psychologies: Вы играли персонажей сказочных и реальных: королеву эльфов и королеву Елизавету I, Кэтрин Хепберн и многих других… Иногда вы даже раздваивались в одном кадре, как в «Кофе и сигаретах» – на кинозвезду и ее кузину-неудачницу.
.. Что после всех этих воплощений вы видите, когда смотритесь в зеркало?
Кейт Бланшетт: Себя. Всегда себя. И слава богу, мне никогда не приходилось от себя бежать. Да ведь от себя и не убежишь… Знаешь ведь иногда, как надо поступить, а поступаешь всегда так, как тебе свойственно. А мне свойственно идти прямой дорогой, не таиться, не строить сложные маршруты к своей цели… Да и сама категория цели для меня весьма сомнительна.
То есть вы не стремились стать актрисой «первого голливудского эшелона», быть в центре внимания?
К. Б.: Да нет, я даже рада, что не достигла того уровня популярности, когда твоя частная жизнь становится своего рода публичным представлением. И я опять-таки могу поступать как мне свойственно. В конце концов, я просто человек из среднего класса, девочка, выросшая, как говорят у нас в Австралии, на белом хлебе. С очень счастливой личной жизнью. И все.
А принято считать, что актерами становятся люди с явной страстью к самовыражению или самодемонстрации либо те, кто хочет прожить много жизней.
К. Б.: Про меня, наверное, только первое. Самовыражение. Я все детство носилась с какими-то школьными постановками, но была, видимо, слишком стеснительной, чтобы появиться перед публикой самой, открыто. А потому очень увлеклась радио. Моя бабушка слушала его ночи напролет. Программы со «звонками в ночной эфир». Я засыпала и иногда просыпалась по ночам под эти откровения: люди рассказывали потрясающие истории про себя и своих любимых, про удивительные происшествия, которые они считывали как знаки судьбы… И тогда в школе я делала радиопередачу – с «интервью» и «репортажами»: приносила из дома магнитофон и «эфирила» таким образом.
Как родители относились к этому увлечению?
К. Б.: Папа с мамой поддерживали меня, хотя я им виделась скорее музыкантом. Но я увлеклась театром. Однажды моя школьная подруга ставила какую-то пьесу, я ей помогала. Мы учились в мельбурнском Методистском женском колледже, мальчиков у нас не было, и мы все делали сами: и декорации сколачивали, и мужские роли играли – такой был шекспировский театр наоборот.
.. Так вот, моя подруга, поставившая спектакль, очень убежденно сказала: «Следующий будешь ставить ты!» Я все отнекивалась, но почувствовала, что произошло нечто важное: кто-то определенно и твердо поверил в меня. Я до сих пор благодарна своей подруге (мы дружим и сегодня): она дала мне такой… пинок, который выбросил меня в другое состояние, изменил отношение к себе. Наверное, я была к этому готова. Я уже тогда была практична и, знаете, одержима независимостью и безопасностью.
- Фото
- CAMERA PRESS, FOTOBANK.COM
Что не очень сочетается с образом «девочки, выросшей на белом хлебе», из среднего класса, ученицы частной школы.
К. Б.: Наверное, все это происходило со мной из-за мамы, из-за ее опыта. Мне было десять, когда папа умер. Его смерть долгие годы, до рождения моих собственных детей, была главным событием жизни…
В тот день я сидела у окна и играла на пианино, папа прошел по лужайке перед нашим домом и махнул мне рукой на прощанье… И все. Он умер от сердечного приступа. Я тогда сделала свои выводы из происшедшего. Решила, что надо по-настоящему прощаться, если куда-то идешь, потому что ведь может оказаться, что уходишь навсегда. Мама посылала меня за молоком на другой конец улицы, я брала деньги и прощалась с ней всерьез, потом прощалась со всеми, кто был в тот момент дома. Если я, уходя, что-то забывала и приходилось вернуться, весь ритуал повторялся. Странно, но ни мой брат Боб, он старше, ни Женевьева, младшая сестра, никогда не смеялись над этой моей странностью… Никто не смеялся. Тогда, перед похоронами, нас с сестрой и братом оставили буквально на минуту с папиными сослуживцами. Один из них воспользовался этой минутой и сказал нам: «Ребята, вашей маме предстоят нелегкие времена. Вы должны быть очень, очень хорошими». Думаю, это и сделало меня в смысле отношений в какой-то степени перфекционистом.
.. Мама осталась одна с тремя детьми, ей действительно приходилось нелегко, и я старалась быть хорошей, правильной, работать на независимость и безопасность – свою и близких. Я поступила на экономический факультет. Что было смехотворно уже тогда. У меня какое-то нелинейное сознание: цифры, числа мне противопоказаны. А потом уж изучение «особенностей перегона крупного рогатого скота между Сиднеем и Госпортом в 60-е годы XIX века» меня доконало окончательно, и я ушла из университета.
Вы сказали «безопасность». Что это значит для вас?
К. Б.: Теперь – хоть какие-то жизненные гарантии, гарантии относительного спокойствия… Конечно, оно всегда относительно, спокойствие. А тогда, в юности… Наверное, речь шла главным образом о моей повышенной восприимчивости к вторжениям в то, что называется внутренним миром. Знаете, я все детство вела дневник. Мне было 12, и он случайно попал на глаза моему брату. Боб не удержался и прочел его. А я сказала себе: «Никогда, никогда больше не буду писать! Никаких дневников».
В результате со временем я завела электронный органайзер. С персональным кодом – чтобы никто не мог прочесть, чьи у меня телефоны записаны! Каждый день меняла этот код, без всякой системы, совсем запуталась и покончила с этим. Но помню то чувство – незащищенности от вторжения.
Вы и теперь держитесь позиции «быть хорошей в отношениях с близкими»?
К. Б.: Вы имеете в виду мою семью? Мужа? Знаете, здесь уже действуют иные законы. Мне кажется, здесь главное – искренность, об этом говорит даже опыт нашего знакомства. Мы с Эндрю встретились в каком-то публичном месте, он был с тогдашней своей подругой, я ее знала, и она мне очень нравилась. А вот мы с Эндрю друг другу не понравились: он мне показался заносчивым, а я ему – холодной и равнодушной. Но потом мы встретились снова и опять же случайно, Эндрю заговорил о Тургеневе, о «Месяце в деревне» – очень тонкой и очень печальной вещи… И все. Этого было достаточно. Очень скоро мы поженились. То есть я хочу сказать, что он мне не нравился, я ему не нравилась, но он поделился со мной своим Тургеневым и, кажется, потом поцеловал.
.. и все разъяснилось. Мы вместе 10 лет. И мне всегда хочется, чтобы он был рядом. Когда я еду сниматься, моя семья – Эндрю, Дэшил и Роман – тоже снимается с места и едет со мной. Слава богу, школа Монтессори, куда ходят мои дети, это позволяет.
Актриса Кейт Бланшетт (Cate Blanchett) и ее муж Эндрю Аптон (Andrew Upton) в качестве арт-директоров «Sydney Theatre» на открытии нового театрального сезона, Сидней, Австралия.
- Фото
- Getty News EO Fotobank.com
Вы так стремились к независимости – в такой ситуации не чувствуете себя зависимой?
К. Б.: Разве плохо зависеть от любви? Разве нужна независимость от нее?
Независимость для вас не синоним свободы?
К. Б.: У свободы нет синонимов. Никто не может быть свободен. Человек может быть свободен только внутренне – например, свободен чувствовать то, что действительно ощущает.
Вы никогда не знакомились по объявлению?
К. Б.: О, мне всегда нравилось знакомство старомодным образом – очно и лучше случайно. Правда, одна моя знакомая очень удачно вышла замуж, дав объявление в газету… В общем, всякое случается, нет закономерностей.
Совсем никаких? За добро и зло не воздается соответственно? Труд не вознаграждается?
К. Б.: Я живу в мире, где все относительно. Работа, успех? То, что я считала своими достижениями, не раз оказывалось на полу в монтажной – в отходах съемочного процесса. Люди, которых мы считали близкими, могут отдаляться – не почему-то, а просто жизнь… Жизнь – не фильм, сюжет в ней проследить куда сложнее, мотивы поступков иногда скрыты или ложны. Смысл только в твоем личном ощущении – все относительно, кроме ощущения счастья. Или несчастья. Я говорю именно об ощущениях, а не об обстоятельствах.
Следовательно, вы цените не результат, а скорее процесс?
К. Б.: Конечно.
Например, я обожаю съемки, репетиции, весь процесс «изготовления» фильма. Это как хороший разговор на званом ужине – остроумный, и, хотя речь может идти и о чем-то грустном, он приносит радость. Ты выходишь из-за стола – из фильма, – узнав что-то новое о людях, о жизни…
Какие чувства вы испытали, когда получили «Оскара», высшую награду в вашем деле? Радость? Ощущение, что главное достигнуто?
К. Б.: Скорее облегчение: ну слава богу, можно больше его уже не хотеть! Раньше я все думала: ну зачем вся эта суета вокруг «Оскара»! Хорошо, награжденные фильмы могут собрать кассу побольше, но актеры-то что так переживают! А потом сама включилась в это безумие. Кому нужна суета вокруг «Оскара»? Да моей маме! Она так за меня болела! А я болела за нее. Но я никогда не хотела быть Еще Одной Большой Голливудской Звездой. Смотрю иногда на актрис в Голливуде, в Нью-Йорке – они, как молью, побиты страхом. Страхом состариться, перестать быть привлекательными. Отсюда ботокс.
Ботокс – это страх, вводимый шприцем… Дорогие, да ведь смерть не становится менее неотвратимой от того, что ваши лица неподвижны! Замечательная актриса Розмари Хэррис рассказывала мне, что после шестидесяти на нее вдруг начался фантастический спрос. Она все не могла понять, в чем дело, но потом один ассистент по кастингу открыл ей страшную тайну: актрисы за 60 не выглядят шестидесятилетними! Они все силы бросили на борьбу за молодость, и некому играть старушек! И я решила: я пришла в кино надолго и не собираюсь оставаться неизменной.
Вы планируете свою жизнь?
К. Б.: Оба наших сына были счастливыми случайностями! Мы с Эндрю, каждый по отдельности, хотели просто попробовать, что такое брак, семья. И это тоже счастливая случайность, что семья получилась. Но теперь – парадокс – я не хотела бы случайностей. Отношения нуждаются в планировании, я убеждена в этом. И для меня это приоритет номер один – отношения в нашей семье.
Известно, что их укрепляют традиции.
У вас есть семейные традиции?
К. Б.: Наша семья еще, пожалуй, слишком молода для традиций. Но Рождество – это да. Все эти игры с присыпанием мукой пола, чтобы оленям Санта-Клауса было где приземлиться… Мне кажется, мы с Эндрю получаем от этого больше удовольствия, чем дети. Наверное, потому, что с каждым Рождеством все ближе и ближе тот момент, когда они вдруг скажут: «Ты мне лжешь». И все ценнее каждый день, пока они верят тебе всецело, абсолютно.
Личное дело
1969 14 мая в Мельбурне (Австралия) в семье бывшего военного моряка, американца из Техаса с французскими корнями, и учительницы родилась дочь Кэтрин Элис, вторая из их троих детей.
1979 Смерть отца.
1987 Поступает в Мельбурнский университет по специальностям «экономика» и «искусство».
1988 Бросает университет, путешествует, впервые снимается в массовке.
1989 Поступает в Австралийский национальный институт драматических искусств.
1991 Дебют на телеэкране в австралийском сериале «Горбольница».
1993 Принята в труппу Sydney Theatre Company, главного театра Австралии.
1997 Выходит замуж за драматурга Эндрю Аптона.
1999 Номинация на «Оскар» за роль королевы Елизаветы I в фильме «Елизавета» Шекхара Капура; «Золотой глобус» за «Елизавету».
2000 Съемки во «Властелине колец» Питера Джексона.
2001 Рождение сына Дэшила; переезд в Великобританию.
2004 Рождение сына Романа.
2005 «Оскар» за роль Кэтрин Хепберн в «Авиаторе» Мартина Скорсезе.
2006 «Вавилон» Алехандро Гонсалеса Иньярриту; «Хороший немец» Стивена Содерберга; режиссерский дебют в Sydney Theatre Company. Официально объявляет, что с 2008 года вместе с мужем возглавит этот театр.
2007 Номинация на «Золотой глобус» за «Скандальные нотки» Ричарда Эйра; съемки в «Удивительном случае с Бенджамином Баттоном» Дэвида Финчера, «Меня там нет» Тодда Хэйнса и «Золотом веке» Шекхара Капура (продолжение «Елизаветы»).
Возвращение в Австралию.
Текст:Виктория БелопольскаяИсточник фотографий:GETTY NEWS EO/ REX FEATURES / CAMERA PRESS FOTOBANK.COM
Новое на сайте
«Поругались с мужчиной из-за неопределенного будущего наших отношений. В чем я не права?»
Как найти счастье в браке: ученые назвали главное условие
Дружба с интровертом: на что стоит обратить внимание — 8 принципов
40 вопросов, которые помогут понять, чего вы на самом деле хотите
«Одиночество убивает меня»
«Козел отпущения»: как мы уже много веков практикуем «культуру отмены»
«Не могу успокоиться после новостей о взрывах беспилотников в Москве»
Не хочу быть сильной: в соцсетях набирает обороты тренд «мягкая девочка»
Кейт Бланшетт: Первое правило королевы
От неё так и исходило сияние. Нежная королева эльфов покорила весь мир в одночасье. Успех тогда пришел к Кейт вместе с сагой «Властелин колец», где она сыграла одну из главных ролей. Впоследствии она сыграет ещё одну королеву, и вновь фильм прогремит и принесет ей награды.
Текст: Ольга Кононова
Сегодня она богата, успешна и знаменита. Когда-то внутри этой голливудской феи жила маленькая испуганная девочка, стеснительная и закрытая. Но взрослая Кейт научилась быть другой и сегодня знает, из чего готовят соус под названием «мировая слава».
Готовность к обороне
Кейт снова и снова возвращалась в воспоминаниях к тому страшному дню… Он начался как обычно: солнечные лучи залили веранду их дома в Австралии, на завтрак подали тосты, потом брат Боб с сестрой Женевьевой затеяли веселую игру, а Кейт села за фортепиано у открытого в сад окна. В какой-то момент она отвлеклась от нот и увидела, что по зелёной лужайке идёт её отец. Он улыбнулся и помахал рукой. А вечером… Отец внезапно скончался от сердечного приступа.
На первый взгляд жизнь семьи не сильно изменилась. Конечно, маме приходилось трудно, но она старалась окружить своих детей заботой и любовью, дать им образование. Однако для десятилетней Кейт смерть отца стала потрясением.
С тех пор она поняла и запомнила на всю жизнь: каждый миг может стать последним. Уходя в магазин, к соседям, в школу, каждый раз отлучаясь из дома хоть ненадолго, Кейт искренне и подолгу прощалась с мамой и с каждым членом своей семьи. Это стало её привычкой, обязательной традицией, и никто никогда не смеялся над ней, понимая серьёзные причины этого ритуала. «Его смерть долгие годы, до рождения моих собственных детей, была главным событием жизни, — скажет она позже о себе. — Вероятно, это и сделало меня в смысле отношений в какой-то степени перфекционисткой…»
Маленькая Кейт изо всех сил так старалась быть хорошей, помогать маме и все свои детские силы направляла на совсем не детские цели — на свою независимость и безопасность близких. Эта постоянная готовность к обороне не могла не отразиться с годами на её облике. Её сегодняшнюю независимость и внешнюю холодность многие расценивают как высокомерие. Но она-то знает, что прячется за всем этим — нетерпимость к вторжению в свой внутренний мир.
Восприимчивость, доходящая до смешного. Об этом она однажды искренне рассказала в интервью. «Знаете, я всё детство вела дневник. Мне было 12, и он случайно попал на глаза моему брату. Боб не удержался и прочёл его. А я сказала себе: «Никогда больше не буду писать! Никаких дневников». И когда я всё-таки завела электронный органайзер, то с персональным кодом, чтобы никто не мог прочесть! Каждый день меняла этот код без всякой системы, совсем запуталась и покончила с этим. Но хорошо помню то чувство незащищенности от вторжения».
Теперь мудрая Кейт Бланшетт не боится признаваться в своих слабостях. А тогда, в юности, в попытке упорядочить свою жизнь и жизнь своих близких, обеспечить общее благополучное будущее она поступила на экономический факультет. Девушка заставляла себя каждый день вникать в «особенности перегона крупного рогатого скота между Сиднеем и Госпортом в 60-е годы XIX века»… Но всё-таки не справилась, сдалась и ушла из университета.
Ключик к сердцу
Не очень понятно, как столь закрытый и даже стеснительный человек, как Кейт Бланшетт способен перевоплощаться, разоблачаться на сцене и экране.
В жизни Кейт считает себя «вполне бесцветной блондинкой», любит серый и чёрный, и ведёт себя соответственно — старается ничем не выделяться из толпы. Ни дать ни взять обычная жительница Нью-Йорка, благополучная, подобная многим. И тем не менее она — звезда. Но Кейт честна перед собой. И поэтому ей никогда не приходилось от себя бежать. Да ведь от себя и не убежишь. «Мне свойственно идти прямой дорогой, не таиться, не строить сложные маршруты к своей цели. Да и сама категория личной цели для меня весьма сомнительна», — так рассуждает эта знаменитая актриса. Честность и искренность она больше всего ценит и в семейных отношениях. Может быть, именно поэтому её брак — один из редких счастливых в Голливуде.
Когда Бланшетт впервые увидела Эндрю на каком-то многолюдном мероприятии, он сразу не понравился ей показался заносчивым снобом. Он потом признавался, что тоже не получил удовольствия от знакомства: Кейт, как и на многих, произвела впечатление женщины холодной и равнодушной.
Он тогда ещё не знал, что такая она — со всеми, кроме самых близких: никого не пускает в свой мир. Но потом они встретились снова, и вновь случайно. В эту вторую встречу режиссёр и драматург Эндрю Аптон отчего-то заговорил о Тургеневе, о «Месяце в деревне» — очень тонкой и очень печальной вещи. Так, нечаянно, он сразу подобрал ключик к настоящей Кейт: трогательной, сентиментальной и нежной. Он поделился с ней частью своей души, а она в ответ навсегда отдала ему своё сердце. Очень скоро они поженились. И все те годы, что Кейт и Эндрю вместе, между ними ни разу не пробежала чёрная кошка. Сдержанный и самоуверенный Эндрю не ревнует Кейт ни к партнерам, ни к профессии, ни к славе. Зная, что она — настоящая принадлежит только ему и детям. «У Эндрю удивительное чувство собственного достоинства и самообладания, — спокойно улыбается Кейт Бланшетт. — Он находился рядом со мной, когда я ещё не была знаменита, и он понимает, что я не очень сильно изменилась».
«Я была бы рада иметь пятилетний план, но я не Сталин»
За свою первую роль в массовке в каком-то египетском фильме о боксе Бланшетт получила 5 динаров и тарелку фалафели (жареные котлетки из турецкого гороха со специями).
Это её, надо сказать, вполне устраивало. Она по-прежнему оставалась слишком робкой и каждый раз ужасно волновалась перед появлением на публике. В детстве, мечтая о творчестве и самовыражении, она вовсе не актрисой хотела стать, а очень увлекалась радио. Потому что дома ложилась спать и просыпалась под бабушкино радио (та слушала программы со звонками в ночной эфир, где невидимые, неизвестные люди рассказывали о своих судьбах) и с тех пор привыкла считать, что её аудитория должна быть невидима — как радиослушатели. И тогда же, в школе, Кейт даже делала радиопередачу — с «интервью» и «репортажами».
Но однажды её подруга, поставившая очередной школьный спектакль, очень убежденно сказала: «Следующий будешь ставить ты!» Кейт словно заразилась её уверенностью, согласилась и до сих пор вспоминает овации, которыми наградили её соученики после премьеры.
Эта удача изменила её отношение к себе, и именно тогда она решила побороть свои страхи.
Театральные успехи способствовали появлению Кейт на телевидении. Следующим этапом стали первые опыты в кино. В 1996 году появилась её первая заметная работа — короткометражка «Парклэндс». В 1997 году состоялся полноценный кинодебют — Кейт получила роль в фильме с символическим названием «Дорога в рай». С тех пор она всё реже играла на сцене, но кинематограф заполучил её целиком. За воплощение на экране образа британской королевы в картине «Золотой век» Бланшетт получила «Золотой глобус» и номинацию на «Оскара». После премьеры на Кейт обрушилось столько выгодных предложений, что она иронизировала: «Я была бы рада иметь пятилетний план, но я не Сталин, чтобы планировать пятилетки». Предпочтение актриса отдавала и отдаёт интеллектуальным сценариям. А когда-то Кейт шутила, что единственным серьёзным стимулом сняться в трилогии «Властелин колец» для неё стали «островерхие эльфийские ушки моей героини».
Она была даже «Бобом Диланом» в фильме «Меня здесь нет». «Правда, на самом деле я не играю Дилана. Моего героя зовут Джад, и он тот, кем Дилан мог быть. Тот факт, что я женщина, дистанцирует меня от него. И это очень хорошо. Ведь самое ужасное для актёра — влюбиться в своего героя. А я всегда любила музыку Боба Дилана. Правда, она пугала меня, потому что одурманивала», — рассуждает Кейт.
Благодаря удаче и везению роль возлюбленной Робина Гуда, девы Мэрион, досталась Кейт, а не Сиенне Миллер. Та не прошла окончательный кастинг, как говорят, «из-за несоответствия физических параметров параметрам исполнителя главной роли Рассела Кроу».
Этот фильм британского режиссёра Ридли Скотта открыл в этом году один из самых престижных международных киноконкурсов — Каннский фестиваль.
По счастливой случайности Кейт сыграла и голливудскую легенду Кэтрин Хепбёрн («Авиатор», 2004). От роли отказалась Николь Кидман, и режиссёр Мартин Скорсезе отдал её Бланшетт. Стать Хепбёрн было не так-то просто: Кейт заставляла себя играть в теннис и гольф, принимать ледяной душ по утрам, как любила звезда, и научилась говорить хрипловатым, низким голосом. Ради этого она пересмотрела все фильмы с участием своей героини. Изменилась Кейт и внешне: ей надели каштановый парик, а на лице и руках нарисовали веснушки. Труды были вознаграждены: роль в «Авиаторе» принесла актрисе её первый «Оскар». Но здоровый цинизм Кейт позволил ей относиться к суете вокруг этой желаемой всеми награды достаточно спокойно.
Девочка, выросшая «на белом хлебе»
Нет, она никогда не гналась за славой, деньгами и за вечной молодостью, о чём мечтает едва ли не каждая голливудская звезда.
Кейт — актриса, которая никогда не делала пластических операций. Она говорит, что «боится утратить свою профессиональную мимику». Но на самом деле она та редкая и счастливая женщина, которая умеет любить себя настоящей. И уверена, что её близкие тоже ценят в ней что-то гораздо более важное, чем отсутствие морщин.
«Ботокс — это страх, вводимый шприцем. Дорогие, да ведь смерть не становится менее неотвратимой от того, что ваши лица неподвижны!» — жестко заявила она как-то в интервью.
В 1999 году журнал People включил тридцатилетнюю Бланшетт в список самых красивых женщин мира. Почти десятилетие спустя, весной 2008-го, через месяц после рождения третьего сына, великолепная Кейт блистала на красной дорожке Каннского кинофестиваля в платье от Armani Prive под пристальными и не щадящими «взглядами» фотокамер. И шла, как королева.
Поводом для появления Кейт на страницах светской хроники могут стать только очень важные мероприятия. Она всегда предпочтёт звёздной вечеринке вечер дома, у камина, с книжкой и бокалом сухого красного вина.
И хотя среди её экранных возлюбленных были все голливудские секс-символы — Брюс Уиллис, Брэд Питт, Леонардо Ди Каприо, Джордж Клуни, о своих красавцах-партнерах актриса отзывается примерно в таком духе: «Брэд такой забавный, постоянно меня смешил. Когда Питт нёс меня на руках в гору, то я думала, что он умрёт под тяжестью моего тела. Но он ни разу не пожаловался. Я чувствовала себя, как мешок с картошкой, и винила себя за то, что утром слишком плотно позавтракала. Я полюбила его, но, конечно, по-другому, чем своего мужа».
У Кейт и Эндрю трое сыновей — 10-летний Дэшиел Джон, 7-летний Роман Роберт и младший, двухлетний Игнатиус Мартин (родился 13 апреля 2008 года). «Материнство совершенно изменило меня. Нет, «изменило» — неверное слово. Расширило мой кругозор. Когда Дэшиелу было несколько месяцев, я приступила к съёмкам в «Охоте на Веронику». И тут у меня началась паника: я вдруг решила, что больше не смогу играть, как раньше, ведь все мои чувства и мысли были заняты ребёнком.
Но потом страхи прошли. Я просто стала работать, освободившись от снисходительности к себе и прочего барахла, занимающего актёров», — вспоминает актриса.
Теперь, когда ей предстоят съёмки вне дома, вся её семья — Эндрю, Дэшиел, Роман и Игнатиус — тоже снимается с места и едет вместе с ней. Дети привыкли к переездам и перелетам, но самое главное — они привыкли к тому, что мама и папа всегда рядом.
В последнее время Кейт Бланшетт вместе с мужем и сыновьями живёт в Австралии. С 2008 года супруги руководят «Сиднейской театральной компанией». Сейчас актриса работает над ролью в новом фильме «Хана» (это история о девочке, из которой стараются вырастить убийцу). Съёмки проходят в Германии, однако всё своё свободное время Кейт всё равно посвящает семье. На днях семейство Бланшетт-Аптон видели на прогулке в Берлинском зоопарке. Мама весело играла с детьми, не замечая притаившихся папарацци. Свобода — это личное ощущение, когда не боишься своей сверхпопулярности. И готов к тому, что частная жизнь становится публичным представлением, но умеешь с этим справляться.
И ещё радуешься каждому дню, когда можешь побыть со своими близкими, и мелочам, из которых и состоит вся наша жизнь. Правила королевы — можно было бы сказать и так. Или стиль жизни Кейт Бланшетт. «В конце концов, я просто человек из среднего класса, девочка, выросшая, как говорят у нас в Австралии, «на белом хлебе», — говорит о себе Кейт. — С очень счастливой личной жизнью. Вот и всё».
Кейт Бланшетт: «Я никогда не встречала такого персонажа, как Тар. Она населила мои мечты» | Кейт Бланшетт
Когда Кейт Бланшетт было девять лет, она посещала уроки музыки в пригороде Мельбурна, именно ее учительница, миссис МакКолл, первой заметила ее таланты. «Помню, однажды я играла на пианино, — вспоминает она, — и миссис МакКолл положила руку мне на руку и сказала: «Ты еще не репетировала, не так ли?» Я просто расплакалась и сказала: «Нет». , я не». И она сказала: «Я думаю, что мы должны остановиться, потому что я не думаю, что вы хотите быть пианистом, вы хотите быть актером».0003
Хотя в то время она была разочарована, Бланшетт теперь понимает, насколько проницательным был ее учитель музыки.
«У нее были эти концерты, и она инстинктивно уловила, что я просто приду и буду играть роль музыканта».
Невозможно не задаться вопросом, что миссис МакКолл подумала бы о главной роли Кейт Бланшетт в фильме « Tár », одном из самых обсуждаемых и спорных фильмов последнего времени. В нем Бланшетт демонстрирует свое самое яркое выступление на сегодняшний день в качестве властного классического дирижера, чье общественное падение саботирует ее звездную карьеру как раз в тот момент, когда она приближается к своему апогею: долгожданное исполнение Пятой симфонии Малера.
Когда Бланшетт впервые прочитала сценарий сценариста и режиссера Тодда Филда, она недавно сказала: «Я вдохнула его». Что же, спрашиваю я, так взволновало ее? «Одна из опасных и тревожных особенностей фильма заключается в том, что он не вызывает сочувствия и не предлагает простых решений, — говорит она. «Никто не является полностью хорошим, и никто не является полностью невинным. Это очень тонкое исследование развращающей природы институциональной власти, но это также очень человечный фильм, потому что в центре у вас есть кто-то в состоянии экзистенциального кризиса».
. На премьере на Венецианском кинофестивале в сентябре «Тар » получил продолжительные аплодисменты, а Бланшетт получила приз за лучшую женскую роль, первую из нескольких наград, которые она получила за свою игру. С тех пор фильм был воспринят многими как шедевр, но также вызвал споры, разделившие мнения из-за спорных в культурном отношении тем, которые он затрагивает, включая отмену культуры и политику идентичности. Он также разозлил некоторых комментаторов намеренно провокационным изображением влиятельной женщины, которая ведет себя так же плохо, как и влиятельные мужчины. Проще говоря, Лидия Тар — хулиган, радостный манипулятор и, возможно, сексуальный эксплуататор ряда молодых женщин, находящихся в рабстве у ее гения.
В прошлом году в журнале New Yorker Ричард Броуди установил высокую планку оскорбленного возмущения, критикуя почти все, что касается фильма, но особенно то, что он считал его идеологической направленностью.
Мир, в котором мы живем, чудовищен. Это позволяет, приглашает и часто закрепляет и вознаграждает чудовищное поведение
Он нацелился на одну сцену, в которой Тар бросается на нервного молодого студента-музыканта Макса, который идентифицирует себя как «бипок-пангендерный человек» и заявляет, что он « не в» Баха из-за женоненавистничества композитора. В зависимости от того, где вы стоите, сцена резко сгущает или изображает как клише текущее поле культурной битвы поколений, на котором искренняя уверенность в идентичности и гендерной политике угрожает некогда неприкосновенному статусу канонической — белой, мужской, гетеросексуальной — культуры. Для Броуди он олицетворял «регрессивный фильм, который нацелен на так называемую культуру отмены и высмеивает так называемую политику идентичности».
Я спрашиваю Бланшетт, что она думает о таких ответах, если она вообще их читает.
«Я очень неохотно говорила о фильме, — говорит она, — отчасти потому, что он такой двусмысленный, и я не хочу ни для кого его определять.
Я также думаю, что журналистам иногда бывает трудно, потому что они смотрят так много фильмов, а затем должны немедленно высказать свое мнение. Многие люди, которые сидели с ним или смотрели его снова, расширили свое представление о том, что это за фильм. Мало того, что персонаж очень загадочен, так еще и факты того, что произошло, если хотите назвать это сюжетом, очень расплывчаты. В некотором смысле, фильм — это тест Роршаха, когда дело доходит до суждений, которые люди выносят с точки зрения информации, на которую ссылаются, но никогда не подтверждают».
Я разговариваю с Кейт Бланшетт по видеозвонку в Лос-Анджелес всего через два дня после того, как ее роль Лидии Тар принесла ей награду за лучшую женскую роль на «Золотом глобусе». Это уже третий раз, когда она одержала победу в этой категории. Через несколько недель после того, как мы поговорим, она получит свою восьмую номинацию на премию Оскар, и, если она победит — она в настоящее время является фаворитом — станет лишь пятой актрисой в истории, получившей три или более «Оскара».
(Остальные четверо — Кэтрин Хепберн, Фрэнсис МакДорманд, Мерил Стип и Ингрид Бергман.)
«Награды — это прекрасно, — говорит она, когда я спрашиваю ее о ее решении посетить лондонскую премьеру фильма « Tár », а не церемонию вручения «Золотых глобусов», — но мы подумали, что важно поддержать выпуск фильма в Европе». Контекстом для этого может быть то, что, хотя Tár спровоцировал поток критического освещения, он не показал таких хороших результатов в американском прокате, будучи в этом смысле ближе к бескомпромиссно интеллектуальным фильмам европейских авторов, таких как Михаэль Ханеке.
Даже на Zoom Кейт Бланшетт присутствует. Сидя за столом в просторной, минимально обставленной комнате в Лос-Анджелесе, ее светлые волосы завязаны назад, а лицо обрамлено парой больших дизайнерских очков в толстой оправе, она демонстрирует стильную прохладу, но оказывается освежающей. -на Землю. Когда она оживлена, она выразительно машет руками, а в покое у нее такая распущенная поза, как у танцоров.
«Странно обсуждать что-то сделанное, — говорит она, — потому что вы работали с другим типом интеллекта в своей лобной доле. Так что извините меня, если я очень часто не понимаю смысла». На самом деле все обстоит наоборот: она во всем задумчива и яростно красноречива.
Лидия Тар — не первая несимпатичная героиня, которую сыграла Бланшетт. На ум сразу же приходит ее роль ультраконсервативной активистки Филлис Шлафли в телевизионном мини-сериале «Миссис Америка ». но ее устойчивая, безупречная игра продвигает интеллектуальный, провокационный фильм Тодда Филда и вполне может определить ее как самую одаренную — и рискованную — актрису нашего времени. Она появляется на экране почти в каждой сцене двухчасового фильма, блестяще изображая диссонирующую, властную личность гения-самовлюбленного человека, чей абсолютный эгоцентризм, усиленный славой, привилегиями и роскошным образом жизни, приучил ее к чувствам. других.
«Я думаю, что она одна из величайших практиков искусства, которые когда-либо жили», — говорит Филд, когда я разговариваю с ним по телефону в Лос-Анджелесе.
Актер, ставший режиссером, написал сценарий специально для нее и уверяет, что не снял бы фильм, если бы она не согласилась сыграть эту роль. «Одно дело иметь трудовую этику и невероятную дисциплину, но это не всегда приводит к великолепной игре, тогда как ее способности во многих случаях почти сверхъестественны. Я не знаю, откуда взялся этот неописуемый дар, но актеры, у которых он есть, появляются не так уж часто».
Готовясь к роли, Филд говорит мне: «Кейт сделала то, чего я никогда не видел ни у одного другого актера: она запомнила весь сценарий — свои реплики, реплики всех остальных, даже отсылки к сценарию. Она глубоко нырнула». Бланшетт также выучила немецкий язык, брала уроки игры на фортепиано, изучала онлайн-мастер-классы великого советского дирижера Ильи Мусина и искала как можно больше исполнений Пятой Малера.
«Я не могу вам сказать, сколько дирижеров я смотрела, — говорит она сейчас, — и все они были такими своеобразными! Некоторые из них жесткие колотушки, некоторые вообще не очень четкие, но очень, очень выразительные.
Некоторые едва двигаются, а некоторые прыгают вверх и вниз по подиуму. Я понял, наблюдая за ними, что есть свобода сделать это по-своему».
Филд, которого она называет «мастером аутентичности», настаивала на том, чтобы она действительно дирижировала Дрезденским филармоническим оркестром на репетициях Пятой оперы Малера, пока работали камеры. Как это было? «Ужасно. Абсолютно ужасно», — говорит она, смеясь. «Я начал с того, что попросил их проявить терпение и сказал на своем ужасном немецком: «Я актер, играющий музыканта, а вы — музыканты, играющие актеров». Мы с самого начала пользовались их доверием, и мы вместе нашли свой путь».
Бланшетт полностью погружается в роль, и сама сила ее присутствия движет повествованием, переходя от реалистического, почти документального стиля к чему-то совершенно незнакомому, когда некогда уверенная в себе Тар рушится. За свою знаменитую карьеру Бланшетт сыграла много сложных ролей, начиная с главной роли в ее прорывном фильме «9».0007 Элизабет (1998), к ее знаменитому исполнению в Кэрол (2015), пышной истории Тодда Хейнса о запретной любви.
Подготовила ли ее какая-либо из предыдущих ролей к длительной напряженности этой роли? «Ну, мне посчастливилось работать с выдающимися режиссерами над действительно интересными фильмами, но у меня никогда не было такого глубокого и насыщенного сотрудничества. В этом было что-то действительно захватывающее, превосходящее все, что я считал возможным вне театра. Я никогда не сталкивался с такой историей. Или такой персонаж. Она жила в моих снах».
В худшем случае Лидия Тар ведет себя как кошмар. Термины, которые чаще всего используются для описания Тара даже в самом положительном освещении фильма, — это «монстр» и «чудовищный». Думает ли Бланшетт о ней так?
С Кайлом Чендлером в фильме Тодда Хейнса «Кэрол», 2015 г. Фото: The Weinstein Company/Allstar «Лично для меня мир, в котором мы живем, чудовищен», — отвечает она. «Это позволяет, приглашает и часто закрепляет и вознаграждает чудовищное поведение. Очень легко сказать, что она чудовищна, но фильм гораздо более неоднозначен.
Он начинается с крупного плана, но не на человеке, а на мобильном телефоне, инструменте легкого мнения и сплетен, а также информации. Я не демонизирую его полностью, но это мир, в котором мы живем. С другой стороны, загадочный персонаж. В каком-то смысле я чувствовал, что играю состояние или набор атмосфер так же, как я играл человека».
Однако Марин Олсоп, самая знаменитая из ныне живущих женщин-дирижеров, увидела это не так. Как и вымышленная Лидия Тар, Олсоп — лесбиянка, замужем за классическим музыкантом, от которого у нее есть ребенок. Как и Лидия Тар, она организует стипендию для молодых женщин-музыкантов, и ее наставником был великий американский дирижер и композитор Леонард Бернстайн. В недавнем интервью газете Sunday Times Олсоп сказала, что решение режиссера «изобразить женщину в этой роли и сделать ее насильницей» было «душераздирающим», учитывая, что было «так много мужчин — настоящих мужчин, задокументированных — фильм мог быть основан на». Она, по ее словам, «обижена как женщина, как дирижер, как лесбиянка».
Когда я упоминаю об интервью Бланшетт, она отвечает спокойно. «Для меня замечательным в этом фильме и изощренным в повествовании является то, что он исследует власть без гендера. Ничего не нарисовано. Это не просто фильм о женщине-дирижере, которая впала в немилость, это фильм о чем-то гораздо менее политическом, хотя положение, в котором она оказалась, невероятно политическое. Я думаю, что это очень сложный фильм, который выдержит испытание временем. И это, конечно, не буквальный фильм, и пытаться интерпретировать его буквально, я думаю, неправильно».
Бланшетт описывает меняющее форму повествование Тар как «своего рода призрачное повествование», что, безусловно, относится к последней трети фильма, в которой мы переживаем события — и, возможно, воображения — с лихорадочной и фрагментарной точки зрения Лидии Тар. вид.
«В этом есть неуловимое, экзистенциальное качество, которое является частично реальностью, но еще большей частью кошмаром, в который она погружается», — говорит она.
«Я думаю, что ее очень преследуют вещи, на которые у нее не хватило мужества, или способностей, или времени, или склонности смотреть и исследовать». Она делает паузу на мгновение. «Это сложная вещь, когда вы играете кого-то, кто очень скрыт от себя, кто был так сосредоточен на стремлении к совершенству и посвятил свою жизнь стремлению к совершенству, кто вдруг поднимает голову и понимает, что он не воспринимается как человек, которым она себя считает. Или что она нанесла ущерб людям. Она была слепа к этому, потому что была так очарована тем, что было перед ней».
Несмотря на вызванную бурную реакцию, а может быть, отчасти и благодаря ей, фильм « Тар » вдохновил Кейт Бланшетт на творческое развитие. «Я все еще обдумываю этот опыт, — говорит она, — потому что он чудесным образом сбил меня с оси». По ее словам, работая с Филдом, она испытала ту свободу, которую обычно находит только на сцене. «Процесс был таким, что мы не были полностью уверены, где именно мы собираемся в конечном итоге.
И это было захватывающе. Это казалось гораздо более динамичным и гораздо менее похожим на страховочную сетку. В кино не так уж часто приходится работать таким образом, потому что кино не часто исследует небуквальный предел своих возможностей».
Корни Бланшетт уходят в театр, и чувствуется, что интуитивная природа живых выступлений до сих пор привлекает ее больше всего. Ее первая серьезная роль в возрасте 23 лет была в постановке Сиднейской театральной труппы по опере Дэвида Мэмета « Олеанна » в 1992 году, а позже в том же году она получила признание критиков за роль Клитемнестры в постановке Софокла « Электра ». «В первый раз, когда вы испытываете такую форму катарсиса, — говорит она, — вы оказываетесь в центре чего-то, к чему постоянно хотите вернуться».
Тридцать лет спустя она «беседует» с британским театральным режиссером Кэти Митчелл о возможной сценической адаптации современного модернистского романа Люси Эллманн « уток, Ньюберипорт ».
предложение. «В каком-то смысле это немного похоже на Tár , — говорит она, — потому что зрители думают, что я должна понимать каждое предложение, которое говорит этот человек. В то время как для меня книга, как и фильм, имеет не только ритмический смысл, но и очень болезненную, забавную и тревожную».
График Бланшетт, мягко говоря, плотный, а скорость ее работы феноменальна даже по меркам голливудской актерской аристократии. «Для меня, я полагаю, важен процесс, а не результат», — говорит она, когда я спрашиваю, что она считает своей ключевой ролью. «Все дело в качестве разговора, в котором я участвовал. Я очень быстро понял, что возможности расправить крылья в этой отрасли очень быстро закрываются, потому что часто это такая буквальная среда. И поэтому я взял небольшие части, где я мог продолжать экспериментировать, части, которые другие люди не хотели делать. Люди говорили: «Ты должен перестать играть маленькие роли». А я говорил: «Ну, зачем?» Мне было просто интересно экспериментировать, а не строить карьеру.
Я не знал, что это такое. Я все еще не знаю».
Тем не менее, вот она, пожалуй, самая уважаемая и, возможно, самая приземленная актриса в мире. Когда я спрашиваю ее, как она справляется с другими вещами, которые сопровождают ее призвание — знаменитостью, постоянным вниманием, лестью — она пожимает плечами. «Меня это не беспокоит. В мире так много дел, и с годами я научился просто сосредотачиваться на текущей задаче, поэтому, если кто-то в супермаркете хлопает меня по плечу, я всегда этому удивляюсь. И есть пара фильмов, в которых мне посчастливилось сниматься, которые повлияли на людей, Кэрол — одна из них, и я всегда очень тронут ответами».
Мы в Англии, и дети ходят здесь в школу, и как только вы закапываете кошку на земле, где живете, вы связаны…
Она еще немного обдумывает вопрос и добавляет: «Я могу возможно, неудобно, когда есть смешение между тем, кто я есть — кто бы это ни был, — и персонажами, которых я играл. Это потому, что я не мог быть менее заинтересован в том, чтобы роль досталась мне.
Вместо этого я, по крайней мере, пытаюсь быть на высоте роли, и с Tár , это была очень большая гора.
В настоящее время Бланшетт делит свое время между Лос-Анджелесом, где она в основном работает, сельским районом Сассекса, где она живет со своим мужем Эндрю Аптоном, драматургом и сценаристом, и их четырьмя детьми, и своей родной Австралией, по которой она очень скучает. «Это очень притягательное и живое место — у вас могут быть неуправляемые идеи и пускаться в ход, не чувствуя, что кому-то это будет небезразлично. Там нет никакой ценности по отношению к искусствам».
В период с 2008 по 2013 год Бланшетт и Аптон были содиректорами и генеральными директорами Sydney Theater Company, национального театра Австралии с номером де-факто . Когда члены правления спросили их, каковы их цели, она, смеясь, говорит: «Мы сказали им, что в конце дня мы хотим, чтобы люди садились в такси и говорили: «Мы едем в Сиднейскую театральную труппу». ,’ и чтобы водитель такси знал , где это, черт возьми, находится.
”
Каково было управлять театром и играть в нем? «Одним из самых сложных моментов было находиться там в одиночестве и обращаться к людям. Это не похоже на то, когда вы танцуете, двигаетесь и делаете что-то с группой людей. Это когда я полностью в своей стихии, когда я чувствую себя частью организма».
Недавно она вернулась в Австралию, где снималась в фильме Уорвика Торнтона « Новый мальчик », в котором она выступила сопродюсером и снялась в главной роли. «Мы ездили навестить друзей в Тасманию», — говорит она, когда я спрашиваю ее, может ли вернуться домой. «Только что прошел дождь, и выглянуло солнце, и вдруг появился запах земли и запах эвкалипта. Я просто плакал. Я так глубоко связан с этим местом. Но мы в Англии, и дети ходят там в школу, и мы собираемся сажать несколько деревьев, и наша кошка умерла, и как только вы закапываете кошку на земле, где живете, вы связаны. Итак, я разорван».
На данный момент она все еще осмысливает захватывающий и глубокий опыт совместной работы с Тоддом Филдом на Tár .
«Это действительно потрясло меня в хорошем смысле», — говорит она. «Послушайте, я всегда хочу перестать играть, просто отойти в сторону, но это заставило меня задуматься, что я не хочу останавливаться, я просто хочу делать меньше». Она делает паузу на мгновение. «Отказать хорошей идее очень сложно».
Эта статья была изменена 17 февраля 2023 года. В более ранней версии говорилось, что если Кейт Бланшетт получит премию Оскар в этом году, она «станет лишь третьей актрисой в истории, удостоенной трех или более Оскаров. (Две другие — Фрэнсис МакДорманд и Кэтрин Хепберн.) «Хотя МакДорманд и Хепберн — единственные женщины, получившие три или более «Оскара» за главную роль, Бланшетт не присоединилась бы к ним, если бы она выиграла, поскольку одна из ее наград была для актрисы второго плана. На самом деле есть четыре женщины, которые выиграли три или более Оскара в обеих категориях, Мерил Стип и Ингрид Бергман — две другие. Это было выяснено.
Кейт Бланшетт играет саму себя | The New Yorker
Я познакомился с Кейт Бланшетт в 2021 году на съемках фильма Тодда Филда «Тар», в котором она играла Лидию Тар, по-видимому, грозного дирижера оркестра, и я был выбран на роль тщательно продуманного и приятно преувеличенного варианта.
о себе. Филд связался со мной за несколько месяцев до этого и неожиданно сообщил, что он написал сценарий для Бланшетт, в котором также есть персонаж, носящий мое имя. Сыграла бы я эту сомнительную роль? Ранние работы Филда произвели на меня впечатление, и меня легко убедить выдать себя за самого себя по причинам, отчасти гоффманским (как и социолог Эрвинг Гоффман, я очарован тем, как мы0007 все играют себя как часть) и отчасти Граучоит (я хам, который любит играть в вещах).
В основном, однако, я был заинтригован идеей работать — даже на профессиональном уровне — с Кейт Бланшетт. Как и все остальные, я годами наблюдал за ней в кино и был очарован ее, казалось бы, безграничным даром перевоплощения в возвышенном, театральном смысле. Она с легкостью играла любую женщину, от эльфийской королевы (в трилогии «Властелин колец») до беспокойной жительницы Нью-Йорка (в «Голубом жасмине» Вуди Аллена) — и не только женщин, если подумать. , так как у нее также была незабываемая роль Боба Дилана в «Меня там нет» Тодда Хейнса.
В течение многих часов съемок нашей совместной сцены — постановочного интервью на выдуманной версии ежегодного фестиваля «Нью-Йоркер» — меня поразила не самоочевидная виртуозность Бланшетт, а ее профессионализм, который, конечно, является прагматичной формой, в которой виртуозность берет. Дубль за дублем, она находила новые вещи в нашем очень дискурсивном материале, которые каким-то образом дополняли целое, никогда не нарушая преемственности работы прошлого дубля. Тем временем, в предсказуемо бесконечных паузах между дублями, мы вели долгий разговор вполголоса о Сэмюэле Беккете, австралийском театре, еде в Берлине и, прежде всего, о наших детях (у нее четверо), об удовольствиях и трудностях их воспитания.
На днях вечером мы встретились для другого разговора в моей квартире в Нью-Йорке, для которого она согласилась сыграть Кейт Бланшетт, а я продолжал играть себя. «У меня был такой перевернутый страх перед сценой», — сказала она мне, когда приехала. «Это похоже на то, что мы собираемся репетировать сцену из фильма, который мы уже сняли».
Но мы быстро перешли к разговору о прослушивании музыки, выступлении перед публикой и об актерском искусстве, увиденном как с ее олимпийской высоты, так и с моей лилипутской низменности.
Это самое мета-событие, в котором я когда-либо принимал участие. Мы переделываем для The New Yorker разговор, который мы смоделировали в Берлине, притворяясь…
Где ты играл самого себя.
Ну, я играл версию самого себя. Я играл роль, которую на самом деле часто играю в жизни, а именно… . . собеседник, да? Но это роль, которую я играю. Это не я ни в каком смысле. Так что я играл эту роль, но я также играл себя, как человека в Берлине. Так что я играл себя, играл себя, играл себя.
Я знаю. Чарли Кауфман позвонит.
Первые два предложения — это мое выступление. Но затем вы понимаете, что Кейт Бланшетт на самом деле дает спектакль, потому что она играет Лидию, и это Лидия испытывает трудности , потому что она играет саму себя.
Это затруднительное положение Лидии: играть себя. Были ли у вас какие-то ожидания, когда Тодд Филд прислал вам сценарий?
Нет, я не знаю, что вы чувствовали, но это, казалось, прибыло полностью сформированным. Это немного похоже на «Морк и Минди». Итак, вам пришлось реконструировать, как вы туда попали. И я думаю, что это очень сложный фильм, но в конечном итоге очень полезный фильм. Наши с Тоддом разговоры носили исключительно практический характер. Это было постоянно развивающееся цунами чего-то. Процесс его создания заключался в том, чтобы попытаться подобраться как можно ближе к огню и понять, что это было, потому что я думаю, что это вырвалось из Тодда и что это имело для него полный смысл на одном уровне. Но затем ему пришлось деконструировать его, чтобы на самом деле реконструировать.
Адам Гопник и Кейт Бланшетт выступают на вымышленной версии The New Yorker Festival в фильме «Тар». Фотография из Focus Features
Тодд не программный художник.
У него не было редакционной идеи, которую он хотел воплотить в жизнь. У него было видение конкретного человека, путешествующего по миру. Чувствовали ли вы, когда читали ее сначала, что в ней не было программы? Что это действительно эмоционально амбивалентно и сложно?
И очень неоднозначно.
Да.
Может быть, это то, что я пытался сказать, и я не знаю, где вы сидите как писатель: очень трудно не зафиксировать эту двусмысленность в самом начале процесса и не начать говорить: «Я понимаю, что это такое». есть, и я собираюсь опираться на то, что я воспринимаю», но позволяю ему постоянно развиваться, меняться и расти.
У меня было это в театре. У меня были очень глубокие отношения с режиссером Бенедиктом Эндрюсом. Я вижу его боковым зрением, дирижирую почти как актриса немого кино.
Итак, [Тодд и я], у нас есть эти симбиотические отношения. И я это чувствую. Он как Мартин Скорсезе. Он сидит не за монитором, а у камеры. И ты чувствуешь энергию.
Сам по себе он не читал линии, но я почти чувствовал, что передаю что-то через него.
И Тодд не был программным. Он также не является предписывающим. Обычно, когда кто-то написал что-то настолько утонченное, глубокое и опасное, каким был сценарий, когда я впервые прочитал его, можно было бы подумать, что у него будет скальпельный подход к типу исполнения, чего он не сделал.
Тодд сказал, что он не писал это с вами в качестве своего первого выбора. Он написал это для вас, и если бы вы не хотели этого делать, он вообще не смог бы этого сделать. Вы знали это, когда он прислал его вам? И какой была ваша первая реакция на сценарий? Вы вообще колебались?
Нет, я не колебался. Мой агент Хильда давно знает Тодда. И я встретил Тодда десять лет назад, когда он работал с Джоан Дидион над сценарием. Я, очевидно, видел его фильмы и любил их, и я знал его работу как актера, а затем узнал, что он музыкант, так что мы отлично поладили. Мы не поддерживали связь, но мой агент сказал: «Вы должны прочитать сценарий».
И она сказала мне это только один раз, и это было тогда, когда Тодд — другой Тодд, Тодд Хейнс — прислал сценарий «Меня там нет».
Добавлю, что когда Тодд впервые связался со мной, я подумал, что это Тодд Хейнс.
Так вы его не знали?
Не знал. Он неожиданно обратился ко мне и сказал: «В этом фильме есть персонаж, у которого твое имя. Вам было бы интересно сыграть его?»
Когда я прочитал это, я сказал: «Вы лучше позвоните Адаму Гупнику».
Лоуренс Оливье как-то сказал, что любит работать извне вовнутрь — от костюма, грима и всего такого. И я был так ошеломлен, когда мы увидели изображения того, что ты собиралась надеть. Как вы к этому пришли? Мы не будем говорить, как выглядит Энни Лейбовиц, но… . .
Я всех смотрел. Это было наблюдение за тем, как дирижеры говорят о дирижировании, и о концертных выступлениях музыкантов, и о том, как они представляют себя. И есть много-много документальных фильмов, которые были агиографиями, на самом деле, визуальными агиографиями, в которых рассказывается о Герберте фон Караяне и его личности… Райх?
Да, да, увлекательно.
Все эти подробности, так интересно. Но Бина [Дайгелер, художник по костюмам] — мы сделали «Миссис. Америка» вместе, и она такая фантастическая. Поэтому мы много говорили об этом. Мы начали как-то странно с прически, потому что вы смотрите на дирижеров-мужчин, а некоторые дирижеры-мужчины говорят о том, что отвлекают внимание на подиуме. Но то, что решат надеть или не надеть дирижеры, как себя там преподнести, — это часть спектакля. И они должны войти как Маэстро. Я наблюдал за отношением многих дирижеров-мужчин к своим волосам с течением времени.
Как Ленни Бернштейн, да?
Да, именно так. И тогда это тоже было просто мыслью: это был кто-то, кто ожил в движении. Это как когда ты на сцене, тебе нужно, чтобы балет был одет в костюм, чтобы ты мог двигаться.
Вернемся к практическому уровню — это были очень долгие дни. Итак, мы с Биной поговорили, мы придумали, каким будет силуэт, что она носит, и Тодд очень, очень увлекся бейсболкой, так что это стало своего рода ключевым моментом.
А еще быть американцем в классической музыке старой Европы — что уж говорить о парии.
Я имею в виду, вы много читали об отношениях между фон Караяном и Бернштейном и об этом длинном обмене мнениями. Бернстайна никогда туда особо не приглашали [во время правления фон Караяна]. Но я думаю, что фон Караян был одержим им.
Они достигли совершеннолетия в профессиональном плане в одно и то же время, сразу после войны, и фон Караян, работавший в Берлинской филармонии, однажды сказал своему оркестру: «Мы будем делать музыку так же, как вы всегда делали музыку». А Бернштейн — еврей, пришедший в то время, когда Нью-Йорк становился преобладающей культурной силой.
Да. Это было действительно очень сложно. Все эти разговоры идут в плавильный котел. Так что это заставило меня много думать о том, что дает право — сколько часов вам нужно на сцене, прежде чем вы сможете по-настоящему сыграть Бланш или любую из великих ролей? Тем не менее, все эти персонажи написаны в возрасте от двадцати до тридцати лет.
Бланш такая молодая женщина, но такая старая душа. Это замечательная вещь в театре, это такая эластичная вещь, время.
Я начал думать о том, что [Лидия] не имеет наставника. Итак, кто на самом деле наставлял ее, и как она создала ощущение подлинной связи с музыкой, которое дало бы ей как американке разрешение даже получить шанс играть эту музыку? Поэтому построение себя для нее было спасательным плотом, и было очень важно позволить двери оставаться открытой.
Да, именно так. Это опора, которая ей нужна, чтобы подняться до положения, которого она заслуживает. Вот что делает это сложным.
Но все же в визуальном смысле им нужно было дать аудитории доступ к ее ощущению подлинного «я» — даже несмотря на то, что она так отчуждена от себя и плывет по течению — когда она в потоке, когда она в центре этого звука.
Мы с Мартой и нашим сыном Люком пошли на просмотр и посмотрели фильм и ваше потрясающее выступление. А потом мы дошли до конца.
Когда мы уходили, у нас втроем был спор, потому что каждый из нас отреагировал на самый конец совершенно по-разному. Люк увидел в этом ее оправдание: у Лидии есть оркестр. Тогда как я, будучи гораздо более конвенциональным человеком, воспринял это как некое унижение: она должна делать это выступление для публики косплееров. И я уверен, что намерением Тодда было первое больше, чем второе, вам не кажется? Но прелесть ее в двусмысленности ее. . .
Да, я думаю, что это так, потому что это в имени, и она делает эти анаграммы [в фильме.]
Как только я добрался до анаграмм, я продолжал говорить: «Тар — такое сложное имя. Не могли бы вы поставить еще одну букву «Р» в конце? Это Тарр. Я сказал: «Кто пойдет смотреть фильм «Тар»?» Потом я был в Будапеште, и в слове «аптека» — мне пришлось поискать его, чтобы произнести, — оно на t-á-r с ударением. И я сфотографировал «тар» и сказал: «Посмотрите, по крайней мере, это придает ему некое щегольство».
Да. Ну, не только щегольство, но вы можете себе представить, что это дает ему некую неявную предысторию, верно?
Да.
Что Линда в детстве увидела это слово на фотографии или что-то в этом роде. . . .
Когда я увидел анаграммы, я подумал, что не могу играть в «крыс». Он такой неуловимый, Тодд, удивительно неуловимый, но при этом очень притягательный и притягательный как человек, так и режиссер. Он сказал: «Ну, да, я думаю, анаграмма «Смола» — это «Крыса». Думаю, это так». И я сказала своему мужу: «Я не могу играть на таком уровне суждений. Мы должны изменить название». И он — мой муж — просто очень просто сказал: «Это тоже анаграмма «искусства»». Я так буквально, но, конечно, когда я впервые прочитал концовку, я был глубоко подавлен ею. Но затем в исполнении этого я был совершенно освобожден.
Я слышал, как Джон Мосери говорил о том, что одна из самых сложных вещей, которые он когда-либо делал, — это играть под клик-трек, когда он пишет музыку на голливудском уровне, потому что у вас есть чужой ритм и чужая музыка, и вы должны оживить его. И я подумал, что понимаю это врожденно как актер.
У вас есть чужой ритм, особенно когда вы имеете дело с новой работой, а это и есть сценарий, не так ли? И когда кто-то пишет так же ритмично, как Тодд. . . но да, вы должны что-то изобрести, вы должны воплотить это в жизнь, и вы должны выбросить все это и заставить жить с другими актерами. Так ты постоянно подстраиваешься. В каком-то смысле я чувствовал, что речь идет просто о том, чтобы быть в центре звука и не иметь чувства суждения о том, что это за звук. Это освобождало.
Должен вам сказать, я разговаривал с замечательным композитором, который часто пишет музыку к фильмам, и концовка была единственной частью фильма, которая ему не нравилась, потому что он думал, что это неявно снисходительно по отношению к написанию музыки к фильмам, что было дальше всего. . .
Да. Не знаю, говорил ли я вам это, но я несколько месяцев работал с Натали Мюррей Бил, моей подругой, которую я пригласил только для того, чтобы она помогала мне с дирижированием. Я был в Будапеште, чтобы отработать части Малера.
Я как бы мог прочитать эти четыре или пять страниц партитуры, так что я точно знал, о чем говорил. И поэтому я хотел получить музыку, которая будет играть в Monster Hunter. [В конце фильма] я встаю на подиум. Я просто молча крутил музыку в своей голове. Но пока я двигался через это, перед студенческим оркестром, как только я поднял руку, звук начал появляться, а затем они продолжали идти, и поэтому я продолжал дирижировать.
Вау.
А потом мы просто продолжали издавать этот звук вместе, помимо той части, которую я изучал.
Это было ваше оправдание, ваше оправдание как дирижера.
Это было удивительно, потому что они наклонялись вперед, желая узнать направление.
Вы учились игре на фортепиано в детстве? Как проявлялись ваши музыкальные способности?
У меня был. Вы идете и смотрите восточноевропейских студентов актерского мастерства, и они учились в очень дорогих академиях, и все они могут играть на пяти инструментах и говорить на семи языках, и они могут стоять на одной руке.
И я думаю: ну, возможно, я говорю по-английски. Я играл на пианино в детстве. Я играл на диктофоне. Но каковы мои навыки? С каждой беременностью я продолжала говорить: «Я собираюсь вернуться и получить степень по финансам, и я возьму пианино». Но это очень печальное обвинение в мой адрес. Меня должна подталкивать роль, чтобы пойти и сделать это.
Должен вам сказать, что я опоздал на тридцать девять лет, чтобы защитить докторскую диссертацию. Тезис.
Я думаю, ты это компенсировал.
Ну, но не в моей семье, потому что все мои пять братьев и сестер имеют докторскую степень, кроме меня, так что . . .
Это незаконченное дело. Конкурентоспособный незавершенный бизнес — еще хуже.
Так что нет, это было прекрасно, что музыка вернулась в мою жизнь, потому что в моем доме такая какофония. Я слушал музыку только глубоко, я думаю, наверное, с пандемии — с тех пор, как вернулась тишина, потому что у меня было немного места в машине.
Как будто я был в плавучей капсуле. Я не хотел, чтобы в мой мир проникал хоть один звук. А еще мне нравится винил. В каком-то смысле альбомы подобны симфониям, составленным по порядку, потому что ваше ухо направляется таким образом, который полностью минует интеллект — вы можете интеллектуализировать его позже, но даже современная музыка собирается так, как создается альбом. Это так важно. Его ритм, его последовательность.
Да, это правда, и мы это теряем.
Функция перемешивания.
Я пытаюсь рассказать нашим детям о том, как, когда мы росли, первая и вторая сторона альбома Битлз имели решающее значение, и совершенно иначе было знать, что было на первой стороне. Потом это подошло к концу, и вы перевернули его, и у вас был отдельный опыт на второй стороне. И им это неинтересно. Но это правда о пандемии. Это был последний раз — или первый раз за долгое время — когда классическая музыка имела значение для многих.
Помню, в разгар пандемии, когда нам всем приходилось лизоли стручковую фасоль, я подумал про себя: хорошо, каждую ночь мне придется лизолить все, что у нас есть на кухне, так что я Я буду слушать квартеты Бетховена.
Я наконец догоню.
Да, мы выполняли очень повторяющиеся, монотонные небольшие задания, так что вы действительно могли присутствовать. И я думаю, что все дело в том, чтобы использовать эти действительно плотные произведения в качестве фоновой музыки. Я просто не могу этого сделать. Я должен сидеть.
Это было сохранено для вас от фильма до сих пор? Я имею в виду, ты выкраиваешь время только для того, чтобы послушать?
Да, да.
О, это фантастика.
И я должен сказать вам, что у меня было так много моментов чистой радости, когда я снимал этот фильм. Я так сдержан, чтобы говорить о его работе, потому что это было похоже на такое освобождение и свободу, вероятно, в значительной степени потому, что музыка почти вернулась в мою жизнь. Но также быть с людьми в массе, снова вместе — и быть в том действительно опасном пространстве, которого, я думаю, мы так часто избегаем быть как художники, включая меня, но также и как люди, между хаосом и порядком — это было так радостно.
Да, и в этом смысле это был счастливый набор.
Я не думаю, что кто-то интуитивно знал, что мы что-то делаем. Мы с Тоддом продолжали называть его монстром, запертым в шкафу. Мы продолжали называть это вещью. Мы никогда не называли это фильмом или сценой. Это было важно.
Я действительно помню, как Тодд сказал мне, когда я приехал: «Сейчас мы будем делать гопников».
Гопник, да.
Язык может быть открытым окном, и это может быть остров, к которому плывешь, или это может быть возвращение домой, но иногда это может быть и тюрьма. Может быть, поэтому мы не говорили об этом — об этом — слишком много, потому что не хотели приуменьшать его вес.
Или определите его.
Потому что то, что всегда волнует аудиторию, это вопрос. Это не ответ.
Верно.
Есть много вещей, которые она говорит, и вы понимаете, что она слышала — она слышала, как Бернстайн сказал это, или кто-то еще.
. . .
В Джульярдской сцене. . .
Да, да. И были такие маленькие моменты, когда ты чувствовал: вот кем она может быть. В этом ее величие. Она не обязательно это видит, потому что мы наблюдаем за ней. Аудитория — это муха на стене. Мы знаем о Лидии Тар больше, чем она о себе.
Что является частью ее затруднительного положения. Я собирался сказать: я был ошеломлен некоторыми отзывами о фильме. Вы мудры, чтобы держаться подальше от этого, очевидно.
Да. У нас нет права собственности на него, и мы не должны. То, как люди определяют это, опираются на это и обсуждают это, никоим образом не должно быть связано с нами.
Я глубоко верю, что это правда. Тем не менее, иногда это провоцирует, потому что в фильме есть вещи, которые кажутся настолько восхитительными, что иногда их пресекают, что неизбежно случается. Во-первых, разговор в фильме о классической музыке элитарен или труден. Это кажется мне самой далекой вещью в мире от истины.
Это люди, которые страстно увлечены своей работой, рассказывают о работе, которую они делают. И это часть радости. Это как смотреть «Аполлон-13» и говорить: «Ну, они слишком много говорят о космической программе». Это материал.
Это моменты нашей страсти, будь то видеоигры, грузовики-монстры или Малер. Вот когда мы летим. Вот когда мы забываем о своем физическом я и общаемся с вещью. И я полагаю, что научился быть более общительным, но по своей природе я довольно застенчив. И я думаю, что Тодд тоже.
Очень.
Я также благодарен за то, что нам удалось обсудить это грандиозное дело.
Да.
В результате мы стали очень хорошими друзьями, потому что, полагаясь на свою страсть с другими людьми коллективно, вы неизменно невольно обнажаете части себя, как положительные, так и отрицательные.
Вот почему я так люблю репетиционные залы, потому что люди вносят конус тишины. Это более уважительно и, как мне кажется, интимно.
И так много людей были публично разоблачены через воображаемый конус молчания АА. Многое раскрывается в репетиционной комнате, которая остается там. Это очень уважительно, те, в которых я был.
Я думал об этом, когда мы работали. Вы своего рода театральный актер, верно?
Существо.
Существо, да. Но это все равно для вас основополагающее — опыт театра. Я был так поражен, когда мы работали вместе, что вы могли найти что-то новое в нашем обмене каждый раз, когда мы переделывали его, и все же у меня была дисциплина, чтобы знать, что это должно быть неразрывно со всем остальным, что вы делали для предыдущих двух. дней.
Да. Я научился как бы переводить опыт, который у вас есть с первой недели на вторую, на третью неделю, репетицию с первого дубля на второй и на третий. Вы идете, чтобы попробовать и найти что-то новое. Я думаю, у вас должен быть очень сильный третий глаз, потому что вам нужно замедлить этот бит, не по внутренним ритмическим причинам, а просто потому, что тележка с камерой не успевает туда добраться.
Я чувствую, что свет падает на линзу, и это выглядит намного лучше. Таким образом, вы развиваете это техническое трехмерное чувство, чем дольше вы этим занимаетесь. Но то, что я нахожу — чего не было на нашей сцене, потому что у нас была публика, хотя им было сказано, где смеяться… . .
Итак, просто для ясности, аудитории было сказано на немецком языке, где смеяться над вещами, которые мы говорили на английском языке.
Да. Но я работал с актером, который уже ушел из жизни, великим английским актером, и мы жили в Вест-Энде, и он делал вот это — я продолжаю использовать это слово — у него была такая техника, и режиссер очень злился. потому что он всегда получал порцию [аплодисментов], когда уходил. Режиссер сказал: «Я должен сказать ему, чтобы он прекратил это». Есть техника, которой я отказывался когда-либо учиться, чтобы заставить людей продолжать аплодировать в конце.
Правильно.
И они часто делают это в оркестровой музыке, но вы можете обойти это, посмотрев на аудиторию определенным образом.
Так что я знал, что это был навык Лидии Тар. . .
Был бы, да.
Несмотря на то, что публика не говорила по-английски, они знали, когда смеяться, потому что я давал им сигнал. Но кое-что, что мне пришлось усвоить в театре, это то, что вызов занавеса для меня был мучением.
Правда?
Потому что у тебя все еще что-то выходит. Это похоже на то, когда вы идете и видите друзей, которые только что оторвались от большого концерта, и они все еще…. . .
Они еще не вернулись к другому я, которого они играют.
Справа. Это любимый момент моего мужа, наблюдать за актерами непосредственно перед тем, как они выходят на сцену.
Этот предельный момент.
Но я обнаружил, что разоблачение вызова на занавес — или то, что мне, как молодому актеру, казалось самовозвеличением стояния там — было невероятно трудным.
Я работал с замечательным театральным режиссером Барри Коски, с которым учился в университете, и он руководил Комише Опер.