Что услышал варис в огне: «О чьем голосе говорила жрица Варису в сериале «Игра престолов» (6 сезон, 5 серия)?» — Яндекс Кью — triksklad.ru

Содержание

Третья серия «Игры престолов»: шипы и розы

Иван Филиппов разобрал очередной выпуск по полочкам и обнаружил два очень важных диалога, которые обязательно отыграют в будущих сериях.

Правила жизни

Теги:

игра престолов

рецензия

рекап

В третьем эпизоде происходит столько всего интересного, что начать хочется со сцены, которая, быть может, показалась вам незначительной или даже проходной – с разговора Мелиссандры и лорда Вариса. Стоя на утесе, они беседуют на довольно отвлеченные темы: Варис не очень тонко намекает на то, что он в курсе, почему красная жрица избегает встречи с Джоном Сноу и Давосом. Мы знаем, что Паук недолюбливает колдунов и ему, вероятно, доставляет удовольствие чувство собственного превосходства. «Отправляйтесь в свой Волантис (именно там располагается главный храм Бога огня.

– Правила жизни) и не возвращайтесь больше в Вестерос», – говорит он. «Я еще обязательно вернусь сюда, – отвечает Мелиссандра. – Ведь мне предстоит здесь умереть. Также как и вам».

Фанаты «Игры престолов» – люди дотошные и внимательные к деталям. Поэтому сразу после выхода серии начались бурные обсуждения, которые оформились в любопытную теорию. Когда Мелиссандра говорит, что Варису предстоит умереть в Вестеросе, она имеет ввиду конкретное событие, о котором тот знает (на то он и Паук). Если помните, в третьем сезоне Варис рассказывал Тириону историю того, как его оскопили: будущего придворного интригана поймал колдун, ножом отрезал гениталии и сжег их на жаровне. «Пламя стало голубым, и из пламени раздался голос. Я часто вспоминаю этот голос и то, что он сказал». То, что сказал Варису голос, знала и жрица Кинвара, которая ненадолго появилась в пятом эпизоде прошлого сезона.

Резонно предположить, что это был Р’Глор – бог, которому служат и Мелиссандра, и Кинвара.

И, вероятнее всего, пророчество касалось того, как умрет Варис. А если это так, то вся жизнь Паука должна быть посвящена попытке избежать Судьбы. И тут мы подобрались к самому главному: в «Игре престолов» не бывает случайных деталей, а значит, и разговор Вариса с Дейнерис (в прошлой серии) был неслучайным. Авторы последовательно объясняют нам, что движет этим персонажем: во второй серии мы поняли, что он верен лишь интересам народа Вестероса, а не его правителей, в третьей – что он знает, как умрет, и боится этого. А значит, резонно предположить, что Варис в этом сезоне предаст Дейнерис. Вот только в пользу кого?

Повествование в «Игре престолов» ведется от лица нескольких главных персонажей, поэтому все события мы видим их глазами. Соответственно, когда линии ключевых героев пересекаются, для нас это по сути единственная возможность взглянуть на них объективно: мы видим их такими, какие они есть на самом деле, а не кем они себя представляют.

Именно поэтому в сцене встречи Дейнерис и Джон выглядят несколько иначе, чем мы привыкли. Джон ведет себя совсем как простой сибирский валенок, а Дейнерис излишне самоуверенна и вообще хамит. Если бы не Тирион и Давос, все могло бы закончиться куда хуже.

Вообще, их встреча максимально точно была описана еще Александром Сергеевичем Пушкиным:

Станут ли «лед» и «пламень» неразлучны, нам еще предстоит узнать, а пока Дейнерис, прислушавшаяся к совету Тириона, теряет еще одного союзника – дом Тиреллов. А заодно и остаток своего флота. Не зря, ох не зря, говорила леди Оллена, что не стоит слушать мужиков, а надо делать так, как сама считаешь нужным. Вероятно, именно так Дейнерис и поступит в следующей серии: наконец-то использует драконов.

В третьей серии особенно бросается в глаза контраст между Джоном, Дейнерис и Серсеей. По сравнению с королевой, эти двое – абсолютные дети. Серсея начала сезон без союзников, денег и перспектив. К третьей серии она победила двух врагов – Дорн и Тиреллов – нашла деньги, чтобы расплатиться с Железным банком, и официально заключила военный союз с Эуроном Грейджоем, пообещав выйти за него замуж по окончании войны. В отличие от Дейнерис или Джона, у Серсеи нет никаких принципов, сомнений или страхов. Все самое страшное, что могло с ней случиться, уже случилось – чего еще ей бояться? Когда в сцене расправы над Элларией Сэнд Серсея говорит, что если бы Оберин Мартелл не дразнил Гору, то был бы жив – мы знаем, что она права. И мы, конечно, чувствуем ее боль, когда она вспоминает о своей убитой дочери. Секс с Джейме – естественное продолжение этого эпизода. Серсея, наконец, чувствует себя свободной. Настолько свободной, что может больше не опасаться огласки. Она спокойно открывает дверь служанке, не боясь, что та расскажет кому-то о запретной связи королевы с братом. Во-первых, маловероятно, что в Королевской гавани еще остались люди, которые не в курсе. Во-вторых, а кого ей бояться?

Издание Vanity Fair, кстати, призывает нас обратить особое внимание на эту самую служанку. Мы знаем ее еще с первого сезона – и этот персонаж своими действиями неоднократно провоцировала существенные события. Например, именно она рассказала о любовнице Тириона, тем самым, фактически, спровоцировав все главные события финала четвертого сезона: предательство Шаи и убийство Тирионом собственного отца.

Но самая важная и самая крутая сцена серии – это, конечно, финал. Разговор Джейме Ланнистера и леди Оллены. Над Джейме, кстати, опять все издеваются. Невозможно уже – крутой дядька, любовник королевы, доблестный рыцарь, а над ним все смеются. Сначала Эурон со своими грубыми солдатскими шуточками, а потом – леди Оллена, которую он, вообще-то, убивать пришел. «Поражения приносят нам знания», – говорит ей Джейме. «Ну, тогда ты, должно быть, уже очень умный», – отвечает ему Королева шипов. Ее смерть была ожидаемой, но все равно грустно расставаться с персонажем, который много сезонов разнообразил сериал своим обаянием и колким чувством юмора.

Cцена со смертью леди Оллены – это не просто эффектный финал ее сюжетной линии. Она говорит Джейме две очень важные вещи, которые могут иметь самые серьезные последствия. Еще в финале прошлого сезона стало ясно, что отношение Джейме к сестре меняется. Да, он ослеплен чувствами, но понимает, что Серсея изменилась, что она стала страшнее и безжалостнее (не стоит забывать, кто убил Безумного короля). Но пока это лишь зерно сомнения, которое не факт, что скоро прорастет. А вот то, что Джейме теперь знает, кто убил Джоффри, – это важное обстоятельство. Серсея, как мы помним, убеждена, что убийство заказал Тирион. И это было важным фактором, повлиявшим на отношение Джейме к младшему брату. Но если Тирион не убивал Джоффри, значит, хотя бы теоретически примирение братьев возможно? Да, остается еще убийство Тайвина, но это, мне кажется, Джейме мог бы если не простить, то хотя бы понять. В конце концов, в третьей серии Давос спокойно разговаривал с Тирионом, несмотря на то, что тот виновен в смерти его сына. Посмотрим.

Лорд Джим Главы 43-45 Сводка и анализ

Сводка

Поддавшись вере людей в Джима и собственному страху рисковать своим сыном Дейном Варисом, Дорамин соглашается позволить Джентльмену Брауну и его людям сбежать. Заготовки сделаны. Джуэл умоляет измученного Джима не принимать активное командование. Он говорит ей, что теперь он несет ответственность за каждую жизнь в Патюзане, поскольку люди доверились его мнению. Тамб’Итама отправляют вниз по реке, чтобы уведомить Дейна Вариса, что Брауну разрешено пройти. Он берет с собой серебряное кольцо Штейна в знак своей личности. Джим отправляет Корнелиуса к Брауну с запиской, в которой сообщает, что ему разрешат уйти. Корнелиус доставляет записку, затем сообщает Брауну, что вооруженный отряд во главе с Дейном Варисом, тем самым человеком, который первоначально устроил засаду на Брауна, ждет вниз по течению. Корнелиус также говорит Брауну, что есть альтернативный речной канал, который приведет его прямо за лагерь Дейна Вариса, и что он, Корнелиус, может провести людей Брауна вниз по нему.

За два часа до рассвета, в густом тумане, Браун и его люди направляются вниз по реке. Джим кричит, что попытается отправить им немного еды. Без ведома тех, кто на берегу, Корнелиус сопровождает Брауна. Когда они достигают альтернативного канала, Корнелиус берет на себя навигацию. Тем временем Тамб’Итам достигает лагеря Дейна Вариса с новостями о перемирии. Он дает Дейну Варису серебряное кольцо, которое Дейн Варис надевает ему на палец. Мгновение спустя джентльмен Браун приземляет свою лодку за лагерем, чтобы отомстить «всему миру». Он и его люди открывают огонь. Многие падают замертво, в том числе Дейн Варис, получивший пулю в лоб. Браун и его люди уходят так же быстро, как и пришли.

Тамб’Итам, который не пострадал, спешит к своему каноэ, чтобы сообщить новости Дорамин и Джиму. У кромки воды он находит Корнелиуса, пытающегося спустить лодку и сбежать. Тамб’Итам наносит ему два удара, убивая его. Марлоу на мгновение отвлекает внимание, чтобы сообщить, что через месяц после резни посреди Индийского океана была подобрана шлюпка. На борту находились Браун и двое его людей, которые утверждали, что перевозили груз сахара, когда их корабль дал течь и затонул. Двое мужчин погибли на борту спасательной машины; Браун выжил, чтобы рассказать Марлоу эту историю. Возвращаясь к основному повествованию, Марлоу рассказывает о возвращении Тамб’Итама в Патюзан. Он находит Джуэл, которая сразу же опасается гнева Дорамина за смерть своего сына. Затем он сообщает новость Джиму, который готовится к бою. Тамб’Итам неохотно сообщает ему, что он больше не в безопасности среди жителей Патюзана. Это осознание сильно бьет Джима. Тамб’Итам и Джуэл призывают Джима бороться за свою жизнь. Джим, кажется, не слышит их и приказывает открыть ворота своего комплекса, а его людей уволить. Тело Дейна Вариса приносят во двор Дорамина. Серебряное кольцо Штейна найдено на его пальце. Дорамин издает рев, и толпа начинает роптать, понимая, что кольцо могло принадлежать только Джиму. Джим готовится покинуть свой дом. Джуэл напоминает ему о его обещании не оставлять ее, и он говорит ей, что он больше не будет иметь ценности, если он не уйдет. Он отправляется к Дорамин. Тамб’Итам вспоминает ужасный вид неба, а Марлоу отмечает, что в тот самый день около Патюзана прошел циклон.

Джим приходит к Дорамин. Подойдя к старику, он объявляет себя скорбным и безоружным. Дорамин встает, направляя серебряное кольцо к Джиму. Дорамин стреляет Джиму в сердце, и Джим падает замертво. Марлоу заканчивает повествование, повторяя темную, романтическую природу жизни Джима и его «необычайный успех». Тем не менее, для Марлоу Джим остается «непостижимым в душе», и смысл повествования все еще остается под вопросом.

Комментарий

Последнее слово о жизни Джима принадлежит Марлоу, а не Джиму, который просто отмечает, что «[он] ушел, непостижимый в глубине души». Слово «сердце» снова и снова ассоциировалось с Джимом. Он описывается как имеющий ядро или «сердце», которое в некотором роде непостижимо или сбивает с толку, а также как находящийся в «сердце» какой-то огромной головоломки. Двойное использование этого слова указывает на некоторые из более ранних случаев путаницы в языке («кур», «вода», «драгоценный камень») и неспособности языка иметь окончательное значение. Жизнь Джима также не имеет определенного смысла. Два «сердца», связанные с Джимом, также наводят на мысль об одной из фундаментальных проблем романа: действительно ли Джим представляет нечто большее, чем он сам? Есть ли «нас», «одним из которых» он? Находится ли он в центре непостижимого или просто непостижим в глубине души — вот основной вопрос, на который должен ответить Марлоу. Ссылаясь на Штейна и говоря о приближающемся конце Штейна, и заканчивая повествование в рукописи, а не в другом сеансе повествования, Марлоу избегает вопроса. Возможно, это вопрос, на который вообще нельзя ответить; как отмечает Марлоу, иногда Джим кажется ему очень реальным, а иногда кажется, что Джима вообще не существовало.

Как отмечает Марлоу, Джим «[ушел] от живой женщины, чтобы отпраздновать свою безжалостную свадьбу с призрачным идеалом поведения». Таким образом, Марлоу относит историю Джима к области романтики. Тем не менее, концовка Lord Jim предполагает скорее фатальное столкновение между романтикой и реализмом, чем какой-либо жизнеспособный, чистый роман. Выбор Джимом «теневого идеала поведения» привел к гибели Дейна Вариса и других людей, а также к разрушению мира Джуэл. Если бы Джим не зацикливался так пристально на своей неудаче в 9-м0017 Патна инцидент, он приказал бы убить Брауна и его людей, и все было бы хорошо в Патюзане. С другой стороны, если бы Джим не зацикливался так на Патна, , он никогда бы не приехал в Патюзан, и, возможно, не только он, но и жители Патюзана чувствуют себя лучше от его присутствия. Идеализм и представления о героизме не приводят ни к чему, кроме парадокса и грусти. Этот роман имеет больше общего с рассказами Хемингуэя о искалеченных и разочарованных людях или Т.С. Элиота о несчастных и беспомощных, чем в более ранних работах, в которых моральная порядочность ведет к смерти с честью, если не к счастливому концу, полному богатства и красивых женщин. То, что этот раздел содержит больше атрибутов традиционной лихой романтики (кольцо как символ, герой, идущий на смерть, убитая горем героиня), призвано подчеркнуть контраст. Концовка смешанная: Джим умирает, с любопытной смесью чести и стыда, в манере, хоть чем-то похожей на старомодного героя, а Марлоу, как один из главных героев Хемингуэя, остается в живых, более грустный, но не обязательно мудрее.

Этот раздел также более символичен, чем большинство других. Туман, который окутывает Брауна и его людей, когда они направляются вниз по реке, контрастирует с предельной ясностью, с которой Марлоу в последний раз видит Джима на пляже с рыбаками. Это также свидетельствует об аморфной морали действий Брауна и Джима. Браун, в конце концов, думает, что его обманули, основываясь на информации, которую ему дал Корнелиус. Джим, как мы уже видели, попал в безвыходное положение. Ночь аварии Patna была кристально чистой и тихой; тогда ничто не должно было мешать Джиму принимать решения. Поскольку тогда он потерпел неудачу, но сохранил свои идеалы, ситуации больше не имеют четких решений. Браун тоже, хотя он, кажется, действует логично, также наказан тем, что вскоре после этого терпит кораблекрушение и умирает долгой и мучительной смертью. Погода, тем не менее, является основным средством символического содержания. Когда туман рассеивается, сообщает Тамб’Итам, небо в смятении. Марлоу связывает это с проходящим поблизости циклоном. Это еще один момент, когда романтика и реализм противоречат друг другу. В романтическом мире циклон обрушился бы на Патюсан в момент смерти Джима, символизируя беспорядок в мире, приведший к гибели нашего героя. В реалистичном мире погода была бы обычной и бессмысленной. Близкое приближение циклона предполагает несостоятельность обеих моделей; так или иначе, смерти Джима нужно придать значение, но проблемы, связанные с ней, слишком запутаны, а романтика слишком устарела, чтобы произошло полное символическое представление. Этот циклон следует противопоставлять шквалу, обрушившемуся на Патна, , а также слухам об урагане, который уничтожил экспедицию Честера и Робинсона по сбору гуано на рифе Уолпол. Здесь, наконец, буря — символ высших сил или порядка — не навязывает своего значения.

Варис Шах, 300 лет: Неизвестный, неизвестный : The Tribune India

Мадан Гопал Сингх

ВПЕРВЫЕ я услышал это имя буквально в младенчестве. В колонии полубеженцев, где я вырос в Дели, я припоминаю слабые заклинания этого имени, Варис Шах. Это должно было быть в конце 1950-е годы.

Улицы Найвалана теперь были полны людей, которые были перемещены из нескольких регионов Пенджаба во время раздела 1947 года. Они говорили на разных диалектах и не всегда чувствовали себя комфортно в общении с людьми из других регионов.

Могила Варис Шаха в Джандиала Шер Хан в Западном Пенджабе, Пакистан. Предоставлено: Саиф Тахир

Однако было несколько культурно объединяющих черт. Для молодежи великим объединителем была индийская киномузыка и Всеиндийское радио. В остальном были гурдвары и непрерывная цепь декламации Гурбани, пение, с одной стороны, и редкие, но энергичные собрания джаграты, с другой. Мусульманское присутствие было почти стерто из культурного воображения пенджабцев, которые были заброшены в чужие земли, полные враждебных звуков. Однако культура женского труда сохранила неотъемлемую связь с прошлым. Рано утром моя мать и приемная бабушка шептали себе под нос стихи из Гуру Грантх Сахиба, пока готовили дом к предстоящему дню. Наиболее заметно то, что мы слышали упоминание Бабы Фарида, от которого суфии черпали большую часть своей местной идентичности. Это была одна сторона истории. Другим было внушительное присутствие Фарида в области языка, откуда все пенджабцы черпали свое этическое ядро. Само зерно их существования проснется в его «дар дервеши». 900:05 Худжра (небольшая комната) в мечети в Малка-Ханс (бывший Пенджаб, ныне в Пакпаттане, Пакистан), где Варис Шах сочинил «Хир». На стене изображено вступительное двустишие (перевод выше) эпического произведения суфийского поэта. Фото любезно предоставлено: Мухаммад Имран Саид

. За пределами этого религиозно-культурного пространства были два мусульманских поэта, которых мы в детстве слышали почти ежедневно: Баба Буллех Шах и Варис Шах, которые вполне могли бы быть близкими современниками, разделенными как у них была почти 40-летняя разница в возрасте. Интересно, встречались ли они когда-нибудь, тем более, что оба разделяли яростно преступный дух.

300-летие со дня рождения Варис Шаха, приходящееся на 23 января, осталось незамеченным по обе стороны Пенджаба. То, что государство перестало заботиться, не вызывает сомнений, но как могло сообщество литераторов забыть об этом дне?

Варис Шах родился в Джандиала Шер Хан в Шейхупуре (ныне пакистанский Пенджаб) в то время, когда империя Великих Моголов показывала первые признаки распада. Таким образом, вокруг царила изобилующая атмосфера усиленных репрессий и скрытого бунта. Варис выросла сиротой. Говорят, что он был проницательным наблюдателем за обыденной жизнью — факт, о котором свидетельствует его magnum opus. Он остается, безусловно, самым важным qissakaar нашего языка и одним из лучших во всем мире. 900:05 Люди поют стихи «Хир» возле мазара Булле Шаха в Касуре, Пакистан. Амарджит Чандан

В нашей библиотеке было несколько изданий Варис Шаха на гурмукхи и шахмукхи, которые я, к сожалению, не смог прочитать, так как ходил в среднюю школу на языке хинди. Однако был один отрывок из «Хир» — «Доли чархдеяан маарияан хир чекан» («Поднявшись на паланкин, Хир горько вскрикнул, жалуясь»), — который неоднократно крутили по радио и который поначалу, казалось, привлекал всеобщее внимание. Певцом оказался культовый Аса Сингх Мастана, который был более чем знаком с моим отцом и несколько раз навещал нас в 19-м веке.60-е годы. Его приезд всегда встречали с волнением. Это были дни, когда я слышал, как Варис Шах упоминается в почти аксиоматических двустрочных фразах, которые мудрые и пожилые люди часто использовали для завершения спора…

Гораздо позже я услышал, как Мастана поет отрывок из «Heer», где эта новобрачная бунтарка по имени Хир изливает свою сердечную боль отцу, прежде чем ее посадят в паланкин и церемонно отправят в дом ее мужа. Это пение казалось в такой же степени о вынужденном исключении, как и о боли и страданиях, которые беженцы испытали во время исхода из своей родины, от которой они еще не совсем оправились.

Кехи Хир ди тариф каре шайяр:
Матте чамакда хусн маахтаб да джи…
Как восхваляет поэт Heer:
Ее корона сияет, как прекрасная луна…
Куплет от Хеера
Начните с воспоминания о Космическом Я
Кто сотворил мир по образу любви
Он начал сначала сам влюбляться
Пророк Наби Расул — Его возлюбленная
Вступительный куплет от Heer
Aashiq, bhaur, faqeer te naag kaale/bhaajh mantron mool na keeliye ni
Влюбленных, шмелей, факиров и королевских кобр нельзя приручить без специальных заклинаний
Куплет от Хеера

Эта песня была не похожа ни на одну другую, которую я слышал в детстве. Мелодия развернулась в медленном томном повествовании. Это было ощущение навязчивой простоты, которое побудило многих из нас попробовать его в уединении наших домов. Однако все усложнялось, когда в одном и том же медленном исполнении возникала внезапная вспышка быстрых, дрожащих высоких нот вокруг одного слова или даже одинокого гласного звука. Это было похоже на неожиданный прилив турбулентности в спокойно текущих водах. Этот мелодичный всплеск столь же внезапно вернулся к своему уравновешенному повествовательному стержню, но к настоящему времени водоворот взбудораженных эмоций заставил молодых и старых глубоко вникнуть в то, что их поразило.

Больше всего озадачивало то, что это музыкальное повествование никогда не сопровождалось ударными инструментами. В поле зрения не было ни дхола, ни дхолака, ни тумби, ни таблы. Самое необычное для популярной пенджабской песни. Наша жизнь так привыкла к пульсирующим ритмам, что следовать только скользящей мелодии могло показаться немного не синхронизированным. Но, с другой стороны, такова была сага о разлуке, что чувствуешь себя как дома в боли и прегрешениях «Heer Waris» и ее музыкальных повествованиях без видимой ритмической структуры. Было более чем очевидно, что здесь действовала этика полноты жизни, потери и разлуки. Другого смысла в этой вынужденной бездомности не было.

Женщины часто плакали, когда поэтическое повествование переходило в музыкальные ноты. Мужчины тоже были явно тронуты, даже если они вскоре пришли в себя, чтобы пародировать эти стихи, чтобы вернуть здоровье своему несколько поврежденному мужскому эго. Много лет спустя, когда я стал малоизвестен как певец, страстная публика все еще продолжала просить спеть душераздирающие проводы Хир, даже если этот отрывок к тому времени был объявлен неприемлемой вставкой.

«Heer Waris» выделялся как эмоциональная ссылка на нашу стертую народную память. Поэтическая нить пролегала через невероятно детализированный пейзаж народной жизни — их утра, вечера и ночи; их культура работы; их обряды посвящения; их вечные узы, желания и зависть; нарушение ими социальных, религиозных и гендерных кодексов; свои маскарады. Ни один другой поэт не был в состоянии взяться за столь обширную культурную карту с сравнимой поэтической интенсивностью и мастерской убежденностью. Через его киссу можно было войти в игривое благочестие игривых хамдов (оды Всемогущему) и манкабатов (оды дервишам) пенджабских суфиев; пространство тоски по пережитым карнавалам и горя обычной жизни; таким образом, пенджабская традиция киссакари оживет спонтанно и с безошибочными признаками глубокой тоски, несмотря на неизгладимые призраки Разделения. Благодаря Варис Шаху мы все еще были людьми, которыми когда-то были… Рассказ Хир-Ранджи о почти добровольном перемещении в томной погоне за любовью, в отличие от вынужденного исхода людей, имел свою непреходящую приманку. Еще оставалась надежда на творческое возрождение сообщества людей, прошедших через ад 19-го века.47 и потерял ритм празднования и погрузился в литанию боли…

Я шел по другой части Пенджаба в первую очередь из-за того, как «Heer» исполнялся рядом знаковых певцов и как это было воспринято как простые люди и знатоки. Явный опыт знакомства с таким невероятным диапазоном стилей и разнообразием голосов был пьянящим опытом. Начнем с того, что с исполнением Туфайла Ниази Сааба меня познакомил не пенджабец и мой самый дорогой друг, покойный Сафдар Хашми. Туфаил Сааб, по сути, причина, по которой я начал петь вне анонимности своего дома. Слушая его пение, я понял, почему «Heer» требовал мелодичного повествования без поддержки перкуссии. И он, и Инаят Бхатти Сааб прерывали свое пение с готовым диалогическим остроумием и комментариями. Я слышал различные ароматы их диалектов из Доаба и Гуджарата, взаимодействующих с поэтическими регистрами Маджхайли Вариса Шаха. Это было совсем не похоже на «Heer», которое я слышал в нашей части Пенджаба. Это также стало способом восстановления утраченной культурной самобытности, которую так бесчувственно похоронил злосчастный раздел. Благодаря «Heer Waris» я смог значительно преодолеть непростую пропасть, которая создала осязаемого «другого».

Гораздо позже, когда мне подарили аудиокассету «Хир Варис», исполненную несравненным Шарифом Газнави Шахидом Надимом из Ajoka Theatre, я был почти готов представить повествование «Хир Варис» на общественных платформах.