Журнал «Административный директор»
Больше половины сотрудников российских компаний считают, что деловой внешний вид, в том числе и дресс-код, дисциплинирует на работе. Это показало исследование, проведенное экспертами аналитического центра «АльфаСтрахование. Медицина» для «АльфаСтрахование». В опросе приняло участие почти 3 тыс. респондентов из всех регионов страны.
58% опрошенных, отвечая на вопрос о личном отношении к дресс-коду, высказались «за», заметив, что это дисциплинирует персонально их. Остальные высказались за возможность творчески выражаться во всем, в том числе, и в одежде.
28% респондентов рассказали, что дресс-код в их компании скорее выборочный – только для сотрудников, которые работают напрямую с клиентами. Удаленная работа, не предполагающая вообще никаких обязательств во внешнем виде – у 23% опрошенных. У части сотрудников произошли изменения после локдауна: 14% рассказали, что до 2020 г.
в компании были приняты строгие правила, которые теперь получили послабления. Для 19% правила сохраняются столь же строгими, а оставшиеся заметили, что руководство просит просто соблюдать общий деловой стиль в одежде без определенных требований.
Любопытно, что возможные изменения в стилевой политике компании в сторону ужесточения дресс-кода могли бы стать причиной увольнения 12% сотрудников. В целом деловой стиль соблюдают 21% респондентов, а остальные готовы подстроиться, хотя часть призналась, что изменили бы свое мнение о работодателе в худшую сторону.
При этом послабление дресс-кода в более свободную сторону может быть встречено более оптимистично: лишь 2% признались, что уволились бы в случае таких изменений. Основная часть опрошенных сочли такие изменения положительными. Менять свой стиль в любом случае не намерены 15%.
В целом большинство сотрудников считают, что деловой стиль особенно важен во время мероприятий, совещаний или переговоров (36%), а еще 35% сочли внешний вид просто «очень важным».
«Дресс-код компании – глобальная часть корпоративного стиля. По сути, это язык, на котором сотрудники общаются между собой и с внешним миром, с клиентами. Официальный стиль и строгое деловое общение идут рука об руку, в то время как более расслабленные и творческие компании, даже работающие с внешними заказчиками, могут позволить себе больше свободы и допустить менее формальное общение.
Мы живем в ХХI веке, это нельзя не учитывать: мир становится другим, в том числе – в части корпоративных коммуникаций, так что, пожалуй, основной вопрос при обсуждении дресс-кода должен быть о том, насколько консервативен или современен месседж вашей компании в целом», – говорит Алиса Безлюдова, директор департамента маркетинга «Медицина» группы компаний «АльфаСтрахование».
Большинство сотрудников выбирают дресс-код на работе
- Принят ли дресс-код в вашей компании?
- Нет, достаточно просто общего делового или smart casual образа 16%
- Да, довольно строгий, с небольшим послаблением по пятницам 19%
- Был до локдауна, сейчас уже не так строго 14%
- Нет, мы работаем удаленно 23%
- Дресс-код только для сотрудников которые работают с клиентами 28%
- Как вы считаете, влияет ли внешний вид на результат работы?
- Нет, это совершенно неважно, как кто выглядит 29%
- На совещаниях или переговорах это важно, в остальное время нет 36%
- Да, это очень важно 35%
- Вы бы изменили отношение к работе, если бы у вас в компании был принят строгий дресс-код?
- Нет, у меня и так деловой стиль 21%
- Нет, я настроен на работу, внешний вид можно подстроить 37%
- Да, настолько, что мог (могла бы) уволиться 12%
- Да, но подстроиться можно 30%
- Вы бы изменили отношение к работе, если вашей компании будет официально закреплен максимально свободный дресс-код?
- Нет, но останусь при своем стиле 15%
- Нет, только обрадуюсь 39%
- Да, откажусь от работы в таком коллективе 2%
- Да, это изменения к лучшему 44%
- Вы лично за дресс-код или против?
- Лично меня деловой вид дисциплинирует 58%
- Я за самовыражение в любой форме 42%
АПОКАЛИПСИС НА ПАЛОЧКЕ ВЕРХОМ | Петербургский театральный журнал (Официальный сайт)
«Шинель. Dress Code» по мотивам повести Н. В. Гоголя «Шинель». «Приют Комедианта».
Режиссер Тимофей Кулябин, художник Олег Головко
Все мы вышли из «Шинели», а вот как войти в нее снова?
Сегодняшний мир потребителей, представленный в зале жителями мегаполиса, вряд ли драматически воспримет историю с потерей собственно шинели: ну, тряпку украли…
Тема маленького человека последний свой виток прошла в драматургии Коляды, Богаева, Сигарева и тоже как-то сникла.
Саму «Шинель» наш театр, в последние годы в принципе утрачивающий человека (не только маленького, а вообще) как центр и меру, пытается воспринять обобщенно, притчево, категориально. Чаще всего шинель оказывалась для Акакия Акакиевича возлюбленной (шинель женского рода), а в кукольном театре, помнится, она летала даже с маленькой фатой над воротником.
Валерий Фокин рифмовал «Шинель» с «Превращением» Кафки, Акакий
Акакиевич у Марины Нееловой
был уродливым бесполым если не насекомым,
то уж точно не человеком.
Николай Коляда погружался в гоголевский
фантомный мир как таковой.
Тимофей Кулябин, поставивший «Шинель.
Dress Сode» в «Приюте Комедианта», тоже строит на гоголевской повести
концепцию целого мира.
Р. Агеев (Башмачкин). Фото Д. Пичугиной
Это проясняется не сразу. Сперва
мир бездушного департамента, а нынче
— офисного планктона демонстрирует
свое изящное бездушие: четыре
молодых чиновника (Антон Мошечков,
Дмитрий Паламарчук, Павел
Чинарев и Денис Старков) синхронно
надевают тонкие резиновые перчатки
и жужжат шредерами, назойливо измельчая
страницы книг. Они бесконечно
обтирают руки влажными салфетками,
изящно расстегивают молнии
чехлов для одежды и облачаются в серые пиджаки-сюртуки, они совершают
танцевальные па, манерно расцвечивают
гоголевский текст, насмешничают над
Башмачкиным, крутят под музыку офисные столы
и вообще живут весело, нисколько не смущаясь
механистичностью своего цивилизованного, стерильного,
без цвета и запаха, пустого и грациозно-неживого
существования. Т. Кулябин любит театральную
форму, она у него всегда отточена, но до
поры до времени кажется только формой, содержанием
не наполненной.
Так и здесь. Только среди стерильного мира нынешней
офисной цивилизации сидит на табуретке,
«по-японски» поджав ноги, большое седое круглоголовое
угрюмое существо в драной одежде. На ремне,
обнимающем шею, висит у него причудливое сооружение
— столик для каллиграфии. На нем и книги,
и чернильница, и лупа: это вся его жизнь, у столика
сбоку даже кранчик есть… Существо зажигает свечу и, не поднимая глаз, не отрываясь, медленно водит
кистью по бумаге. Этот Акакий Акакиевич занят
рукотворным делом, буквами, которые, как известно,
были единственной страстью чиновника Башмачкина.
Японская каллиграфия (цитирую специалистов)
— это ведь не только красота, но и смысл,
часто более сложный, чем значение написанного кистью
иероглифа. Это гармония и изящество, передающие
тысячелетнюю мудрость.
Чиновники едят в обеденный перерыв палочками суши. А дремучий Башмачкин водит кисточкой, запечатлевая ему одному известную мудрость и красоту.
Нынешний Акакий Акакиевич (Роман Агеев) — косноязычный, наивный, нелепый — представитель архаического таинственного ремесла, одинокий, сосредоточенный каллиграф, которого история вынуждает к смертельному выходу из архаики и рукотворности в цивилизацию, ему надо одеться в новую шинель, поскольку старая износилась…
И вот уже он идет к портному (те же менеджеры
раскладывают текст между собой…). А дальше
происходят роды новой шинели, только врачи
и повитухи — тот же «планктон». Молния расстегнута,
«кесарево сечение» чехла для одежды произошло
— и стандартный сюртук становится новой
формой жизни старой цивилизации, прежней культуры.
П. Чинарев, А. Мошечков (Чиновники департамента). Фото Д. Пичугиной
Сцена из спектакля. Фото Д. Пичугиной
Все «превращения» Акакия Акакиевича в «новошинельное» существо происходят под чтение Библии. Одна за другой снимаются заветные печати. И это конец, смерть. … и произошло великое землетрясение… и луна сделалась как кровь…
Не слишком ли многозначительно? Погодите.
После смерти Башмачкина Та, которая убирает (замечательная Юлия Молчанова) зажжет свечку на его брошенном столике для письма и отпоет Акакия детской песенкой «Далеко, далеко ускакала в поле молодая лошадь, так легко, так легко, не поймаешь, не догонишь, не вернешь». Мультяшная песенка выйдет строгим причетом, и в лошади даже примерещится белая лошадь Апокалипсиса, но цивилизация возьмет свое, один из чиновников тут же включит эту мелодию как сигнал мобильника — и все четверо станут зажигать под нее в танце, как те самые молодые лошади. «Акакий умер. Это брат мой, — ответит один по телефону. — Что? Есть билеты? Парни, есть четыре места на „Апокалипсис“!» Они будут еще долго скакать под песню на игрушечных лошадках и играть в четырех всадников Апокалипсиса…
Ю. Молчанова (Та, которая убирает). Фото Д. Пичугиной
А Та, которая убирает очень спокойно расскажет текстом Гоголя, что в городе стал появляться мертвец, и выйдет Акакий Акакиевич, и наденет резиновые перчатки, сюртук, и сдвинет столы, и спросит чиновника:
— Тебе чего хочется?
— Ничего.
— Ну и все. Чего стоим? Работаем, мальчики, работаем. И руководимая вставшим из гроба мертвецом цивилизация продолжит работу.
Хорошо, что все это сделано с нескрываемой иронией. И отлично, что в самом финале спектакля Роман Агеев произносит: «За время спектакля ни один экземпляр высокохудожественной литературы не был уничтожен».
Это не только хорошая шутка (ведь весь спектакль режут книги). Это декларация. «Шинель» действительно не уничтожена, ее экземпляр Т. Кулябин попытался прочесть как текст о судьбе той рукотворной культуры, гибель которой привела к Апокалипсису. Но сделал он это игрово, иронично и коротко.
Кого-то смущает лапидарность высказывания
молодого режиссера. Меня, пожалуй, радует. Хотя
есть одно противоречие, которое не скрою. Спектакли
Тимофея Кулябина всегда так тщательно сделаны,
буквально «до пальца», так стерильны и грациозны,
что существует опасность превращения их
в тот цивилизованный мир, который самим режиссером
воспринимается как неживой мир внехудожественной
холодной цивилизации. «Шинель» существует
на грани: еще чуть-чуть и…
Пока, к счастью, в спектакле есть человеческая, серьезная интонация, оставленная Той, которая убирает. Ходит. Глядит. Хоронит. Вечная плакальщица и сказительница, уборщица мира, захламленного изрезанными страницами книг. Пусть даже и не высокохудожественных.
Март 2012 г.
То, что вы носите, имеет значение │Журнал Professional WOMAN’s Magazine
Открытые, откровенные разговоры о разнообразии и интеграции в нашем обществе и на рабочем месте должны продолжаться, чтобы поддержать борьбу за равенство. К счастью, эти разговоры продолжают происходить в Bloomberg в различных формах и на различных форумах.
Одной из целей этих обменов является изучение различных аспектов идентичности и опыта из первых рук сотрудников фирмы.
В этом выпуске мы углубляемся в жизненный опыт наших коллег, которые настойчиво ломали стеклянные потолки и нарушали условности, и показываем нам, как мы можем наилучшим образом способствовать прогрессу женщин на рабочем месте.
Найла Раззук, Дубай
«Принесите новый взгляд, не пытайтесь слиться с остальными, примите свои отличия. Узнавайте что-то новое каждый день. И самое главное, быть продуктивным».
Найла с Королевской морской пехотой Великобритании во время освещения войны в Ираке в 2003 годуНайла выросла во время гражданской войны в Ливане и, естественно, стала освещать эти конфликты на Ближнем Востоке. Она присоединилась к Bloomberg в 2010 году, чтобы освещать новости об Ираке и энергетике/ОПЕК, а недавно заняла должность управляющего редактора по Ближнему Востоку и Северной Африке.
Каким образом вы нарушили стеклянные потолки или условности? С какими трудностями вы столкнулись и как вы их преодолели?
Работа журналиста может иметь свои проблемы для женщины, и есть дополнительные проблемы в этой части мира, где во властных кругах доминируют мужчины. Часто вы единственная женщина в комнате или впереди, так что это может быть пугающим и даже опасным. Я сталкивался с ситуациями, когда люди, у которых я хотел взять интервью, пытались запугать меня, потому что я женщина. Некоторые не разговаривали с женщинами — однажды я попросила своего водителя быть посредником, пока я стою за дверью. Это может только укрепить характер, и это помогло мне обрести уверенность, чтобы сказать, что я всегда найду способ делать свою работу — особенно сегодня, когда я ставлю перед собой новую задачу — стать первой женщиной, возглавившей регион MENA.
Какие сильные стороны, по вашему мнению, ваша личность и опыт привносят в вашу профессиональную и личную жизнь?
То, что я вырос и работал в тяжелых условиях, помогло мне обрести уверенность в себе и способность спокойно переносить стресс, проявляя при этом сочувствие к другим. Эти качества и опыт были очень ценны для руководства нашими командами во время пандемии COVID-19, чтобы убедиться, что все в безопасности, продолжают хорошо работать и знают, что они могут рассчитывать на нас в трудные времена.
Стефани Фландерс, Лондон
«Несмотря на то, что я гордая феминистка, я все же не решаюсь назвать какое-либо конкретное отношение или опыт исключительно женским».
Стефани была и экономистом, и экономическим журналистом — она присоединилась к Bloomberg в 2017 году и теперь занимается и тем, и другим, возглавляя Bloomberg Economics и следуя давней страсти к демистификации мировой экономики для более широкой аудитории.
Каким образом вы нарушили стеклянные потолки или условности? С какими трудностями вы столкнулись и как вы их преодолели?
Когда я стала редактором отдела экономики Би-би-си, я стала первой женщиной, занявшей должность редактора-специалиста. К счастью, с тех пор их было намного больше, и в целом я бы сказал, что в течение моей карьеры в экономике стало немного меньше доминирования мужчин. На предыдущей должности я осознавал, что мне платят гораздо меньше, чем нескольким коллегам-мужчинам на аналогичных должностях. Это вызов, который мне не удалось преодолеть, но в целом я не чувствую, что меня сдерживает мой пол. Во всяком случае, это дало мне преимущество — поразительно, как во многих крупных мировых банках теперь есть женщины-главы экономистов.
Что вы посоветуете будущим нарушителям условностей и потолка?
Когда вы делаете дело для себя, не начинайте с навыков, которых у вас нет. Я думал, что это просто устаревший стереотип, пока не начал брать интервью у женщин и мужчин при приеме на работу. Так много женщин действительно руководят тем, чего не умеют. Это необычно.
Вандна Давар Рамчандани, Сингапур
«Поймите и примите, что каждый человек и каждая ситуация разные, поэтому проявляйте сочувствие и ободряйте, и укрепляйте доверие, чтобы женщины чувствовали себя вправе делиться и идти на риск».
Вандна родилась и выросла в Индии. Она присоединилась к Bloomberg в 1997 году в качестве представителя по продажам терминалов, живя в Джакарте, Индонезия, и в настоящее время возглавляет корпоративную благотворительность в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
Каким образом вы нарушили стеклянные потолки или условности? С какими трудностями вы столкнулись и как вы их преодолели?
В Азии, особенно в Индии, от женщины в первую очередь ожидается роль домохозяйки. Я стремился развивать свою карьеру — даже после того, как у меня появилась семья, — взяв на себя дополнительную ответственность и переехав. Когда я впервые взяла на себя роль менеджера по глобальным данным в Азиатско-Тихоокеанском регионе, а затем председателя комитета офиса в Сингапуре, первой женщины на этих должностях, я действительно нервничала по поводу этого шага, но в Bloomberg так много поддержки, женщинам просто нужно поверить в себя и наклониться.
Самая большая проблема — это найти баланс, который работает на вас, и часто справляться с чувством вины как матери. Нет ярлыков, поэтому вы начинаете управлять своей жизнью через списки дел и постоянно расставляете приоритеты. Моя общественная жизнь и личное время стали второстепенными; моя работа и семья были приоритетом. Я хотел прожить жизнь, о которой мечтал для своей дочери, и «говорить молву».
Какие сильные стороны, по вашему мнению, ваша личность и опыт привносят в вашу профессиональную и личную жизнь?
Подлинность, драйв, трудолюбие, эмпатия и желание постоянно бросать вызов существующему положению вещей! Многозадачность — это не выбор, так что вы просто научитесь делать это хорошо. Вы учитесь решать проблемы и проявлять творческий подход, что прекрасно подходит для карьеры в Bloomberg.
Нита Дитель-Буржуа, Нью-Йорк
«Рискуйте и принимайте неудачи. Будьте решительны, никогда не останавливайтесь на достигнутом, и пусть ваши навыки говорят сами за себя; не твой пол».
Родом с Юга, Нита выросла в Нью-Йорке в семье, где поощрялось постоянное обучение. Она присоединилась к Bloomberg в 2007 году в качестве специалиста по юридическим переговорам, а сейчас является менеджером по работе с продуктами в области корпоративных данных.
Каким образом вы нарушили стеклянные потолки или условности? С какими трудностями вы столкнулись и как вы их преодолели?
В прошлом году, после 13 лет работы в юридическом отделе, я присоединился к Enterprise Data. Я увидел возможность использовать передаваемые навыки, бросать себе вызов и расти. Я хотел стать частью захватывающего путешествия по бизнесу с другой точки зрения.
Столкнувшись с гендерными стереотипами и микроагрессией на протяжении всей своей карьеры, я обнаружил, что уверенность и целеустремленность, привитые в молодом возрасте, придали мне стойкости и силы духа, чтобы решать проблемы лицом к лицу.
Какие сильные стороны, по вашему мнению, ваша личность и опыт привносят в вашу профессиональную и личную жизнь?
Активное слушание оказало наибольшее влияние. Это требует времени и целенаправленности, но результаты огромны: позитивное взаимодействие, обмен идеями, продуктивность и более тесная коммуникация между людьми.
Селин Ши, Шанхай
«Мой опыт действительно заключался в том, чтобы ломать потолки в собственном сознании».
Уроженец провинции Сычуань, Китай, Селин присоединилась к Bloomberg Analytics в 2011 году в Сингапуре, прежде чем заняться расширением охвата команды в Пекине. Сейчас она руководит специалистами по закупкам в Шанхае.
Каким образом вы нарушили стеклянные потолки или условности? С какими трудностями вы столкнулись и как вы их преодолели?
В начале своей карьеры я не хотел привлекать внимание к своей сексуальной ориентации, так как я искренне верю, что это не имеет никакого отношения к тому, насколько хорошо кто-то выполняет свою работу. Я держала себя как квир-женщину при себе, несмотря на то, что Bloomberg очень поддерживал и открыто говорил о нашем ЛГБТ-сообществе. Позже я понял, что этот секрет повлиял на то, насколько комфортно мне было с коллегами и друзьями — я не был самим собой. Я вышел в 2017 году и смог полностью принять свои дружеские и рабочие отношения, которые помогли мне стать более уверенным и работать лучше.
Что вы посоветуете будущим нарушителям условностей и потолка?
Не устанавливайте стеклянный потолок самостоятельно. Многие из женщин, которых я знаю, чувствуют себя менее уверенными в своих возможностях и задаются вопросом: действительно ли я годна для этого? Есть ли у меня то, что нужно? Мы должны быть более уверены в различных ценностях и опыте, которые мы приносим, и дать себе шанс быть замеченными.
Дина Халлетт, Лондон
«Ищите людей и группы людей, которые поддержат вас, поднимут вас, бросят вам вызов и подтвердят вашу индивидуальность и ваши цели — никто не сможет достичь этого стеклянного потолка в одиночку».
Дина дважды проходила стажировку в Bloomberg, прежде чем поступить на полную ставку после окончания университета в 2019 году. В настоящее время она работает в сфере отношений с правительством и регулирующими органами Великобритании, а также является соруководителем LGBTQ+ и Ally Community в регионе EMEA.
Каким образом вы нарушали стеклянные потолки или условности?
Я была первой женщиной в моей семье, которая подала заявление в университет, первой, кто баллотировался в местные советы, первой, кто переехал за границу, и первой женщиной, заявившей о своей принадлежности к ЛГБТ+ в моей семье. В детстве я столкнулся с множеством проблем, в том числе с бедностью, психологическим и физическим насилием со стороны отца, которое особенно обострилось, когда я признался геем. В более широком смысле, я выросла в среде, где от меня просто ожидали, что я буду управлять, иметь детей, а затем стать мамой на полную ставку. Было трудно добиваться собственных целей и независимости, когда это не соответствовало представлениям о том, чего ожидала моя семья.
Что могут сделать наши коллеги и сообщества, чтобы стать лучшими союзниками женщин на рынке труда?
Активно слушать. Только принимая во внимание опыт людей, мы можем гарантировать, что стеклянный потолок будет разбит для всех женщин, особенно для ЛГБТ+ женщин и цветных женщин, которые слишком часто остаются позади.
Щелкните здесь, чтобы прочитать полную статью о Bloomberg.
Дресс-код | Книга Ричарда Томпсона Форда | Официальный издатель Страница
Глава первая: Статус кодирования Глава 1 Статус кодирования
Относительно чрезмерной демонстрации шлангов багажника, корон, гофрированных воротников, бархата и малинового шелка был арестован за ношение «очень чудовищного и возмутительного большого платяного чулка». За свое преступление в области моды Уолвейн был задержан «до тех пор, пока он не купил или иным образом не достал себе дом приличного и законного facyon [моды] и рода… а также показал себя в тех же новых чулках сегодня днем» перед Господом Мэр Лондона. Суд постановил конфисковать оскорбительную одежду и выставить ее «на каком-нибудь открытом месте в нижнем зале, где ее можно было бы уместно увидеть и расценить людьми как пример крайнего безрассудства».
Историк Виктория Бакли описывает багажник как «большую пару дутых шорт… раздувающихся от талии и сужающихся вокруг верхней части бедра».
Они «часто могли быть… смехотворными, с огромным количеством набивки и жесткости и даже… панелями, вшитыми в чулки, из безвкусного шелка, которые владелец мог продеть сквозь внешнюю ткань и надуть перед тем, как уйти…» Шланги были парашютными штанами своего времени, Ричард Уолвейн был MC Hammer эпохи Возрождения. И, по мнению властей, магистральный шланг стал общественной угрозой в елизаветинской Англии. Королевская прокламация 1551 г. сетовала на «использование чудовищного и возмутительного великолепия людей… недавно проникших в королевство, к его великой клевете и уничтожению ряда людей, использующих то же самое, быть засушливым для их возможного использования, чтобы добиваться таких незаконных действий». пути… как… привели их к гибели».
Шланги Trunk были модной мужской одеждой в елизаветинскую эпоху.
Соответственно, закон предусматривает суровые наказания для тех, кто носит такую контрабандную одежду. Наказание Ричарда Уолвейна было мягким по сравнению с наказанием Томаса Брэдшоу, торгового портного, который в том же году был арестован за ношение чрезмерно набитых чулок «вопреки хорошему порядку». Суд, рассматривавший его дело, постановил, «чтобы вся набивка и подкладки его чулков были разрезаны и вытащены… и он был одет в свой камзол [приталенную куртку] и чулки, и таким образом был проведен через улицы в его… дом, там же нужно разрезать и вытащить ткань и набивку другого». Если считалось, что преступления моды проистекают из греха тщеславия, возможно, казалось уместным, что наказание должно быть публичным позором.
Но нарушения хорошего вкуса, как правило, не наказывались уголовными санкциями, даже во время правления следившей за модой королевы Елизаветы I. Какими безвкусными или неприглядными ни были набитые дорожные чулки и как бы тщеславно ни проявляли себя те, кто их носил. быть, почему правительство потратило ограниченные ресурсы на соблюдение такого дресс-кода? Ричард Уолвейн и Томас Брэдшоу не просто нарушили каноны изысканности одежды — они нарушили политический порядок общества, в котором внешний вид считался признаком ранга и привилегий. Их бросающееся в глаза платье рассматривалось как своего рода подделка, которая угрожала подорвать экономику аристократических и благородных прерогатив за счет удешевления портняжной валюты. С позднего Средневековья до эпохи Просвещения и закон, и обычай требовали, чтобы одежда указывала на социальный класс, касту, профессию, религию и, конечно же, пол владельца. Эти дресс-коды превратили одежду в символ статуса, создав стиль одежды, который остается с нами и по сей день.
В каком-то смысле законы эпохи Тюдоров, запрещающие возмутительные чулки, продолжали древнюю традицию. Спартанцы заработали свою репутацию аскетов благодаря одному из самых ранних известных законов, запрещающих роскошную одежду, а их бывшие соперники, афиняне, приняли правила, ограничивающие роскошную одежду, еще в шестом веке до нашей эры. Римляне, которые первыми использовали термин «роскошь» для описания такого законодательства, приняли множество законов, ограничивающих роскошную одежду, а также снисходительную еду, роскошную мебель и обмен щедрыми подарками. Самый ранний средневековый европейский закон, запрещающий чрезмерную роскошь, был принят в Генуе в 1157 году, а к позднему средневековью роскошные дресс-коды были широко распространены по всей Европе. Эти ранние дресс-коды служили для пропаганды строгости и предотвращения расточительства в целом. Они ограничивали не только роскошную одежду, но и щедрые расходы на пиры и торжества, такие как свадьбы и похороны.
Начиная с 1300-х годов законы о роскоши все больше касались одежды. Моралисты осуждали роскошную одежду в лучшем случае как отвлечение от более важных вопросов духовной чистоты и религиозного благочестия; в худшем — развращающее удовольствие плоти. Для религиозных авторитетов сама одежда была следствием грехопадения, а телесные украшения были одной из многих приманок, которые распутные женщины использовали, чтобы соблазнить мужчин на пороки и распутство. Сама королева Елизавета привела более прозаические мотивы в прокламации от 15 июня 1574 года, защищая регулирование одежды как вопрос национальной безопасности и настаивая на том, что импорт дорогих тканей, мехов и готовой одежды из-за границы нарушает торговый баланс: «[T «Деньги и сокровища королевства должны ежегодно вывозиться оттуда, чтобы компенсировать указанный избыток». Портновская конкуренция также подрывала закон и порядок, поскольку стоимость роскошной одежды грозила разорением людей со скромным достатком, толкая их на преступления:
[A] большое количество молодых джентльменов, в остальном полезных, и других, стремящихся показом одежды прослыть джентльменами, которые, соблазненные тщетной показухой этих вещей, не только потребляют себя, свое имущество и земли, которые их родители оставлены им, но также имеют такие долги и махинации, поскольку они не могут жить вне опасности законов, не пытаясь совершать противозаконные действия.
Таковы были стандартные оправдания законодательства о роскоши, но более вероятно, что основная цель, лежащая в основе шквала новых дресс-кодов, заключалась в том, чтобы сохранить символы статуса для элиты. Самая насущная проблема, которую решали законы о роскоши, заключалась не в том, что «низкие люди», как говорилось в одной елизаветинской прокламации, испытывали искушение купить одежду, которую они не могли себе позволить; это было то, что растущее число более подлого сорта мог позволить себе соревноваться с элитой в своей одежде. Действительно, преамбула к акту 1533 г., ограничивающему одежду, гласила:
Роскошные и дорогие наряды и одежда, обычно носимые в этом королевстве, из-за чего происходили и ежедневно случаются такие различные значительные и заметные неудобства, которые должны быть великими, явными и печально известными. ущерб общему благу, подрыв хорошего и политического порядка в знаниях и различиях людей в соответствии с их сословиями, преимуществами, достоинствами и степенями.
Многие законы о роскоши позднего Средневековья и эпохи Возрождения прямо ссылались на социальный ранг и статус. Например, в 1229 году король Франции Людовик VIII ввел ограничения на одежду знати, стремясь поставить феодалов под централизованный контроль, а в 1279 году король Филипп ле Харди III ограничил роскошь одежды по скользящей шкале в соответствии с количеством земли в собственности. Английский «Статут о диете и одежде» 1363 г. связывал роскошь одежды напрямую с богатством: городские жители и землевладельцы с сопоставимыми располагаемыми доходами подпадали под те же ограничения на роскошь. Миланский закон о роскоши 139 г.6 освобождал жен рыцарей, адвокатов и судей от ограничений на одежду и украшения, а преамбула к последующему миланскому закону 1498 г. откровенно объясняла, что это был ответ на жалобы знати и элиты на размывание их привилегий и, соответственно, его запреты не распространялись на сенаторов, баронов, графов, маркизов, монахов, монахинь, врачей и, в соответствующих случаях, их жен.
Поскольку законодатели изо всех сил старались не отставать от социальной мобильности и новых тенденций моды, правила приобрели бешеный характер: почти каждый аспект одежды был потенциальной мишенью для юридических ограничений. Генуя запретила использование соболиных оторочек в 1157 г. В 1249 г.Siena ограничила длину шлейфа на женских платьях. В 1258 году Альфонсо X Кастильский зарезервировал алые плащи для короля и шелк для знати. Папский легат Романьи в 1279 году потребовал, чтобы все женщины в регионе носили вуали; напротив, Лукка в 1337 году запретила ношение чадр, капюшонов и плащей для всех женщин, кроме монахинь. Флорентийский закон 1322 года запрещал женщинам, кроме вдов, носить черное. В 1375 году в Аквиле только родственникам мужского пола недавно умершего разрешалось ходить небритыми и отращивать бороды, и то только в течение десяти дней.
Особое беспокойство вызывали короны. Во Франции конца тринадцатого века Филипп ле Бель IV ограничил ношение корон высшими слоями общества; его жена, Жанна Наваррская, по крайней мере однажды едко заметила по поводу преобладания пышных нарядов: «Я считала себя единственной королевой, а здесь меня видят с сотнями!» — пожаловалась она. Негодование по поводу злоупотребления коронами было широко распространено: в 1439 году анонимный критик в Брешии жаловался, что «строители, кузнецы, мясники, сапожники и ткачи одевали своих жен в малиновый бархат, в шелк, в дамасскую ткань и в тончайшее багряное платье; рукава их, похожие на широчайшие знамёна, были подбиты атласом… достойные только королей, на головах их блестели жемчуга и богатейшие венцы, усыпанные самоцветами…»
«Из двух ярдов красного сукна можно сделать джентльмена», — заметил Козимо Медичи, могущественный флорентийский банкир и эффективный правитель Флоренции в начале пятнадцатого века, согласно Никколо Макиавелли. Поскольку высшие классы стремились сохранить статус-кво перед лицом этих разрушительных нововведений, количество законов о роскоши резко возросло, достигнув пика в эпоху процветания эпохи Возрождения, начавшуюся в четырнадцатом веке. В городах вдоль и поперек итальянского полуострова как республики, так и деспоты ввели новые ограничения на показную демонстрацию роскоши, особенно на одежду. Европейские правительства приняли новые дресс-коды в отчаянной попытке опередить новую моду и новые деньги. Например, по словам историка Алана Ханта, количество законов о роскоши во Флоренции увеличилось с двух в тринадцатом веке до более чем двадцати в семнадцатом, в то время как в Венеции был один закон о роскоши в тринадцатом веке и двадцать восемь к семнадцатому. В Англии в тринадцатом веке не было законов о роскоши, но к шестнадцатому ввели двадцать. Еще в пятнадцатом веке в Испании было всего два закона о роскоши, а к шестнадцатому веку их стало шестнадцать. Во Франции был один такой закон в двенадцатом веке и двадцать в семнадцатом, к тому времени правоприменение было включено как в уголовное право, так и в регулирование экономики: закон 1656 года уполномочил полицию останавливать и обыскивать людей на улицах Парижа на предмет товары, которые нарушали законы о роскоши, а торговцы, продающие запрещенные товары, подвергались штрафам и даже могли потерять maitrise — законную привилегию заниматься своей торговлей — за повторные нарушения.
Законы о роскоши позднего Средневековья и эпохи Возрождения были попытками определить социальное значение одежды. Эти законы были ответом на новую социальную мобильность и нестабильность, которые пришли с экономическим процветанием. Когда Европа вышла из темных веков, новые технологии, новые торговые возможности, возросшая миграция и рост населения дестабилизировали старый социальный порядок. Масштабы и масштабы изменений в позднем средневековье соперничали с промышленной революцией девятнадцатого века или сегодняшней эрой высоких технологий и глобализации. В двенадцатом веке появилось производство бумаги, изобретение магнитного компаса и строительство первой известной ветряной мельницы. Ганзейский союз городов, достигший своего расцвета в тринадцатом и четырнадцатом веках, включал аванпосты на восток до России и на запад до Лондона и контролировал торговлю в Балтийском и Северном морях, принося расширение торговли, новое богатство и новые идеи. Торговый путь Шелкового пути был резко расширен в тринадцатом веке, принеся в Европу технологии и товары Востока, в первую очередь Китая, тогда величайшей производственной мощи в истории человечества. Первые европейские университеты были основаны в двенадцатом и тринадцатом веках, и ученые в Италии, Англии, Франции, Испании и Португалии начали переводить греческие и арабские тексты, знакомя Европу как с утерянными древними, так и с недавно обновленными математическими, научными и философскими идеями. . Этот взрыв технологий и торговли позволил купцам, ремесленникам, банкирам и другим представителям мелкой буржуазии предаваться демонстративной роскоши, ранее принадлежавшей только земельной аристократии. Тем временем процветающий рынок бывшей в употреблении, а иногда и украденной одежды угрожал еще больше подорвать престиж и запутать социальное значение одежды.
Затем, в четырнадцатом веке, глобальная пандемия чумы опустошила Европу, Азию и Ближний Восток, убив сотни миллионов людей: по оценкам историков, между 1347 и 1351 годами умерло от 45 до 65 процентов населения Европы; налоговые отчеты показывают, что 80 процентов флорентийцев умерли всего за четыре месяца в 1348 году. Когда чума утихла, возникшая в результате нехватка рабочей силы позволила рабочим требовать более высокой компенсации, лучших условий труда и большего уважения, что сделало социальную мобильность более заметной, чем когда-либо.
Одежда была неотъемлемым символом статуса как у существующей элиты, так и у новых богатых людей. Одежда — идеальное средство демонстрации богатства и власти: она вездесуща, индивидуальна и портативна. И любое облачение, не являющееся строго функциональным, демонстрирует, что владелец может позволить себе разбазаривать ресурсы; следовательно, роскошная одежда — это удобная реклама успеха. Как сформулировал это социолог Торстейн Веблен в своей знаменитой «Теории праздного класса »:0181
Основой, на которой держится хорошая репутация… является денежная сила… [демонстрируется] досугом и демонстративным потреблением товаров… [Э]расходы на одежду имеют это преимущество… наша одежда всегда на виду и свидетельствует о нашей денежное положение для всех наблюдателей с первого взгляда…»
Если роскошная одежда была способом утверждения социального господства, то закон о роскоши был способом удержать самонадеянных выскочек на своем месте.
Мода предоставила исключительную возможность, потому что только она могла превратить само тело в форму политического убеждения. Большинство европейцев в позднем средневековье были неграмотными, а в эпоху Возрождения грамотность распространялась очень медленно: например, по оценкам историков, более 90 процентов английского населения было неграмотным в 1500 году, и большинство оставалось таковым до девятнадцатого века. Как следствие, эти общества полагались на словесное общение и изображения для передачи сообщений, которые более поздние общества передавали через письменное слово. Церковь распространяла Евангелие через иконы, картины, обряды и зрелища; государство обращалось к своим гражданам и посланникам иностранных держав с пышными торжествами, величественными дворцами, парадами и внушающими благоговение памятниками — наглядными аргументами в пользу почтения и уважения. Одежда была неотъемлемой частью этой полемики, основанной на имидже; монарх мог показать другим людям, что она была экстраординарной и ей суждено было править; священник мог своим физическим присутствием внушить великолепие небес и славу Божию. Новые тенденции в моде усилили этот тип визуального убеждения: портняжное искусство, получившее широкое распространение в четырнадцатом веке, позволяло одежде общаться не только с помощью роскошных тканей, ярких цветов и поверхностных украшений, но также с помощью форм и форм. Вместо того, чтобы просто облачать тело в наряды, сшитая на заказ одежда могла превратить его в нечто потустороннее, сверхчеловеческое. Но поскольку мода предлагала почти безграничные возможности для самовыражения, она вызывала новые — и потенциально тревожные — визуальные аргументы. Если королева могла олицетворять величие в тщательно продуманном платье с мягкими плечами и эффектно заканчивающимся большими структурированными юбками, то скромный портной-торговец мог смело играть за свою значимость в особенно внушительной паре чулков.
Тюдоры были особенно осведомлены о силе личного имиджа и ревностно охраняли свои прерогативы в отношении модных зрелищ. В 1510 году первый парламент Генриха VIII принял «Закон против ношения дорогой одежды». Название было ошибочным, поскольку на самом деле дорогая одежда не запрещалась; вместо этого он ограничивал одежду престижных цветов, изысканного качества и экзотического места производства людьми с высоким статусом. Например, закон запрещал мужчинам ниже степени лорда носить «любую ткань из золота или серебра, соболя или шерстяную ткань, сделанную за пределами Англии, Уэльса, Ирландии или Кале». Багровый или синий бархат был запрещен для всех, кто не имел степени Рыцаря Подвязки. Точно так же бархат, шелк или дамаск были запрещены для всех, кто не имел звания рыцаря, за исключением «сыновей лордов, судей, членов королевского совета и мэра Лондона». Даже простые люди были отсортированы по статусу; закон предусматривал, что «ни один служащий не должен использовать более 2 ½ лет [ткани] в коротком платье или 3 года в длинном; слугам земледельцев, пастухам и чернорабочим, не имеющим товаров стоимостью более 10 фунтов, запрещается носить одежду, превышающую 2 шиллинга за ярд, или одежду, превышающую 10 пенсов [пенни] за ярд, под угрозой трехдневного заточения в колодках. ». Последующие законы об одежде были приняты в 1515, 1533 и 1554 годах.0003
Королева Елизавета I использовала зрелищную одежду более эффективно, чем любой другой монарх до нее. Она обратила недостатки своего пола в мужском мире Англии эпохи Возрождения в свою пользу, выразив в своем наряде внушительную потусторонность, которая сочетала в себе роскошь королевской власти и суровую, неприкасаемую женскую добродетель (вставка, изображение № 2). Она понимала силу моды и еще более усердно, чем ее печально известный отец, Генрих VIII, регулировала чужую одежду. Историк Уилфрид Хупер, писавший в начале двадцатого века, заметил, что «правление Елизаветы знаменует собой эпоху беспрецедентной активности в истории ограничений на одежду». Многочисленные новые постановления регулировали количество и качество ткани, используемой в чулках и чулках, всегда оставляя более роскошные ткани, такие как бархат и атлас, для высших классов.
Такие законы трудно исполнялись и часто пренебрегали: в конце концов, если дворянин отличался от простолюдина своим одеянием, как еще можно было определить, имеет ли право человек, одетый в красный шелк и горностай, носить его ? Но к законам относились серьезно. Элизабет лично увещевала лорд-мэра Лондона обеспечить соблюдение законов о роскоши, и, чтобы подкрепить эту точку зрения, Тайный совет вызвал лорд-мэра и олдерменов города в Звездную палату, чтобы выдвинуть такое же требование. Она разработала тщательно продуманную схему наблюдения, привлекая дворянство, местных магистратов и простых людей для обеспечения соблюдения этих законов. Методы принуждения включали своего рода охоту за головами. Например, елизаветинские законы о роскоши, помимо наложения штрафов, разрешали частному лицу «конфисковывать любую одежду, носимую вопреки закону… и оставлять ее для собственного использования».
В ноябре 1559 года письмо Тайного совета, отправленное в корпорацию лондонского Сити, приказало назначить двух наблюдателей в каждом приходе, вооруженных списком всех, кто имел право носить шелк, и полномочиями задерживать любого, кто был пойман в нем. Прокламация от 6 мая 1562 г. предписывала мэру и суду олдерменов Лондона назначить в каждом округе по четыре «существенных и благонамеренных человека» для задержания нарушителей портняжного дела. В 1566 г., по настоянию короны, город назначил четырех «унылых и скромных особ» для дежурства у каждых въездных ворот в город, начиная с семи утра:
Затем постоянно оставаться и дежурить до XI часов и с 1 часов дня того же дня до 6 часов ночи, внимательно присматривая в течение всего указанного времени за всеми и каждым таким лицом. и лица, которых они увидят там, чтобы войти в лондонский Ситте … использовать или носить большие и чудовищные штаны, шелк, бархат или оружие, ограниченное и запрещенное.
Последующие королевские прокламации против чрезмерной одежды последовали в 1574, 1577, 1580, 1588 и 159 годах.7, каждая из которых является попыткой обратиться к мощным и разнообразным соблазнам моды. Например, прокламация 1580 г. добавила правила, запрещающие «воланы чрезмерной длины и глубины» — реакция на разработку крахмальных и проволочных каркасов для придания жесткости складкам ткани и создания необычно больших воротников с рюшами.
Те, кто помогал и подстрекал рудиментарных злодеев, также подверглись юридическим санкциям. Согласно условиям прокламации 1561 года, портным и чулочно-носочным изделиям запрещалось предоставлять одежду тем, кто не имел права ее носить, и они должны были внести залог в размере 40 фунтов, чтобы гарантировать соблюдение; кроме того, их помещения должны были каждые восемь дней подвергаться обыску на наличие контрабандной одежды. В соответствии с положениями Закона об одежде 1554 года, хозяева, укрывавшие слуг, нарушивших закон, подвергались невероятному штрафу в размере 100 фунтов стерлингов.
В то время как Тюдоры и их современники-аристократы по всей Европе вводили законы о роскоши, укреплявшие традиционные привилегии, более радикальные мыслители представляли себе мир, в котором символика одежды будет перевернута с ног на голову. Лорд-канцлер Генриха VIII Томас Мор писал о вымышленной утопии, в которой вся одежда будет «одного и того же образца… на протяжении веков…» и «одного цвета… естественного цвета…» Мор Утопия описывает эгалитарное общество, в котором проблема беспорядочной роскоши решалась не путем запрета роскошной одежды или сохранения ее для элиты, а вместо этого путем преднамеренного ее унижения. В Утопия , золото и серебро использовались для изготовления ночных горшков и для ковки цепей рабов, а преступников заставляли носить золотые медали на шее и золотые короны в наказание за свои проступки, чтобы драгоценные металлы стали «знаком дурная слава». Утопийцы давали маленьким детям драгоценные камни в качестве игрушек, чтобы, «когда они несколько повзрослели и поняли, что такими игрушками пользуются только дети, они отложили их в сторону не по какому-либо приказу родителей, а по собственному чувству стыда, просто так». как наши собственные дети, когда вырастут, выбрасывают свои шарики, погремушки и куклы». В воображении Мора изменение символизма было настолько эффективным, что когда приезжали иностранные послы, одетые в бросающиеся в глаза наряды, утопийцы принимали их за клоунов или рабов.
Утопическая инверсия социального значения роскоши Мора была резкой критикой этоса эпохи Тюдоров в Англии, где дресс-код делал роскошь признаком и привилегией высокого статуса. Но Утопия также отражает беспокойство по поводу быстрых темпов изменений в моде, разделяемое элитой Тюдоров в целом. В Утопии одежда будет одного типа на протяжении столетий : для Мора хорошее общество было свободно не только от классовых различий, но и от капризов моды. Элита времен Мора пыталась противостоять изменениям в моде с помощью дресс-кода, который определял одежду как символ статуса. Мода была врагом как духовно вдохновленного радикального эгалитариста, так и аристократа, ревностно охраняющего свои привилегии. Быстрое распространение роскошных дресс-кодов между четырнадцатым и шестнадцатым веками отражает скорость, с которой создавались новые моды и новые разрушительные идеи о социальном статусе. По мере распространения новой моды законодатели ответили новыми дресс-кодами, чтобы не отставать, контролировать и определять последние стили. Рассказ, написанный итальянским писателем конца четырнадцатого века Франко Саккетти, драматизировал эту проблему. В нем группа женщин нарушила закон своего города о роскоши с помощью коварного нововведения в одежде: когда им приказали снять роскошные пуговицы, запрещенные местным законодательством, они ответили, что рассматриваемые предметы на самом деле вовсе не были пуговицами, потому что одежда к которым они крепились, не имели соответствующих петлиц. Мода всегда была на шаг впереди закона, поэтому каждая новая мода требовала нового дресс-кода. В ответ на эти контрастные изменения венецианский сенат в 1551 году прямо провозгласил: «Все новые моды запрещены».
В начале эпохи Возрождения, в эпоху чулков и приталенных камзолов, дресс-код был, прежде всего, попыткой осмыслить и контролировать значение одежды. Продвигающиеся вверх торговцы, финансисты, мелкие аристократы и успешные торговцы превращали одежду из предсказуемого и относительно стабильного маркера социального положения в гораздо более выразительно богатое и разнообразное средство самовыражения. Это произошло потому, что инновации в технике — особенно разработка облегающей одежды — совпали с изменениями в экономике, создавшими новое богатство и новую мобильность. Когда люди устремились в города в поисках новых возможностей, иерархии, основанные на устоявшихся социальных отношениях, рухнули. В маленькой деревне каждый знал свое место — и место своих соседей. В большом городе, полном незнакомцев, жена мясника могла сойти за аристократку, а из двух ярдов красного сукна можно было сделаться джентльменом. Поскольку экономика также процветала и создавала новые возможности для обогащения, этот мясник мог заработать достаточно, чтобы купить корону для своей жены и два ярда дорогого красного шелка для собственного сшитого на заказ камзола или чудовищно экстравагантной пары чулков. Для этих социальных выскочек мода была способом утверждения статуса — не просто выдавая себя за аристократов, но, что еще более опасно, настаивая на том, что они были аристократией нового типа: аристократией, основанной не на унаследованных титулах, а на богатстве, таланте и силе индивидуальной личности. Эти изменения угрожали социальному порядку, основанному на статусе и зрелище, где политическая власть переплеталась со способностью выглядеть соответствующе, а государственное управление представляло собой тщательно продуманный театр ритуалов. Дресс-код эпохи Возрождения пытался контролировать моду и заставить ее служить старым социальным иерархиям. Мода, в свою очередь, использовала такие старые ассоциации между одеждой и статусом на службе чего-то нового: современного, выразительного человека.