Фельгенгауэр, Татьяна Владимировна — Википедия
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 13 октября 2019; проверки требуют 5 правок. Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 13 октября 2019; проверки требуют 5 правок.Татья́на Влади́мировна Фельгенга́уэр (настоящая фамилия — Ша́дрина[3]; род. 6 января 1985, Ташкент, Узбекская ССР, СССР[4]) — российская журналистка, корреспондент и ведущая программ радиостанции «Эхо Москвы», заместитель главного редактора. Приходится падчерицей военному обозревателю Павлу Фельгенгауэру[5]. Одна из Людей года — 2018 по версии журнала «TIME»[6].
Родилась в Ташкенте. Училась в московской школе № 875 (одним из преподавателей которой был Алексей Венедиктов). Окончила магистратуру Московского педагогического университета по специальности «Социология политики»
Лауреат премии Москвы в области журналистики за 2010 год (вместе с Матвеем Ганапольским)[1][2].
Участник акций протеста против фальсификации выборов на Болотной площади и проспекте имени Сахарова, освещала события в эфире радиостанции.
Нападение[править | править код]
23 октября 2017 года около 2 часов дня в здание радиостанции «Эхо Москвы» ворвался мужчина, вооружённый ножом, и ранил 32-летнюю журналистку в горло. Также пострадал охранник, который пытался помешать преступнику. После оказания первой помощи Татьяну Фельгенгауэр в тяжёлом состоянии доставили в НИИ СП им. Склифосовского, где ей провели трехчасовую операцию [8].
2 ноября 2017 года выписана из больницы[9].
Нападавший был задержан охраной радиостанции и передан в руки полиции[10][11]. Им оказался 48-летний уроженец Грузии[12], гражданин России и Израиля Борис Гриц[13]. На допросе он заявил, что у него была «телепатическая» связь с Татьяной Фельгенгауэр, и что журналистка была «слишком навязчивой»[14]. Возбуждено уголовное дело по статье «Покушение на убийство» (части 3 статьи 30 и пункту «з» части 2 статьи 105 УК РФ)[12].
В мае 2018 года Пресненский суд Москвы признал Грица невменяемым и направил его на принудительное лечение.
В 2011 году была замужем за бывшим[15] лидером фанатского объединения «Фратрия» Евгением Селеменевым[16], однако брачный союз продлился всего около полугода[17]. По собственному признанию Татьяны, к супружеству её тогда подтолкнуло давление общественного мнения, но она была счастлива в браке
Детей нет[17].
Татьяна Фельгенгауэр – биография, фото, личная жизнь, новости, нападение 2020
Биография
После аварии, произошедшей 25 мая 2015 года на электроподстанции в Москве, журналистку Татьяну Фельгенгауэр, освещавшую события, стали узнавать на улице. А после участия в акциях протеста по поводу фальсификации на выборах в 2011-2013 годах Татьяна и вовсе стала знаменитостью. Однако популярность имеет и отрицательные стороны – 23 октября 2017 года на девушку было совершено покушение.
Детство и юность
Татьяна Владимировна Шадрина (известная как Татьяна Фельгенгауэр) родилась в городе Ташкент, Узбекистан, 6 января 1985 года. Биография девушки лаконична и не раскрывает секретов ее происхождения: о матери и родном отце девушки ничего не известно, она лишь упоминала в интервью, что имеет старшего брата. Воспитывал девочку отчим – военный обозреватель, журналист и биолог Павел Евгеньевич Фельгенгауэр. По стопам отчима девушка и пришла в журналистику.
Татьяна Фельгенгауэр в юностиОбщее образование Шадрина получила в московской школе №875. Определенное влияние на дальнейшую жизнь, карьеру и мировоззрение Татьяны оказал журналист Алексей Алексеевич Венедиктов (главный редактор и один из владельцев радиостанции «Эхо Москвы»), преподававший историю в 875 школе с 1978 по 1998 годы. После окончания школы Шадрина поступила в Московский педагогический институт на специальность «социология политики».
Журналистика
Карьера Татьяны Фельгенгауэр в журналистике началась едва ли не со школьной скамьи. В 16 лет отчим девочки Павел Евгеньевич привел дочь на радиостанцию «Эхо Москвы», где в то время уже работал Алексей Венедиктов (бывший учитель истории Татьяны), летом поработать в отдел монтажа подмастерьем. Девушка быстро освоилась в новой среде, а в 2005 году уже вышла в эфир как корреспондент в программе Марины Александровны Королевой, освещая события аварии на московской электроподстанции. Именно этот репортаж принес Татьяне популярность.
Начинающая журналистка Татьяна ФельгенгауэрПозднее Шадрина стала радиоведущей программы «Утренний разворот» на «Эхо Москвы», которую вела совместно с украинским актером, режиссером, журналистом Матвеем Юрьевичем Ганапольским и теле- и радиоведущим Александром Плющевым. Еще одна программа в эфире той же радиостанции, основной ведущей которой стала Татьяна Фельгенгауэр носит название «Особое мнение». В рамках этого проекта ведущий приглашает в гости политиков, политологов, журналистов, которые в формате реального времени обсуждают с дозвонившимися радиослушателями проблемы политического или социального характера.
Татьяна Фельгенгауэр и Алексей ВенедиктовС 2009 года постоянным участником радиопередачи «Особое мнение» стал политик, журналист и бизнесмен Константин Вадимович Ремчуков. Еще одним постоянным гостем радиостанции «Эхо Москвы» стал политический и общественный деятель Михаил Сергеевич Горбачев, интервьюировала которого практически всегда Шадрина. «Утренний разворот» и «Особое мнение» по версии TNS Global являются самыми рейтинговыми радиопрограммами в Российской Федерации.
Татьяна Фельгенгауэр и Михаил ГорбачевВ 2010 году Татьяна Фельгенгауэр была номинирована на премию в области журналистики за достижения в работе. В продолжение политической линии журналистики Татьяна в 2011 году присоединилась к акциям протеста, проходившим в центре Москвы против искажения результатов на выборах. Репортажи с места событий Фельгенгауэр оперативно транслировала в эфире радиостанции «Эхо Москвы».
Личная жизнь
О своей личной жизни Татьяна, как и большинство публичных людей, предпочитает не рассказывать. Известно, что в 2011 году (по другим источникам в апреле 2012 года) девушка вышла замуж за Евгения Селеменева. Мужем знаменитой журналистки стал солидный лидер фанатов ФК «Спартак». Свадебное торжество прошло тихо в одном из пабов Москвы. Татьяна вместо традиционного пышного платья выбрала эксцентричный наряд 20 годов ХХ столетия.
Свадьба Татьяны Фельгенгауэр и ее мужа Евгения СелеменеваУже спустя полгода Татьяна Владимировна развелась, не успев обзавестись детьми. Официально озвученной причиной развода стало признание, что брак был заключен под давлением общества. Свободно ли сердце Фельгенгауэр на сегодняшний день – неизвестно.
Татьяна Фельгенгауэр в 2017 годуТатьяна Шадрина увлечена работой настолько, что даже на странице девушки в «Твиттере» записи посвящены политическим новостями. А вот фото из «Инстаграма» немного приоткрывает завесу и рассказывает о жизни журналистки вне работы. Отпуск в сентябре 2017 года Татьяна провела в Литве.
Татьяна Фельгенгауэр сейчас
23 октября 2017 года на замглавного редактора «Эха Москвы» Татьяну Фельгенгауэр было совершено нападение в здании радиостанции. В офис, расположенный на Новом Арбате, ворвался мужчина, избежал столкновения с охранником, прыснув ему в лицо из перцового баллончика (по другим источникам – слезоточивым газом). В результате у сотрудника охраны радиостанции оказалась повреждена роговица глаза. Затем мужчина беспрепятственно поднялся на 14 этаж, где находилась в тот момент Шадрина, и нанес ей удар ножом в область шеи.
Татьяна Фельгенгауэр на радио «Эхо Москвы»После совершенного нападения охрана радиостанции задержала мужчину и передала в руки прибывшей полиции. Охранник, обезвреживающий нападавшего, также получил ножевое ранение, которое оказалось несерьезным. Прибывшие на место преступления сотрудники скорой помощи доставили пострадавшую журналистку в НИИ имени Склифософского. Состояние Шадриной медики оценивали как тяжелое, поэтому девушку ввели в медикаментозную кому. 25 октября в НИИ Склифософского сообщили, что состояние журналистки улучшилось и оценивается как средней тяжести.
По информации СМИ нападавшего зовут Борис Гриц, он родился в Грузии, живет в Израиле. Борис имеет высшее образование, преподавал в вузах Израиля и США физику, в последнее время жаловался на тяжелое финансовое положение. Судя по постам Грица в личном блоге, Татьяной Фельгенгауэр мужчина интересовался еще с 2016 года – тогда он жаловался на то, что девушка имеет доступ к личным данным Бориса, в 2017 году мужчина уже публиковал записи с угрозами в адрес журналистки.
Борис ГрицМотивом покушения на убийство, по словам нападавшего, стало «телепатическое насилие» по отношению к Борису со стороны журналистки. В ближайшее время следствие планирует провести психолого-психиатрическую экспертизу с целью установления вменяемости нападавшего. Однако в суде Гриц произвел впечатление человека, отдающего отчет за свои действия. Борис утверждает, что убивать Татьяну не собирался, вину признает частично. В Кремле ситуацию прокомментировали и подчеркнули, что нападение следует трактовать исключительно как поступок больного человека, без политической подоплеки.
Подтверждает официальную версию о состоянии здоровья Бориса Грица и его дальний родственник Алексей Гейлер. Мужчины встречались 18 октября, в разговоре Борис жаловался Алексею на телепатически осуществляемое насилие сексуального характера со стороны Фельгенгауэр, интересовался домашним адресом девушки и рассказывал, что пишет ей сообщения в «Фейсбуке», но Татьяна их игнорирует.
После госпитализации журналистки у редакции радиостанции, где произошло нападение, прошли одиночные пикеты в поддержку Татьяны.
Проекты
- «Утренний разворот»
- «Особое мнение»
Татьяна Фельгенгауэр — Сотрудники — Эхо Москвы, 18.04.2008
Видеотрансляция программы «Сотрудники» с Татьяной ФельгенгауэрС. БУНТМАН: Добрый вечер! Сергей Бунтман ведет передачу, что вы и видите сейчас, только для этого и включается камера сюда, по эту сторону пульта. Мы ведем веб-трансляцию нашу. И у нас Татьяна Фельгенгауэр, которую я вам сейчас покажу. Как я не люблю этот телек! Вот это любопытно. Телек, которым мы с вами периодически выступаем, в разное время…вообще, как явление. Ты любишь телек, нет?
Материалы по теме
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Добрый вечер, друзья. Люблю телек.
С. БУНТМАН: Любишь?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В общем, да. Но не такой. Я не знаю, это же нельзя назвать даже телеком.
С. БУНТМАН: Почему? Это веб-трансляция.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Веб-трансляция мне не нравится. Я сразу говорю!
С. БУНТМАН: Ну что ты! Это почти кино!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я теперь просто весь эфир буду думать о том, чтобы на стуле не крутиться, в носу не ковыряться…
С. БУНТМАН: Крутись и ковыряй! Ради Бога! Как раз это показывают, что не фотография, а живое. Как в кино раньше, руками махали, чтобы показать, что это не фотография. Знаешь, фильм 1908 года.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Что-то слышала.
С. БУНТМАН: Хорошо! Теперь слушаем про тебя.
ЮСТАС – АЛЕКСУ
Характеристика на сотрудника радиостанции «Эхо Москвы» Фельгенгауэр Татьяну. Агентурный псевдоним трудно выговариваемый и недоступный. Была завербована ещё в нежном подростковом возрасте совершенно сознательно. Агентурную деятельность начинала с монтажа и перемонтажа информационных материалов. Затем была переведена в корреспонденты. В последние полтора года периодически работает выпускающим редактором, более известным под названием «второй глаз». Кроме того, в настоящий момент заканчивает магистратуру Московского педагогического Университета им. В.И. Ленина по специальности социология политики. Агент Фельгенгауэр коммуникабельна, легко ранима, чем, собственно, и пользуется для достижения поставленных ставкой целей. Характер непростой, ненордический и непостоянный. Агент Фельгенгауэр не спортсмен и несемьянин, но фанатично предана футболу. В еде, одежде гламурно неприхотлива. В свободное от работы время наслаждается жизнью.
Материалы по теме
ЮСТАС
С. БУНТМАН: Отлично! Гламурно-неприхотливая Таня Фельгенгауэр. «Вы не родственница Эйзенхауэра» — пенсионер из США спрашивает. «Татьяна, а Вы не родственница военспеца? Фамилии, вроде, одинаково звучат».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Военспец – это мой отчим, я сразу говорю. Мой Паша, как нежно мы его зовем, Павлик.
С. БУНТМАН: Это отчим, да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я его вижу каждый день, между прочим, представляете, какое счастье мне выпало!
С. БУНТМАН: Отлично!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Он даже иногда со мной разговаривает!
С. БУНТМАН: И каждый раз тебе рассказывает Павел Фельгенгауэр про очередную мировую войну?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Конечно! Недавно писала небольшое досье по поводу договоров об ограничении стратегического вооружения. Он мне так помог! Очень полезно иметь дома военного обозревателя! Всякое может произойти.
С. БУНТМАН: Это чудесно! Когда ты работала в монтажке, это было.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да! Какие-нибудь новости… «Нам нужен комментарий военного эксперта. Отлично! Таня, позвони домой!»
С. БУНТМАН: Таня, а как ты из дома пришла сюда?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С тем же самым Фельгенгауэром это все произошло. Правда. Когда сыпятся вопросы доброжелательные, нежные и очень милые, что вот, папа привел. Да, привел, собственно, после 10 класса, мне было 16 лет. И это было летом, мне очень хотелось чем-то полезным заняться. И как раз Паша сказал, что вроде Алексей Алексеевич, он… Кстати! С Алексеем Алексеевичем вы думаете, мы просто так связаны? Нет! Я училась в школе. Где он преподавал!
С. БУНТМАН: Это ты у нас в школе, что ли, училась?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, было такое со мной. У меня он не преподавал, он преподавал у моего старшего брата.
С. БУНТМАН: А в это время мы там занимались…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы все тесно повязаны!
С. БУНТМАН: Ты была в 875-ой?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да! Я тут не одна такая из 875-ой школы!
С. БУНТМАН: Нет, из 875-ой есть, да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И после 10-го класса я сюда пришла, надо сказать, что когда мне было 16 лет, выглядела я лет на 13. И Алексей Алексеевич строгим взглядом меня окинул и сказал, что тут не детский сад, давай, есть определенное время, если ты научишься делать то, что нужно, то ты останешься, если нет – то приходи, когда подрастешь. Кстати, в отличие от многих сотрудников, попала я не в референтскую службу, как обычно начинается работа на «Эхо Москвы», а сразу в монтажку, в службу информации.
С. БУНТМАН: Ты говоришь, что попала не в референтскую службу…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет! На самом деле, референтская служба – это очень хорошая школа. Для меня было бы не проблема поработать референтом. Я боюсь, правда, мне нервов не хватит и выдержки.
С. БУНТМАН: Но тебе хватает же нервов! Ты же работаешь теперь в таких передачах, где эти нервы нужны. Смотришь в этот экран…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я сегодня очень счастлива. Я сегодня не смотрю в этот экран.
С. БУНТМАН: Хотите верх ногами покажу вам экран, где все ваши писания? Вот видите? Не могу впрямую показать… Нет, могу. Вот так это выглядит. Не смотри туда, тебе вредно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, я периодически поглядываю. За сегодняшний эфир я постараюсь туда не смотреть.
С. БУНТМАН: Зато ты затеяла разговор со слушателями на сайте, который мы можем сейчас продолжить. Если вы будете звонить +7-985-970-45-45 и по телефону прямому 363-36-59 тоже можете звонить. Дальше! «МГПИ! Мой ВУЗ! Татьяна, я с Вами» — пишет Аня. Он правда им. Ленина?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Правда. На нем так и написано. Есть еще педагогический им. Крупской в Москве. Это другой ВУЗ. МПГУ – то же, что и МГПИ, он им. В.И. Ленина.
С. БУНТМАН: Понятно. Скажи мне, пожалуйста. Вот ты пришла в эту пресловутую нашу монтажку. Ты сидела, бегала, записывала, монтировала и т.д.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я сначала только телевизор смотрела, максимум, что мне доверяли в первое время – это отслеживать новости и если там были какие-то интересные и нужные для программы голоса, я их вырезала, монтировала. Позже уже начала работать с телефоном, поначалу можно было только корреспондентов из других стран заказывать, потом уже начались интервью. Это все было постепенно.
С. БУНТМАН: Когда ты в эфир первый раз вышла?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Первый раз вышла в эфир я около трех лет назад, как раз тогда у меня в институте была практика и я решила, что надо совмещать полезное с приятным и практику проходила на «Эхо Москвы».
С. БУНТМАН: И что из этого было полезное, а что приятное?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Приятное было то, что мне поставили «отлично» за практику. Полезное – то, что меня, действительно, здесь многому научили, потому, что я попала в корреспондентскую службу. Я ходила на опросы. Сама в эфире не звучала, но смотрела, как это всё происходит. И я точно помню, что впервые в эфире я прозвучала с совершенно замечательной пленкой, которая определила дальнейшую всю мою судьбу. Помните, было такое масштабное отключение в Москве, когда полгорода осталось без света, три года назад.
С. БУНТМАН: 25 мая 2005 года.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот. Так мы скоро будем праздновать годовщину моего первого звучания в эфире. На следующий день Интернет заполонили всевозможные шутки. Марина Королева делала тогда программу и она как раз попросила, там все корреспонденты были заняты, а у меня был опыт написания пленок. Она говорит: «Давай, Татьяна, собери шутки-прибаутки, весь этот фольклор, который попёр после отключения и сделай такую забавную, веселую плёночку». И это было 26 мая, три года назад. Я прозвучала в эфире.
С. БУНТМАН: Там было не очень забавно.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, там было несколько смешных шуток.
С. БУНТМАН: Какие, не помнишь?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Что-то там по поводу, снимали, были массовые съемки фильма «Ночной дозор-2», это всё-всё… Для меня это было очень интересно и неожиданно. Мне понравилось.
С. БУНТМАН: А что у тебя было самое сложное? Оговорки были? За что было стыдно? Ляпы и оговорки были?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ляпы, оговорки, конечно! У кого же не было ляпов и оговорок! Самый страшный был момент… Для меня самый страшный момент – это «зависнуть» в прямом эфире. Такое бывает. Вот ты зависаешь, и всё, повисла пауза, тут не до Станиславского, если ты уже… Надо говорить, говорить…
С. БУНТМАН: И как надо выходить, как ты считаешь?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это страшно. Надо срочно включать какие-то резервные генераторы и говорить хотя бы глупости, но звучать, чтобы не было молчания в эфире. Пусть придёт 38 сообщений «что за дуру вы посадили в эфир?» Человек просто уйдет с радиостанции, потому, что там тихо. И у меня был совершенно страшный момент, я выходила в прямой эфир с какой-то акции и уже было очень мало времени для подготовки и я зависла в прямом эфире. Я перечисляла, что было в руках у пикетчиков, лозунги, требования, транспаранты и я часть успела переписать себе в блокнот и зачитывала, цитировала по блокноту, а часть не успела и подумала, что повернусь к пикетчикам и прочитаю, что у них в руках. И ровно в тот момент, когда я поворачиваюсь, они все от меня отворачиваются.
С. БУНТМАН: Это нарочно, это флеш-моб был, Таня!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я была так поражена! Ну, ничего себе! Это ж как это они так все умудрились! И я зависла, наверное… Мне показалось, что я молчала минуты три. На самом деле, когда я вернулась в редакцию, мне сказали, что молчала я, наверное, секунд пять-шесть-семь. Но это очень много в новостях, в прямом эфире, это было страшно! Я ходила потом, это было на новостях у Саши Климова.
С. БУНТМАН: Ооооооооо!!!!!!!!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я ходила, извинялась.
С. БУНТМАН: Я себе представляю!!!!!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я ходила за ним хвостом и говорила: «Саша, прости меня, пожалуйста!»
С. БУНТМАН: Климов бурчал месяц, да?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С ним можно найти общий язык. Я поработала с ним на утренних «Разворотах» по воскресеньям и я поняла, что с Климовым можно легко найти…
С. БУНТМАН: Это только на «Разворотах» поняла?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А тогда было очень страшно.
С. БУНТМАН: Климов, такой суровый, очки на носу, кепочка…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: «Паника, паника»… Есть очень много сотрудников «Эхо Москвы», которых я по-прежнему боюсь.
С. БУНТМАН: Ну кто? Главный сотрудник…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Главный сотрудник «Эхо Москвы», да, безусловно. Есть ещё несколько. Много было экстрима. Совершенно была экстремальная поездка на поезде. Помните, был у нас такой заплыв от Калининграда до Владивостока. Мне достался сравнительно легкий участок пути, от Калининграда до Перми. Это было, конечно! Вот это было экстремально! Неделю пожить в поезде – это здорово!
С. БУНТМАН: Мне удалось только несколько дней.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мне достался первый, когда ещё никто до конца не понимал, что, собственно, мы делаем, потому, что у нас было задание, мы представляли, что мы должны в эфир выпустить, но на деле оказалось всё гораздо сложнее. Совмещать интервью, прогулки по городу, какие-то опросы своеобразные, встречи, чтобы и с чиновниками увидеться, и с простыми людьми поговорить, и город посмотреть, свою картинку составить, всё это уместить в достаточно небольшой промежуток времени и чтобы к концу поездки у тебя в голове каши не образовалось от предыдущих городов. Это было экстремально. Про город Ижевск я молчу.
С. БУНТМАН: А что такое?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это было продолжение нашей поездки. Я же потом пошла к Матвею Юрьевичу в программу «Своими глазами».
С. БУНТМАН: Да, там все, кто возвращался, если кто возвращался, шел к Ганапольскому в программу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И он их добивал. Нет, Матвей Юрьевич очень мне помог. Я имела неосторожность сказать, что мне не очень понравился город Ижевск, после чего началась массовая кампания против меня в Интернете. Это было очень тяжело. Но я там отбивалась, как могла. Так до конца, по-моему, не отбилась. Когда меня хотят напугать, говорят: «Что, Таня, в Ижевск давно не ездила?» А это, надо сказать, город нашего вещания, поэтому я теперь очень осторожна.
С. БУНТМАН: А почему он тебе не понравился?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну, не понравился мне этот город! Он мне оказался не близок, мне в нём было неуютно.
С. БУНТМАН: А как ты считаешь, ты поехала в эту поездку, город тебе не понравился. Ты взвешивала, что здесь не понравилось Тане Фельгенгауэр и что важно для наших слушателей? Именно то, что тебе город не понравился и то, что ты там увидела или что-то объективное.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Там был целый комплекс всего. Честно, мы с ребятами, с Сашей Урджаном, корреспондентом RTVi, мы провели в Ижевске почти сутки. Мы его неплохо исследовали, мы встречались с разными людьми, с местными журналистами, единственное, что это было воскресенье и с чиновниками встретиться не удалось. Но мы с людьми на улицах постарались поговорить и сами по городу погуляли. Ну вот… Может и есть там какая-то необъективность, потому, что я это воспринимаю через себя. Но с другой стороны, это была программа «Своими глазами».
С. БУНТМАН: Все-таки, ты об этом думала, да?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. Для меня это очень тяжелая тема получилась в итоге, потому, что невозможно абстрагироваться от собственных ощущений, невозможно. Во всяком случае, может быть я недостаточно профессиональна, может быть, у меня не было достаточно времени, чтобы изучить какие-то проблемы этого города, но я выдала то…
С. БУНТМАН: И предпочла не врать.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. А что мне говорить? «Ой, как всё здорово и замечательно!» Ну, зачем? Вообще, мне кажется, что прямой эфир не терпит лжи. Ну, напортачил что-нибудь – скажи честно!
С. БУНТМАН: А в записи, значит, можно?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, любой эфир не терпит лжи. Нажал не на ту кнопку, говори: «Ой, я дурак! Я нажал не на ту кнопку. Извините, я первый раз за пультом». Это, кстати, у Лари Кинга тоже я читала в книжке, очень интересной, он написал, как брать интервью и разговорить кого угодно. Как он первый раз попал в эфир прямой, тоже он рассказывал, что для начала надо просто, чтобы слушатель оказался в той ситуации, в которой ты. «Я первый раз перед микрофоном, на мне первый раз наушники, я первый раз вижу эту технику, так звезды сошлись, что я сейчас в эфире и должен вас как-то развлекать»
С. БУНТМАН: Самое главное – что делать второй раз?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А вот ко второму разу надо подготовиться.
С. БУНТМАН: Вооот!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Главное, чтобы это не превращалось в систему, безусловно. На ошибках собственных нужно учиться. Я, во всяком случае, стараюсь это делать. Не знаю, получается или нет.
С. БУНТМАН: Андрей спрашивает: «А Вы не пробовали приносить пользу нашей стране не бестолковой трепотнёй на этой станции, а реальными делами, физическими, умственным трудом? Не ответите?». Вот ты добрая, ты и отвечай!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не добрая.
С. БУНТМАН: Нет, почему!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не претендую на доброту.
С. БУНТМАН: «Таня очень добрый человек. Всегда она очень доброжелательна со звонящими в эфир, независимо от того, насколько они грубы. Это признак внутренней силы». Вот давай, внутренней силой отвечай Андрею, пожалуйста. Я помолчу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Андрей, я могу красить заборы. Не знаю, у Вас есть забор какой-нибудь, который надо покрасить?
С. БУНТМАН: Я знаю, что ты там напишешь!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет, нет! Покрасить. Расписать-то его, знаете, каждый может!
С. БУНТМАН: Я представляю, в какие цвета ты его покрасишь!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Между прочим, это очень хорошие сочетания цветов. Мне кажется, всем бы понравилось!
С. БУНТМАН: «Татьяна! За кого болеем?». Тут есть люди, которые не знают.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: За московский «Спартак» я болею. И не только я, могу честно сказать.
С. БУНТМАН: Ну, конечно. Сейчас скажут… Я бы иначе и не пригласил в эфир.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Конечно! Я так и знала, Сергей Александрович, что Вы меня неспроста позвали в «Сотрудники», одной из первых.
С. БУНТМАН: Как ты понимаешь, я в «Сотрудники» с разбором приглашаю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У нас все по блату! Только так.
С. БУНТМАН: Кто бы сомневался. Да. Суровая жизнь. «Мы сидим в закрытом дворе и смотрим тебя» — Ваня, Лара и Вова.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Замечательно! За что ещё можно сказать спасибо радиостанции «Эхо Москвы»? За то, что это место подарило мне очень много друзей.
С. БУНТМАН: Новых.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Новых друзей, да. Вот Лариса Ясногородская, Ваня Кузнецов, Марат Березов, все эти люди делали радиостанцию «Эхо Москвы».
С. БУНТМАН: Да.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И делали здесь очень много полезного.
С. БУНТМАН: Можно я им передам привет?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Давайте!
С. БУНТМАН: Ребята! Я вам передаю привет!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Сергей Александрович делает вот так!
С. БУНТМАН: Я потрепетал пальцами. Начинается… «Ижевск – самый клевый!»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот видите, мгновенный отзыв.
С. БУНТМАН: Ну, конечно. Валерий считает, что правильно. Но самое главное, что это твои слова. Это самое главное. «Татьяна! Мне нравится, как Вы рассказываете. А что Вы можете сказать про мой родной город Улан-Удэ?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: К сожалению, в городе Улан-Удэ я не была, но мне кажется, что стоит туда заехать и посмотреть.
С. БУНТМАН: Кстати, и в Ижевск стоило ведь.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Конечно! Я считаю, что по России нужно путешествовать как можно больше. И у меня в ближайших планах еще раз, наверное, скататься в Казань, которая мне ужасно понравилась, еще хочу в Новосибирск, Екатеринбург и в Томск, как минимум, для начала. А то, что в Петербург я езжу примерно раз месяц…
С. БУНТМАН: Я думал, раз в сезон.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Раз в сезон… Кстати, к сожалению, в этом сезоне не получается с выездАми.
С. БУНТМАН: Ударение профессиональное. С выездАми.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А! Да, простите, это футбольный сленг.
С. БУНТМАН: Это профессиональное ударение. Я сразу сказал, чтобы здесь не кричали.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, простите. Сижу я на Б-6, кстати, если что.
С. БУНТМАН: Это ужасно. Мы, например, с Евгением Сергеевичем не решаемся туда пойти.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Там очень милые люди, там прекрасная атмосфера.
С. БУНТМАН: Я думаю, но мы туда не решаемся. Вернемся к нашей работе. Я только хочу напомнить, что сейчас у нас идет веб-трансляция, которую многие смотрят и вы можете задавать вопросы. +7-985-970-45-45. И настало время телефонные звонки подключить, 363-36-59. Если вы хотите, конечно, позвонить и задать вопрос Тане Фельгенгауэр. Ты слышала, у нас здесь вопросы бывают очень своеобразные.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я слышала неоднократно.
С. БУНТМАН: Поздний вечер.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Что говорить… Весна!
С. БУНТМАН: Да. Посмотрим, что будет осенью. Так… «На Ваш взгляд, что такое счастье? Что Вы цените в человеке больше всего и что Вы никогда не простите?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я думаю, что нет вещи, которую никогда не простишь. Такой вещи, по-моему, нет, которую невозможно не простить. Что такое счастье? Есть несколько, наверное, основных компонентов. Это возможность реализовать себя, это бесконечное количество желаний и целей, которых ты добиваешься, это любовь, это семья. Не знаю… Для каждого человека своё. Для меня – семья, любовь и цели, которые я себе ставлю и которых я добиваюсь. Я надеюсь, что эти цели у меня будут появляться все новые и новые. Корявенько! Не подготовилась к такому вопросу.
С. БУНТМАН: Надо было, как на конкурсе «Мисс Вселенная». Я хочу, чтобы был мир во всем мире! Вот так надо говорить!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да! И, конечно же, чтобы был мир во всем мире. Да! И ещё – никакого мирового голода! Ну да… Для начала достаточно, я думаю.
С. БУНТМАН: А честно говоря, шутки в сторону, тебя волнует то, что тебе приходилось записывать? Понятно, что ты ведь попадала во всевозможные тяжкие моменты.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ох, тяжких моментов было очень много. И, конечно, пропускаешь через себя ту информацию и те новости, которыми занимаешься и новости эти бывают разными, сталкиваешься с разными человеческими историями, они тебя трогают. Но тут важно понять, что помочь всему миру невозможно. Я, как журналист, я считаю, делаю достаточно для помощи каким-то людям, но помочь всем невозможно. Какие-то вещи меня очень трогают. Для меня, например, самое тяжелое – писать про детей. И какие-то социальные вещи. Если что-то случается. Меня это трогает очень сильно. И мне очень тяжело про это писать. Но я понимаю, что об этом надо говорить и как раз этим я могу кому-то помочь, если я об этом расскажу. И меня всегда очень возмущает какая-то несправедливость, которой, к сожалению, вокруг полно. Но, в тоже время, очень часто бывает, что в эфир звонят люди и говорят: «Я инвалид». У нас с Сакеном Аймурзаевым был такой случай, когда мы вели летом дневной «Разворот», позвонил человек, сказал, что он инвалид, ветеран войны, ему нужна помощь. И вот тут для меня это был тупик, потому, что я неопытный ведущий, я не знаю, как себя вести в этой ситуации. Но я знаю, что у меня есть программа, в которой заявлена тема и что я могу принимать звонки и разговаривать со слушателями узко, в рамках этой темы. И в прямом эфире, если заявлена тема, обсуждать проблемы конкретного человека, как и чем ему помочь, как ему собрать денег, я не могу, потому, что я, в первую очередь, ведущий конкретной программы. И приходится этого человека выключать. И тут же по смс, на пейджер, звонки раздаются, массовые возмущения: «Как вы можете, как вы смеете! Человек к вам обращается, а вы так поступаете!» Как в этой ситуации действовать, я не понимаю.
С. БУНТМАН: Это всегда очень сложно. Можно сто лет проработать и так и не понять, как в этой ситуации быть. Потому, что каждая ситуация разная. И когда человек просит о помощи, действительно, в прямом эфире, тут все разрывается, ты права, здесь непонятно, как поступить.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Во-первых, я отчасти понимаю, что чем конкретно я могу помочь, этому человеку, чем может помочь радиостанция или не может?
С. БУНТМАН: Выяснить…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы же журналисты!
С. БУНТМАН: Оставить телефон, как-то выяснить за кадром. А бывают люди, которые помогают, узнав по радио.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. Мне кажется, что это очень сложно и для меня всегда очень тяжелая ситуация, потому, что до конца я так и не поняла, как себя в этой ситуации вести. Я знаю, что очень многие ведущие оказываются в подобных ситуациях, когда приходят письма, когда раздаются звонки, когда приходят сообщения. Вот это очень тяжело, потому, что на каждом из ведущих огромная ответственность.
С. БУНТМАН: Да. Здесь спрашивают про «Эхо». Насколько демократично? – спрашивает Марк Дубровин. Потом буду принимать звонки. 363-36-59. «Насколько демократично «Эхо»? Вы говорили, что Вы сотрудник не самый младший, какое это поколение, начало 2000-х? Что Вы больше замечали, равенство или иерархию? В чем иерархию, а в чем равенство?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В чём иерархия, понятно. Мне кажется, при беглом прочтении любого интервью Алексея Алексеевича Венедиктова, в чем иерархия. В чем равенство. То, что, как это не странно, как бы кто не говорил про блат и всё, что угодно, но, действительно, любой человек может попасть на «Эхо Москвы». И любой человек может стать в линеечку с другими корреспондентами, например, и сделать очень многое, и добиться очень многого. Вот в этом равенство, потому, что людей воспринимают изначально одинаково, им предоставляют равные возможности. Если ты рвёшься, если ты просиживаешь здесь по 18 часов и говоришь: «Давайте то, давайте это», фонтанируешь идеями, то ты многого добьешься.
С. БУНТМАН: А про иерархию, она же каждый раз разная. И в каждой ситуации разная иерархия. Есть общая, от главного редактора, должно же все это управляться.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Конечно!
С. БУНТМАН: Но когда ты «второй глаз», я тебе звоню и говорю: «О чем бы нам сегодня написать «Реплику»?» Я тебе звоню, как начальнику всей сегодняшней информации.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Есть еще какая-то дополнительная, внутренняя иерархию, например, в службе информации. В каждой службе есть своя иерархия.
С. БУНТМАН: Я тебе говорю, что по нечетным я зам. главного редактора, а по чётным я «Реплику» пишу.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здесь очень сложно, потому, что один и тот же человек может быть представлен совершенно в разных качествах. И если там сегодня я подойду к Вам и буду просить у Вас подписать тему следующей программы и сказать, что это интересно или это не интересно, то завтра уже я буду говорить, что, Сергей Александрович, вот это интересно, а это нет. В этом плане, конечно, тут всё очень запутано и сложно.
С. БУНТМАН: Конечно!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мне кажется, что люди, которые говорят: «Вот «Эхо» такое, «Эхо» сякое, вы там делаете то или не то», грош цена всем этим высказываниям до тех пор, пока человек не понял, как работает «Эхо Москвы», пока он изнутри это не увидел. Когда я слышу, что «вот, вы говорите только об этом и однобоко освещаете новости». Извините! Вы вообще, представляете, как работает служба информации? Что первое правило для нас – это получить обе точки зрения. Либо получить подтверждение официальное и потом собирать комментарии, либо, если какая-то спорная вещь, получить обе точки зрения.
С. БУНТМАН: Послушаем телефон. 363-36-59. Алло! Добрый вечер!
СЛУШАТЕЛЬ: Добрый вечер. А одних жидов только на радио берут?
С. БУНТМАН: Идиотов не берут, вроде вас. Вот как бы ты ответила? Я глупый, злой.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я бы не ответила.
С. БУНТМАН: А что бы ты ответила?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не знаю. Разве вот это требует ответа? Сергей Александрович…
С. БУНТМАН: Время позднее, мне далеко тянуться до этой штуки… Я его лучше пошлю.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Любой корреспондент расскажет, если вы работаете на улице, митинг, уличный опрос, у вас микрофон с кубиком «Эхо Москвы»…
С. БУНТМАН: Ооооо!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: …вот таких вопросов услышите 38 миллионов. Поэтому реагировать на них, я считаю, что у меня есть, чем еще заняться.
С. БУНТМАН: Слушаем дальше. Алло! Добрый вечер!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мне кажется, никто не хочет со мной разговаривать, я этого не переживу.
С. БУНТМАН: Алло! Добрый вечер!
СЛУШАТЕЛЬ: Алло! Меня зовут Александр.
С. БУНТМАН: Вы нам из Петербурга звоните?
СЛУШАТЕЛЬ: Совершенно верно. У меня такой вопрос, личный, может быть…
С. БУНТМАН: Пожалуйста. Я затыкаю уши.
СЛУШАТЕЛЬ: Фамилия Ваша, она имеет какие корни? Английские, немецкие, происхождение…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я хочу открыть страшную тайну, это мой псевдоним. Это фамилия моего отчима и это немецкая фамилия. Моя настоящая фамилия, это тайна за семью печатями, она гораздо короче и проще.
С. БУНТМАН: А я не знаю…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Кстати, никто не знает. С фамилией получилось смешно. Из-за того, что меня сосватал на «Эхо» мой отчим, Павел Фельгенгауэр, тут вот все…
С. БУНТМАН: Получила кличку.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да! У меня получилась такая короткая кликуха – Фельгенгауэр.
С. БУНТМАН: Ёмкая!
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. Я тут так и прижилась. Фельгенгауэр и Фельгенгауэр. Отличная разминка для всех ведущих. И когда уже встал вопрос о том, под какой фамилией я буду выходить в эфир, когда меня уже брали в корреспонденты. Мы решили, что Фельгенгауэр – это так уж я прижилась. И надо сказать, что очень немногие знают, что это не моя настоящая фамилия.
С. БУНТМАН: Нет, я правда, как она звучит, я совершенно не знаю. Так! Смотрите, вот говорят про «простить». «Таня, — пишет Андрей, — а разве можно простить убийц детей Беслана, например?» Когда ты говорила, что можно простить, что угодно. Нет такой вещи, которую нельзя простить.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. Вы знаете, я не беру на себя функции судьи, чтобы кого-то обвинять или не обвинять. Есть люди, которые вызывают у меня сильные негативные эмоции. Но не мое дело их прощать. Прощают не люди. Это мои такие ощущения, может быть, они глупые, наивные, детские. Конечно, в порыве ты можешь сказать, что всех расстрелять, всех убить! Мы делали недавно новости, связанные с похищением и с убийством детей, это страшно! И люди уже говорили о том, что смертная казнь – это отличная штука и ты в порыве скажешь, что да, это так! Но на секунду остановиться и подумать, и ты поймешь, что ты не имеешь права брать на себя эти функции. Ты просто человек и никто больше. Не надо брать на себя функции Бога.
С. БУНТМАН: Таня, вот ты завела разговор про то, когда ты блог завела.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, там было волшебно!
С. БУНТМАН: Тут же завела разговор про Гарри Потера. Там был футбол и Гарри Потер. И здесь спрашивают: «Правда ли, что ты любишь Гарри Потера?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Правда. Как это доказать? Пару заклинаний произнести?
С. БУНТМАН: Да нет! Не надо! Нет! Никаких палочек волшебных, все убираем.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Действительно. Люблю.
С. БУНТМАН: Сергей из Тюмени: «Можно ли с помощью неподконтрольных власти радиостанций, доступных на всей территории страны сформировать из народонаслеления России граждан России?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да.
С. БУНТМАН: (Смеется)
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Приходят такие смс-ки. Ответ – да!
С. БУНТМАН: Мне это очень напоминает вопрос корреспондента газеты «Правда» товарищу Сталину. Там такой же по сочетанию и объему.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В чем смысл жизни.
С. БУНТМАН: Алекс спрашивает: «А если бы Вы были Богом?» — это все про прощение, это очень как-то задело многих.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я даже думать не хочу об этом, потому, что я человек.
С. БУНТМАН: Володя раскрыл, какая твоя фамилия. «Сайт «Одноклассники» — зло». Ты так считаешь?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не считаю, что сайт «Одноклассники» зло, потому, что он для многих людей оказался очень полезен. Я там бываю достаточно редко, но бываю.
С. БУНТМАН: Я тоже так считаю. Я с тобой согласен. «Познавшему Бога, — пишет нам Стивен, — Гарри Потер омерзителен». Вот скажите это дьякону Андрею Кураеву. Когда ему задали вопрос про Гарри Потера, он сказал: «Если кто-нибудь мне скажет, что в седьмой книжке, встану и уйду!»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, споллеры – это страшная вещь.
С. БУНТМАН: А «познавшему Бога» — пафос омерзительный. Как ты относишься к пафосу?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вот это я не люблю. Вы знаете, что меня больше всего раздражало в предыдущих программах «Сотрудники»? То, что каждый почти сотрудник сказал слово «мэтр». Вот честно, меня подташнивает от слова «мэтр», потому, что от него разит пафосом.
С. БУНТМАН: Мээээтр.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это же ужасно!
С. БУНТМАН: Да… Милимээээтр. Правильно Марк вспомнил… Сантимэээтр. Да…
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Пафос – это ужасно. От этого надо избавляться. Бывает такое. Я за собой замечала. Иногда ты пишешь какой-то материал и на тебя накатывает такая волна, сейчас я распишусь! Потому думаешь, чего это меня… «Остапа понесло». Всё. В корне всё убивать! Никакого пафоса. Это потому, что это ужасно. И абсолютно не к лицу ни журналистам, да никому! Ну что это… Это несерьёзно. Кроме пафоса, это ж так, оболочка, тьфу, и нет ее.
С. БУНТМАН: А есть журналисты, которые тебе по-настоящему нравятся? Я тоже, честно говоря, больше читаю в Интернете.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я Панюшкина люблю. Я его очень люблю! Я люблю его слушать, несмотря на то, что у него небольшие проблемы с дикцией, он слегка заикается.
С. БУНТМАН: Ну и что?
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Его совершенно прекрасно можно приглашать в эфир, потому, что это человек, который захватывает тебя и не отпускает! Я обожаю его читать, слушать, в общем, Панюшкин – форева!
С. БУНТМАН: Панюшкин замечательный. «Таня, а почему «Бренд» закрыли?» — Светлана.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: С «Брендом» вышла достаточно сложная история. Это была программа очень милая моему сердцу, очень близкая мне. Поэтому для меня было очень сложно принять это решение. Мы с Мишей Кедровским долго думали, думали, думали и в итоге решили, что программу надо закрывать. Она не может быть бесконечной. Это изначально задумывалось, как цикл передач. Мы и так провели больше передач, чем мы рассчитывали.
С. БУНТМАН: Хотя брендов много на свете.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, много. Но, опять же, программа пошла вверх, она достигла пика, она была классная! На самом деле, она была очень хорошей. И для меня это было волшебно, например, сидеть в студии с практически всеми топ-менеджерами дома «Шанель», которые приехали из Парижа открывать выставку. И они все вот здесь и мы с ними говорим об истории величайшего бренда. И вот они все рядом! Это же замечательно! Это так интересно! И так жаль, что всего час! Хочется говорить об этом бесконечно! Не хотелось, чтобы программа катилась вниз и медленно умирала. Это неправильно, это было бы некрасиво по отношению к слушателям, которые привыкли получать качественный продукт. Мы исчерпали отчасти свои возможности, потому, что были некоторые проблемы с приглашением гостей. Не все хотели идти. Где-то споуксмены, они там, где-нибудь, например, компания Сваровски в Австрии. Один споуксмен и он в Вене. И всё. Никак его не выцепишь в Москву. Это очень грустно, но без гостя – это уже не то. Потому, что он представляет эту историю. Так что, долго думали, думали, но, все-таки, решили, что наверное, проект закончен. Ну, вот… Мне было очень хорошо с этой программой, я надеюсь, что слушателям она тоже очень нравилась.
С. БУНТМАН: Ну, никто не помешает, если появится похожая идея, сделать что-нибудь подобное.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, конечно.
С. БУНТМАН: Сейчас что делаешь? «Каковы Ваши творческие планы?»
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Помимо того, что я корреспондент и периодически выпускающий редактор, я веду «Разворот» по воскресеньем и мы с Ашотом Насибовым делаем программу «Назад в будущее». Она идет месяц всего, но мне кажется, что это достаточно успешная программа, по-моему, она нравится слушателям, как мне кажется, мы с Ашотом сработались. Миллион интересных тем, миллион интересных гостей и я надеюсь, что мы сейчас только-только разгоняемся. Мы сейчас будем всё шлифовать, шлифовать, что-то там дорабатывать, что-то придумывать и я надеюсь, что всё будет здорово с этой программой. Она ещё проживёт долго и счастливо. Вместе с нами.
С. БУНТМАН: Только не надо говорить «и умрет в один день с нами».
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Умрет она, наверняка, в один день, но без нас.
С. БУНТМАН: Нам намекают уже, я думаю, что видят, что пришла Марина Королёва, уже намекает. Знаешь, как «заведение закрывается». Смотрит на часы. Всё. Вы это видите. Скажи что-нибудь хорошее слушателям, если можешь.
Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Счастья вам, дорогие мои. И будьте добрее.
С. БУНТМАН: Хорошо. Это Таня Фельгенгауэр. Это программа «Сотрудники», которая у нас возобновилась, возродилась. И следующий сотрудник у нас Андрей Гаврилов. Через неделю вы с ним познакомитесь. Счастливо всем!
Татьяна Фельгенгауэр о жизни после нападения — Блоги — Эхо Москвы, 24.01.2018
Оригинал — wonderzine.com
Несколько месяцев назад случилась одна из самых жутких историй прошлого года: неизвестный мужчина прорвался в редакцию «Эха Москвы» и напал на журналистку Татьяну Фельгенгауэр — он нанёс ей два удара ножом в горло. На прошлой неделе нападавшему диагностировали шизофрению.
Сама Татьяна Фельгенгауэр, вернувшаяся к работе ещё до нового года, продолжает вести передачи на «Эхе», живёт обычной жизнью и не скрывает заметный шрам на шее. По нашей просьбе журналистка рассказала о нападении и привыкании к травме.
Нападение
В тот день я, как обычно, провела утренний эфир вместе с соведущим Александром Плющевым, сходила на совещание и вернулась в комнату, которая у нас называется гостевой, чтобы что-то доделать. Я сидела, глядя в телефон, когда почувствовала, что кто-то крепкой рукой хватает меня за шею и поворачивает мою голову. А дальше уже был удар ножом — и я поняла, что мне пытаются перерезать горло. Прежде чем этого человека от меня оттащили, он успел сделать два разреза. Видимо, я как-то отбивалась: у меня остался довольно широкий порез на пальце правой руки, а напоследок он успел полоснуть меня по лицу.
Я выбежала из помещения, вместе со мной вниз на первый этаж спустилась одна из наших референтов, Ида Шарапова. Оттуда мы и другие наши коллеги начали звонить в скорую — она приехала через восемь-десять минут. Всё это время я её ждала, активно зажимая несчастную свою шею, из которой хлестала кровь. В тот момент для меня почему-то было очень важно не терять сознание. Видимо, все просмотренные медицинские сериалы вдруг разом всплыли в памяти, и я очень крепко зажимала раны, пока хватало сил. Потом уже попросила, чтобы мне помогли — слабеешь на самом деле очень быстро. Я всё время говорила: «Не давайте мне упасть в обморок, разговаривайте со мной!».
Приехали врачи скорой помощи, наложили мне профессиональную повязку, поставили катетер, подключили меня к чему-то — ну в общем, начали делать необходимые вещи. В этот момент я уже решила, что всё будет хорошо. Конечно, пока я ждала скорую, у меня в какое-то мгновение мелькнула мысль, что не дождусь и умру, но я её немедленно отогнала. Это было бы просто очень глупо — умереть на первом этаже у проходной. Возможно, хирурги института Склифосовского впервые видели человека, который жаждет как можно скорее добежать до операционного стола, ведёт себя очень дисциплинированно, быстро скидывает с себя всю одежду, похрипывая, объясняет, что случилось… В общем, сейчас я вспоминаю об этом скорее с улыбкой.
Больница
Сейчас я, конечно, храбрюсь и иронизирую, но на самом деле я перенесла очень тяжёлую операцию. Почти сутки, если я ничего не путаю, я была под наркозом и три дня провела в реанимации — это очень долго. Сначала я не дышала сама и не могла говорить, потому что мне поставили трубку для искусственного дыхания. Это очень больно и страшно, к тому же непонятно, вытащат ли эту трубку, сможешь ли ты дышать и говорить самостоятельно.
Но каждый раз, когда наступал новый этап развития физиологического сценария, мне везло. Повезло, что меня привезли в институт Склифосовского с его гениальными хирургами, которые буквально спасли меня, и дальше тоже везло. Когда вытащили трубку, выяснилось, дышать я могу сама — и это очень хорошо, потому что не пришлось делать трахеостомию и ещё раз разрезать горло. Позже меня вернули в реанимацию, пришли врачи и сказали: «Ну, попробуй крикнуть». Я изобразила что-то вяленькое, они говорят: «Нет, давай ещё раз, ты можешь лучше!» Так мы с ними попробовали издавать звуки на разные лады. Сначала голос был немного сиплым, но потом восстановился, и стало ясно, что голосовые связки не задеты, говорю я нормально.
Слева на шее у меня были очень серьёзные повреждения — там же очень много всего переплетено, — и все беспокоились, смогу ли я глотать. Это тоже было испытанием, но развязка вновь оказалась лучшей из возможных: я просила поскорее вытащить из носа зонд, через который меня кормили питательными смесями. Меня предупредили, что получать пищу мне будет сложно, ведь я не могу жевать и глотать. На это я ответила, что буду жить на питье, лишь бы избавиться от зонда: кормление через нос — ощущение не из приятных. Я уже была в обычной палате, когда его вытащили.
На поправку шла быстро, даже врачи удивлялись. Хорошо справлялся молодой здоровый организм, а специалисты прекрасно сделали свою работу. Кажется, примерно через двенадцать дней я уже умоляла отпустить меня домой. Со мной уже нечего было делать — надо было просто заживать, а это можно делать и дома.
Шрамы и скобки
Не могу сказать, что к ироническому восприятию этой ситуации я шла долго. Перед переводом в обычную палату я попросила посмотреть, как выглядит моя шея. Я подошла к зеркалу, которое висело над раковиной умывальника, и практически ничего не увидела — потому что вообще не очень хорошо вижу. И тут же, не знаю, из-за чего, в первый раз в жизни чуть не упала в обморок. Почувствовала, что пол уплывает из-под ног, и сказала: «Ой, доктор, что-то мне нехорошо».
Потом то же самое случилось, когда первые несколько раз трогали шею. А эстетические ощущения были интересными — раньше я никогда не видела швов со скобками, они казались мне по-своему крутыми. А когда увидела, как мне зашили палец, то поняла, что мне попался травматолог с обострённым чувством прекрасного. На пальце образовалась улыбочка из пяти швов — красивая работа профессионала меня восхитила. Невозможно было воспринимать это как изъян. Нет, с самого начала всё случившееся было для меня чудом: чудо мастерства врачей, чудо стечения обстоятельств.
Не скрою — меня очень беспокоило, что же будет с лицом. У меня был один шов на губе, но я ещё не знала, что это лёгкая царапина. Оттуда точно так же шла кровища, и всё. Я думала: «Вот чёрт, не хватало мне ещё как Джокер ходить: «Why so serious?»» Но в итоге повреждение осталось незаметным. Видны только шрамы на шее. Один шрам у меня косметический, его скоро не будет видно, он идеально ровный. Вторая часть, где была сложная, рваная, большая рана, которую скрепляли скобами, превратилась в заметный шрам. Но я о нём не думаю и почти не чувствую его, хотя он напоминает о себе неприятными ощущениями, когда кожу немного тянет — это всё ещё долго будет заживать. Гораздо больше я переживаю из-за того, чего никто не видит: у меня задета веточка лицевого нерва и нижняя губа открывается только с одной стороны.
Иногда окружающие предполагают, что мне теперь нужно дарить платки и шарфы, но зачем? Мне приятно, когда шея «дышит», и выдуманная необходимость чем-то её закрывать вызывает у меня только недоумение. Некоторые спрашивают, буду ли я делать пластическую операцию, и этого я тоже не знаю: шрамы формируются очень долго и неизвестно, как они будут выглядеть, к примеру, через год. Я была по-настоящему счастлива, когда мне разрешили умываться, мыть голову, сходить на маникюр и к косметологу. Разрешения полноценно ходить на косметологические процедуры и массаж лица я ждала с нетерпением — всё это я любила и до нападения, так что в моём уходе за собой ничего не изменится. Не могу сказать, что после покушения я на себя в зеркало стала смотреть как-то пристальнее. Единственное, что меня немного бесит, — когда мне говорят: «Ты так хорошо выглядишь, ты так похудела, так здорово!». Мне так хочется сказать: «Ребята, если бы вы знали, почему я похудела, вы бы так не радовались».
Травма и открытый разговор
Любая известность — это своего рода провокация, и мы не можем это изменить. Бывают фанаты, а бывают преследователи, бывают маньяки, а бывают горячие поклонники. А журналист — он и есть журналист, если ты себе выбрал эту профессию, будь добр принимать и все риски. Шрам на моей шее хорошо видно — что поделать, это уже случилось и стало частью моей жизни. Я не хочу делать вид, что ничего не произошло.
Я могу это принять и пройти это испытание с достоинством или с истерикой, которую закатывать не хочу. Психологически мне сейчас, конечно, сложно. Я столкнулась с тем, с чем сталкиваются очень многие, — это посттравматическое стрессовое расстройство. Это очень серьёзная вещь, с ней надо работать, и в этом мне также помогают профессионалы. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что на какие-то вещи могу среагировать неадекватно, могу испугаться какого-то человека, потому что мне покажется, что он как будто преследует меня. Но это всё пройдёт — нужно адекватно оценивать то, с чем я столкнулась, без заламывания рук и вырванных волос.
В какой-то период своего рода терапией для меня стала возможность рассказать и не стесняясь показать. Но опять же, если последить за моим инстаграмом, там всего три или четыре фотографии, посвящённые шрамам. Не могу назвать это заявлением, но мне точно не хотелось, чтобы выглядело так, будто я забилась в угол и боюсь. Я не собираюсь никого бояться и точно не хочу, чтобы кто-то решал за меня, жить мне или не жить. Короткая акция-демонстрация немного помогла мне оправиться, это был большой шаг вперёд. Но теперь я не воспринимаю открытое ношение шрама как вызов — просто так получилось, что он находится на открытом месте. Сейчас, с постепенным исчезновением физических ощущений, я чаще не обращаю на него внимания.
В чём я точно поменялась — наверное, я стала менее толерантной. Я больше не хочу тратить время на людей, которые мне неприятны. Если раньше я пыталась всех каким-то образом понять и простить, то сейчас времени на это тратить не буду совсем, потому что его мало. И, увы, оно может очень внезапно закончиться. Поэтому я научилась довольно жёстко «отрезать» людей — всё, их больше нет в моей жизни. Всё-таки, как выяснилось, у меня есть много других, хороших.
Оригинал
журналист Татьяна Фельгенгауэр о жизни до и после покушения — Блоги — Эхо Москвы, 27.12.2017
Оригинал
Татьяна Фельгенгауэр и Марианна Максимовская
Два месяца назад на журналистку Татьяну Фельгенгауэр было совершенно жестокое покушение в редакции радиостанции «Эхо Москвы». Она получила серьезные травмы шеи, была сделана сложная операция, до сих пор Татьяна находится под наблюдением врачей. Две недели назад Фельгенгауэр вернулась в эфир. По просьбе SPLETNIK.RU журналист Марианна Максимовская поговорила с Таней о жизни до и после нападения, шрамах в Instagram, отношении к профессии и речи Мэрил Стрип.
Таня, я тоже была поражена нападением на тебя и написала пост в Facebook, где назвала тебя героем. Имея в виду, как ты боролась за жизнь, отбивалась голыми руками и вообще проявила удивительное мужество. И тут ко мне в комментарии, как сейчас водится, пришли диванные критики со словами, что ты жертва, но не герой. То есть эти люди могли тебя пожалеть, но не могли признать твою стойкость в этой смертельно опасной ситуации. А ты сама считаешь себя героем или жертвой?
Я совершенно точно считаю себя героем, и это чувство внутреннего торжества мне очень помогает в целом справиться со всей ситуацией, и я думаю, что не каждый человек, которому режут горло в двух местах, у которого будет порез на лице, у которого будет разрезан палец, сможет спокойно себя вести, не паниковать, не падать в обморок, не истерить, зажимать раны и спокойно ждать скорую помощь. Это непросто, особенно когда все вокруг паникуют. Это страшно. Это больно. Это мучительно неизвестно, дождешься ты скорую или нет. Это тяжело, когда ты понимаешь, как ты теряешь силы. Ты истекаешь кровью и чувствуешь, что у тебя руки слабеют, и ты уже не можешь зажимать свои раны с двух сторон. Но надо оставаться спокойной, нужно сказать, какой у тебя код блокировки на телефоне, где ключи от квартиры, кому позвонить, кто адвокат, где мама. Вот это все надо как-то «пробулькать», сохраняя спокойствие.
Ты еще как-то говорила?
Да, но у меня была пробита гортань, поэтому я захлебывалась. Не знаю, но мне кажется, что это героический поступок. Это не так, что тебя слегка напугали, чуть-чуть поцарапали, и поэтому ты жертва. Нет.
Татьяна Фельгенгауэр и Марианна Максимовская
Когда выяснилось, что нападавший вроде как псих, власти, как мне показалось, прямо выдохнули. Что не получается совсем прямой схемы: вот есть оппозиционный журналист, и его пытаются убить прямо в редакции «Эха Москвы» за политические убеждения и за его работу. Ты как определяешь причину нападения? Пыталась для себя это сформулировать?
Я хочу сразу поправить, что пока непонятно, псих это или не псих…
Я говорю про реакцию властей, когда появились первые подробности, и СМИ стали передавать его слова…
Власти проще сказать, что это какой-то псих, но мы не знаем, псих он или нет. Надо дождаться окончания расследования и экспертиз. По поводу причин, я первое время вообще не хотела об этом думать, потому как мне надо было как-то выздоравливать и тратить свои силы исключительно на физическое состояние. А сейчас, когда мне уже гораздо лучше, я, конечно, периодически начинаю задумываться… Я думаю, что здесь история такая: это нападение, безусловно, связано с моей работой. Просто если бы я была, не знаю… учительницей, кассиршей или бухгалтером, то этот человек вряд ли пришел меня убивать. Он пришел меня убивать, потому что я это я, потому что я — журналист, потому что я — Таня Фельгенгауэр, потому что он меня слушает, знает… Не знаю почему…
Дай я тебя тут перебью. А ты, кстати, считаешь себя именно оппозиционным журналистом?
Нет, я не считаю себя оппозиционным журналистом, я считаю себя журналистом. Я стремлюсь к объективности, как меня учили всегда. Журналист не может быть оппозиционным или не оппозиционным. Он может быть пропагандистом, тогда он не журналист. Либо он журналист, но тогда давайте без эпитетов. Я как-то росла в строгости, что называется, и очень трепетно отношусь к профессии. Для меня это очень важно, и я не оппозиционный журналист. Возвращаясь к причинам… Любая известность — это своего рода подстрекательство. Это своего рода провокация. Это могло произойти в любой стране, с любым другим известным человеком, и мне это кажется понятным. И я никаких других себе объяснений не ищу. Если вдруг что-то неожиданное мне скажет следователь, я об этом подумаю.
Но, смотри, человек же пришел убивать журналиста радиостанции, которую часто называют как раз оппозиционной. Было бы дело только в публичности, ему могло взбрести в голову убить какую-нибудь звезду шоу-бизнеса. Я за годы работы на телевидении видела много неадекватных людей. Кто-то звонил, кто-то ждал у редакции, кто-то за мной даже следил. Мой вывод: чтобы такой тип неадеквата, каким хочет показаться напавший на тебя человек, взялся за нож, тут нужен не просто щелчок в его голове. А атмосфера вокруг, которая сейчас более чем располагает для возбуждения людей. Ты не видишь связи между уровнем агрессии в обществе и нападением?
Не задумывалась об этом, не знаю, как ответить.
Татьяна Фельгенгауэр
Ты сейчас ходишь с охраной. Наверное, я не выдам большую тайну, если скажу об этом в интервью. Это зачем? Боязнь возможного нового нападения или попытка себя психологически поддержать после всего пережитого?
Охрана у меня появилась, еще когда я была в больнице, и следователь попросил ее пока оставить. Я не могу рассказывать, почему и надолго ли, но мне первое время это было очень нужно чисто психологически.
Ты ощущала раньше агрессию?
Пугали? Нет. Скорее, удивляли. Нам многое и в эфир приходит: оскорбления, агрессивные сообщения и даже угрозы. Но я никогда не относилась к ним серьезно. Я согласна с тем, что уровень агрессии заметно вырос, и меня это очень расстраивает. Но к комментариям на сайте я никогда не относилась серьезно, да и сейчас не отношусь, потому что и сейчас пишут.
Уже после всего, что произошло, пишут?
Огромное количество людей пишут: «жаль, что тебя не убили», «вот ты сволочь недорезанная», «еще найдется кто-нибудь, кто доделает работу до конца». Это интернет, детка! Я спокойно к этому отношусь. Ну такие люди. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них сможет сказать мне это в лицо.
Это интернет. Главное, чтобы по телевизору от ведущего больше не звучало «я убивал, дальше что» (цитата телеведущего Артема Шейнина в ток-шоу «Время покажет» на Первом канале. — Прим. ред.)
Ты можешь что-то с этим сделать? Я нет. Мы не можем изменить телевидение, которое у нас сейчас есть. Мы не можем изменить окружающую нас реальность. Варианта два — либо уезжать, либо оставаться и не заламывать в истерике руки: «какой ужас нас окружает». Либо мы здесь живем и принимаем все риски, всю агрессию и сосредотачиваемся на людях, которые рядом, которые не подведут, которых любишь. Либо уезжаем. Я не чувствую в себе силы закончить свои отношения с РФ. Здесь люди, которых я люблю, здесь дело, которым я болею, здесь много обязательств, которые для меня важны. Но я печалюсь от того, какими становятся многие люди.
А общественная реакция на покушение тебя удивила?
Меня удивило, что очень многие беспокоились, очень многие сказали и написали очень хорошие слова, пытались что-то сделать, чем-то помочь. Это очень меня поддержало и помогло. Я верю в искренность людей. Я почти не читала никакие тексты про себя и про это покушение, но прочитала два, и оба меня очень тронули. Один текст написал Олег Кашин, другой — Максим Кононенко. Это про диапазон тех, кто поддержал.
Ты пыталась выяснять, что это за человек, который на тебя напал? Какая у него биография, круг общения?
Нет-нет. Я не хочу, мне это совершенно неинтересно. Я хочу, чтобы этот человек остался в прошлом, и я не хочу ничего о нем знать.
За ходом следствия следишь?
Нет, за ходом следствия я не слежу, насколько я могу этого не делать, потому что есть ряд документов, которые мне нужно подписывать. Специально я не интересуюсь. Я и на суд пойду только один раз.
Как раз хотела тебя спросить: на суд пойдешь или будешь как Сечин?
Это надо быть Сечиным =) Я уважаю российское правосудие, поэтому на суд я приду и дам показания, хотя мне это не очень приятно.
Ты обещала завести Instagram имени твоей шеи. Не завела, хотя я не исключаю, что многие этого ждали. Но ты активно публикуешь фото порезов и вообще не боишься делиться в паблике своими эмоциями. Почему ты выбрала такую открытость? Это такая психотерапия или твоя общественная позиция?
С одной стороны, это психотерапия, безусловно. С другой стороны, это способ показать, что это было серьезное покушение, а не легкая царапина. Многие так сначала сказали, мол, это фигня, что вы тут устроили из-за легкой царапины. Эти разговоры прекратились после того, как я повесила фотографию в костюме степлера. У меня были скобки в шее. Я часто шучу по поводу моей шеи. У меня это не натужно, что типа мне сегодня нужно три раза пошутить про шею, и мне станет легче. Это так не работает, просто оно как-то само из меня выскакивает. Видимо, это такой способ пережить ситуацию. Мне самой очень нравится, когда мои друзья что-то такое шутят. При этом, самый ненавистный мне подарок — это платок или шарф. Я не собираюсь закрывать свою шею. Ну да, у меня один довольно страшненький шрам, а один очень аккуратненький шрамик. Ничего страшного. Вчера я в первый раз вышла в эфир, в том числе у нас там транслируется видео. Среди толпы восторженных комментаторов, конечно, были и люди, которые меня не любят. И вот один из таких людей написал: «У вас из шеи торчит кусок шеи, это так всегда будет?». Он, очевидно, хотел меня как-то задеть, но мне кажется это ужасно смешным. Я чуть во время эфира не рассмеялась.
Да уж, изысканная формулировка. Кстати, ты будешь шлифовать и убирать потом шрамы?
Не знаю пока, эстетическая сторона дела меня волнует в меньшей степени. Мне нужно, чтобы у меня там вена зажила, чтобы не было проблем с голосом. А так что, люди со шрамами, что ли, не живут?
Оставим в покое твою шею. Что тебя привело в журналистику?
Лихие девяностые. Мой отчим Павел Фельгенгауэр в девяностые годы был настоящей звездой журналистики.
Добавлю, что он — военный эксперт с большой буквы, я тоже мучила его постоянно съемками для своих сюжетов.
Вот вы все дружно и привели меня в журналистику, потому что я в этом выросла, я видела эти журналистские тусовки, газета «Сегодня», «Независимая газета». Когда у тебя дома работает канал НТВ, ты знаешь всех ведущих, все передачи…
Сейчас ты скажешь, что выросла на наших программах =)
Да-да.
Когда мне говорят такое на улицах, я начинаю покрываться сединой мгновенно.
Скажу честно, Марьяна, мне уже тоже так говорят.
Вот и почувствуй, каково это!
Я просто всегда знала, что хочу быть журналистом. Поэтому я в школе уже на «Эхо Москвы» попала. Хотя изначально хотела на «МУЗ-ТВ».
Довольно широкий диапазон — от «МУЗ-ТВ» до «Эха Москвы».
Меня завораживало зосимовское MTV с Василием Стрельниковым, это было классно и искренне. Playboy под руководством Артемия Троицкого с потрясающими текстами и политическая тусовка — вот это все меня сформировало.
Давай сейчас прервем разговор о профессии. Хочу спросить про удививший меня факт твоей биографии. Я прочитала, что ты была замужем за лидером фанатского объединения «Фратрия». Это очень активное и довольно агрессивное объединение болельщиков. Твой образ девочки из интеллигентной семьи ну никак не вязался у меня со стереотипным образом жены лидера футбольных фанатов.
«Фратрия» не самое агрессивное объединение, это очень организованная группа болельщиков московского «Спартака». Они, скорее, хорошие парни.
Как все случилось: я болею за московский «Спартак», и у меня в институте, в МПГУ им. Ленина, была компания, где были ребята-болельщики. Как-то меня заинтересовала вся эта движуха, и вот познакомилась с Женей. Он чудесный, замечательный, заботливый, веселый человек. В итоге у нас все не очень получилось, мы в течение года развелись, но это отдельная история.
У меня личных споров по поводу политики и гражданской позиции никогда не было, мне повезло. Даже сейчас с нынешним бойфрендом я иногда в чем-то не схожусь, я могу ему аргументировать, в чем он не прав, но уважаю его право со мной не согласиться.
Бойфренд не журналист?
Слава Богу — нет, я завязала.
Почему ты сама все еще в журналистике? Я сейчас максимально мягко попытаюсь сформулировать: журналистика сейчас находится в кризисе, столько людей ушли из профессии. Как бы ты описала сейчас свою миссию?
Я очень хочу, чтобы люди задумывались. Чтобы не было простых решений, чтобы они задавали вопросы, сомневались, спорили аргументированно, а не так, как сейчас это происходит. Мне кажется, это самое важное. А еще научить людей работать с информацией. Понимать, что такое фейк, что такое источник, как проверять.
И как ты чувствуешь, слышит тебя твоя аудитория?
Скорее, да.
В 14-м году я называла в эфире воюющих на Донбассе людей «вооруженными сепаратистами», поскольку они с оружием в руках добивались отделения территории. Тогда комментаторы, с одной стороны, возмущались как я смею называть этих прекрасных «повстанцев» сепаратистами, а с другой — почему я называю «террористов» всего лишь сепаратистами. Аудитория поляризовалась и хотела слышать только то, что согласовывалось с их картиной мира. Заниматься так называемой объективистской журналистикой в такие времена очень тяжело.
Эта полярность и сейчас есть. Вот говоришь про Навального. С одной стороны, к тебе прибегают: «Зачем вы рушите основы государства и рассказываете про этого госдеповского прихвостня?» А с другой стороны, прибегают сторонники Навального: «Да как вы смеете критиковать Навального, вы работаете на Кремль». Мы обычно смотрим на все эти комментарии так: значит нормально работаем, значит — взвешенная позиция.
А как ты ладишь с главредом «Эха» Венедиктовым? Ведь он, я сейчас тоже деликатно выражусь, достаточно авторитарен.
Хм, надеюсь, он не прочитает это интервью, и никто не кинет ему ссылку. С ним очень просто. Во-первых, его можно поймать в хорошем настроении, тут важно чувствовать. Второе: ему можно объяснить (но здесь опять же — смотри пункт первый), если он в хорошем настроении. В плохом объяснить ничего нельзя. Для этого есть пункт третий: соглашайся. Вот просто сразу говори «да». Сделай потом так, как ты считаешь нужным. А потом смотри пункт первый и дождись хорошего настроения. И или кайся, или говори: «Боже, вы все гениально придумали!». Вот такая схема. Как-то 16 лет уживаемся.
Татьяна Фельгенгауэр и «картонный» Алексей Венедиктов
Скажи, что ты почувствовала, когда о тебе на журналисткой премии сказала Мэрил Стрип?
Это, конечно, вау! Она меня, конечно, покорила. Мне Зыгарь (журналист и писатель. — Прим. ред.) написал. Он сидел там, в зале, и прислал мне сообщение об этом. Я не поверила. И не верила до тех пор, пока не увидела это все своими глазами.
А как она по-актерски правильно произнесла твою фамилию!
Не хуже Дмитрия Пескова.
Не хочу никого обидеть, но, кажется, даже лучше.
Наверное =)
Есть такой известный феномен: чем человек известнее, тем к нему больше прислушиваются. Например, в конце девяностых мы, еще очень молодые журналисты НТВ, чувствовали себя крутыми профессионалами, ездили по горячим точкам, делали классные программы. Но только после того, как начальство буквально заставило нас в 98 году поехать на «Форт Боярд» и игры нашей команды показали по телевизору, мы, что называется, проснулись знаменитыми. На улице брали автографы. И эта повысившаяся известность очень помогла нам в итоге в профессии — стало проще договариваться об интервью, проще добиваться эксклюзивов, выходить из каких-то сложных ситуаций в командировках. Твоя история — другая, драматическая. Ты выжила в нападении с возможным смертельным исходом и стала знаменитой в самом широком смысле слова. Ты чувствуешь, что вес твоего слова в профессии поменялся? Ты же только что как раз вернулась в эфир.
Тут во мне просыпается маленькая обиженная Танечка и говорит: «Я и до этого была известным журналистом!» Но, конечно, не сравнить с тем, что сейчас. Очевидно, что про меня узнало гораздо больше людей, в том числе и тех, кто принимает решение. Мое имя им теперь о чем-то говорит. Сюда же добавляем пресс-конференцию Путина, на которой мне тоже дали слово. Дали потому, что я пережила это покушение и пришла. По поводу веса своего слова я не могу пока сказать ничего. Но я думаю, что это скорее так. Могу сказать точно, что люди, которые раньше лишь издалека кивали, теперь хотят подойти, поздороваться и сказать: «Здорово, что ты жива». А про силу слова — не знаю. Я в себе сомневаюсь как любой нормальный человек. Самонадеянно выступать с табуретки, говорить, как людям жить, — не стану.
Говорят: все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Можешь сейчас так про себя сказать?
Я надеюсь, что именно так и будет. Пока в каких-то моментах я страшно уязвима. И это нормально, потому что постравматика — страшная штука. Мне кажется, что я справляюсь, и я бесконечно благодарна людям, которые рядом или на расстоянии каждый раз мне напоминают, что это героический поступок. Что надо идти вперед, что жизнь есть, она впереди и все будет хорошо.
Оригинал
как человек с ножом проник в помещение редакции «Эха Москвы»
После нападения на ведущую радиостанции «Эхо Москвы» Татьяну Фенгельгауэр осталась масса вопросов. Как Борис Гриц узнал, в какой именно комнате в этот день и час будет Татьяна? Как ему удалось проникнуть внутрь редакции, миновав два поста охраны и безошибочно найти именно ту дверь, за которой была его жертва? В этом и попыталась разобраться «Комсомолка».
ПРОШЕЛ ПО ПУСТОМУ ХОЛЛУ
Найти адрес редакции не составляет труда ни для кого — он указан на официальном сайте «Эха» — улица Новый Арбат, дом 11 к. 1. Это первый от станции метро «Арбатская» дом-книжка. Вход в здание прямо с пешеходной зоны.
Перед турникетами небольшой холл, на котором располагается бюро пропусков — организаций в доме-книжке много, в том числе здесь офис московского департамента природопользования, так что бюро одно для всех. Напротив него ларек и магазинчик эзотерических товаров.
— Попасть внутрь при большом желании, можно и без газового баллончика, — рассуждает продавец магазина. — Наверху есть медцентр, позвони, запишись — и все! Никто своих посетителей встречать и провожать не ходит. Не хотите в медцентре светиться, можно на маникюр в здешний салон. Сейчас и мужчины его делают.
Сразу за бюро пропусков пост охраны и турникеты. Никаких рамок-металлоискателей и уж тем более сканеров вещей (как на вокзалах или в аэропортах) нет. Мало какие офисы ставят подобное оборудование. Как рассказали люди, работающие в здании, обычно за стойкой дежурят два охранника. Но в момент, когда к ней подошел Борис Гриц, сидел только один.
Из источников в правоохранительных органах «КП» стало известно, что нападавший стоял возле магазинов и специально подкарауливал момент, когда второй охранник отлучится.
На видеозаписи с камер видеонаблюдения, которые опубликовал в своем телеграмм-канале главный редактор «Эха Москвы» Алексей Венедиктов, очень хорошо прослеживаются действия Грица. Холл абсолютно пустой, он не спеша подходит к турникетам, миновав бюро пропусков, ставит свой рюкзак на пол и протягивает охраннику какую-то бумажку. А потом резко достает из кармана газовый баллончик и очень метко стреляет газом прямо в лицо секьюрити. Дальше ныряет под турникет и тут же уносится прочь. На этом запись обрывается.
Преступник брызнул из баллончика в лицо охраннику на входе и проник в офис.Фото: YouTube
УЕХАЛ НА ЛИФТЕ С ТРЕТЬЕГО ЭТАЖА?
Дальше — самое загадочное. На 14-й этаж ведут несколько лифтов. Два из них находятся тут же, в 20 метрах от поста охраны. Но как убедился корреспондет «КП» и подтвердили сотрудники «Эха» — ждать лифт здесь очень долго. Минуты три минимум.
Но есть и другой вариант — подняться по широкой лестнице на третий этаж, где также есть лифтовой холл, и кабинок тут значительно больше — 6. Соотвественно, обслуживают они быстрее. Но знают про это только люди, кто регулярно ходят в это здание. Ни табличек, ни указателей, отсылающих на третий этаж, нет.
Я лично тщетно прождав лифт на первом этажа, пошла к охране, и только там узнала, что можно уехать с третьего этажа. Выходит, Борис Гриц узнал об этом заранее?
— Не исключено, — рассуждает помощник главного редактора «Эха Москвы» Кира Тверская. — Ведь у преступника с собой был нарисованный от руки план, как проникнуть в редакцию.
Так или иначе, но достаточно быстро мужчина с ножом оказался на 14-м этаже, где радиостанция занимает одно крыло. От лифтов нет никаких дополнительных дверей или турникетов. Пост охраны только один — небольшая стойка, рассчитанная на одного сотрудника. А прямо перед ней, то есть еще до охраны, приемная «Эха» и смежный с ней кабинет — гостевая.
— Туда у нас обычно приходят гости, — продолжает рассказ Кира. — Или люди, кто участвовал в наших розыгрышах и приехал за призом. Там же в гостевой ведущие готовятся к эфирам и собираются после них . Можно сказать, рабочий кабинет Тани там.
Журналистка «Эхо Москвы» Татьяна Фельгенгауэр . Фото ТАСС/ Анатолий Струнин
Именно в этой приемной и произошло нападение. Опять же чувствуется подготовка Грица, прийди он на несколько минут раньше (он напал на ведущую в 10.55), Татьяна еще была бы в студии, а не в этой комнате (программа «Утренний разворот», которую она ведет, начинается в 8.00 и заканчивается около 11.00). А в студию просто так не пройдешь, охрана обязательно спросит, кто вы и к кому. Как рассказала очевидец, секретарь Ида, этот Гриц сразу направился именно к той двери, за которой и находилась Фельгенгауэр. Молча он ударил ее ножом по шее. Тут уж, конечно, поднялся шум, на который прибежал охранник «Эха», обезвредивший преступника.
— Наш секьюрити тоже получил травму, но совсем небольшую — легкий порез на руке.
С ГОЛОСОМ У ВЕДУЩЕЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ
Как рассказывают сотрудники, «скорая помощь» и полиция прибыли моментально. Татьяну тут же госпитализировали. Помощь потребовалась и охраннику с первого этажа — он еще час не мог прийти в себя после атаки перцовым баллончиком.
Татьяна Фельгенгауэр уже приняла первых посетителей — к ней пустили родственников. Для всех остальных телеведущая написала записку: «Все! Все! Все! Спасибо за поддержку и любовь, котаны. Все со мной будет хорошо. Дышать через трубочку даже прикольно. А еще, впервые за 16 лет на радио я выспалась. Скоро буду с вами — обнимемся». Ее опубликовали на сайте радиостанции.
Сейчас жизни Татьяны Фельгенгауэр ничего не угрожает. Также ложной оказалась информация, что в результате травмы повредились ее голосовые связки. С голосом у нее все в порядке.
Из больничной палаты Татьяна передала записку со словами благодарности всем, кто поддержал ее в трудную минуту. Фото: twitter.com/Vorobievaya
ДВОЙНОЕ ГРАЖДАНСТВО
Гриц в Интернете вел дневник, в котором не раз оставлял довольно странные записи. На допросе заявил, что ведущая его сексуально преследовала в течение пяти лет «через телепатический контакт». Следователи подозревают, что Борис страдает психическим расстройством. В ближайшее время его собираются отправить на психиатрическую экспертизу.
Вчера его привезли в Пресненский суд, чтобы избрать меру пресечения. Борис Гриц был совершенно спокоен. Говорил четко, без запинок: «48 лет. Уроженец города Сухум. Двойное гражданство — Россия и Израиль. Не женат. Детей нет. Прописки в России нет. Живу в Люберцах…»
Следователь добавила к портрету:
— Постоянных источников доходов Борис Гриц не имеет. Поэтому у следствия есть основания предполагать, что он может попытаться скрыться.
Также по словам следователя, Гриц признает свою вину лишь частично: да, ножом радиоведущую ударил, но убивать не хотел.
Решением суда Борис Гриц арестован на два месяца и помещен в СИЗО.
Этим путем злоумышленник мог пройти в редакцию.
«Все будет хорошо»: журналист Татьяна Фельгенгауэр о жизни до и после покушения
Татьяна Фельгенгауэр и Марианна Максимовская
Два месяца назад на журналистку Татьяну Фельгенгауэр было совершенно жестокое покушение в редакции радиостанции «Эхо Москвы». Она получила серьезные травмы шеи, была сделана сложная операция, до сих пор Татьяна находится под наблюдением врачей. Две недели назад Фельгенгауэр вернулась в эфир. По просьбе SPLETNIK.RU журналист Марианна Максимовская поговорила с Таней о жизни до и после нападения, шрамах в Instagram, отношении к профессии и речи Мэрил Стрип.
Таня, я тоже была поражена нападением на тебя и написала пост в Facebook, где назвала тебя героем. Имея в виду, как ты боролась за жизнь, отбивалась голыми руками и вообще проявила удивительное мужество. И тут ко мне в комментарии, как сейчас водится, пришли диванные критики со словами, что ты жертва, но не герой. То есть эти люди могли тебя пожалеть, но не могли признать твою стойкость в этой смертельно опасной ситуации. А ты сама считаешь себя героем или жертвой?
Я совершенно точно считаю себя героем, и это чувство внутреннего торжества мне очень помогает в целом справиться со всей ситуацией, и я думаю, что не каждый человек, которому режут горло в двух местах, у которого будет порез на лице, у которого будет разрезан палец, сможет спокойно себя вести, не паниковать, не падать в обморок, не истерить, зажимать раны и спокойно ждать скорую помощь. Это непросто, особенно когда все вокруг паникуют. Это страшно. Это больно. Это мучительно неизвестно, дождешься ты скорую или нет. Это тяжело, когда ты понимаешь, как ты теряешь силы. Ты истекаешь кровью и чувствуешь, что у тебя руки слабеют, и ты уже не можешь зажимать свои раны с двух сторон. Но надо оставаться спокойной, нужно сказать, какой у тебя код блокировки на телефоне, где ключи от квартиры, кому позвонить, кто адвокат, где мама. Вот это все надо как-то «пробулькать», сохраняя спокойствие.
Ты еще как-то говорила?
Да, но у меня была пробита гортань, поэтому я захлебывалась. Не знаю, но мне кажется, что это героический поступок. Это не так, что тебя слегка напугали, чуть-чуть поцарапали, и поэтому ты жертва. Нет.
Татьяна Фельгенгауэр и Марианна Максимовская
Когда выяснилось, что нападавший вроде как псих, власти, как мне показалось, прямо выдохнули. Что не получается совсем прямой схемы: вот есть оппозиционный журналист, и его пытаются убить прямо в редакции «Эха Москвы» за политические убеждения и за его работу. Ты как определяешь причину нападения? Пыталась для себя это сформулировать?
Я хочу сразу поправить, что пока непонятно, псих это или не псих…
Я говорю про реакцию властей, когда появились первые подробности, и СМИ стали передавать его слова…
Власти проще сказать, что это какой-то псих, но мы не знаем, псих он или нет. Надо дождаться окончания расследования и экспертиз. По поводу причин, я первое время вообще не хотела об этом думать, потому как мне надо было как-то выздоравливать и тратить свои силы исключительно на физическое состояние. А сейчас, когда мне уже гораздо лучше, я, конечно, периодически начинаю задумываться… Я думаю, что здесь история такая: это нападение, безусловно, связано с моей работой. Просто если бы я была, не знаю… учительницей, кассиршей или бухгалтером, то этот человек вряд ли пришел меня убивать. Он пришел меня убивать, потому что я это я, потому что я — журналист, потому что я — Таня Фельгенгауэр, потому что он меня слушает, знает… Не знаю почему…
Дай я тебя тут перебью. А ты, кстати, считаешь себя именно оппозиционным журналистом?
Нет, я не считаю себя оппозиционным журналистом, я считаю себя журналистом. Я стремлюсь к объективности, как меня учили всегда. Журналист не может быть оппозиционным или не оппозиционным. Он может быть пропагандистом, тогда он не журналист. Либо он журналист, но тогда давайте без эпитетов. Я как-то росла в строгости, что называется, и очень трепетно отношусь к профессии. Для меня это очень важно, и я не оппозиционный журналист. Возвращаясь к причинам… Любая известность — это своего рода подстрекательство. Это своего рода провокация. Это могло произойти в любой стране, с любым другим известным человеком, и мне это кажется понятным. И я никаких других себе объяснений не ищу. Если вдруг что-то неожиданное мне скажет следователь, я об этом подумаю.
Но, смотри, человек же пришел убивать журналиста радиостанции, которую часто называют как раз оппозиционной. Было бы дело только в публичности, ему могло взбрести в голову убить какую-нибудь звезду шоу-бизнеса. Я за годы работы на телевидении видела много неадекватных людей. Кто-то звонил, кто-то ждал у редакции, кто-то за мной даже следил. Мой вывод: чтобы такой тип неадеквата, каким хочет показаться напавший на тебя человек, взялся за нож, тут нужен не просто щелчок в его голове. А атмосфера вокруг, которая сейчас более чем располагает для возбуждения людей. Ты не видишь связи между уровнем агрессии в обществе и нападением?
Не задумывалась об этом, не знаю, как ответить.
Татьяна Фельгенгауэр
Ты сейчас ходишь с охраной. Наверное, я не выдам большую тайну, если скажу об этом в интервью. Это зачем? Боязнь возможного нового нападения или попытка себя психологически поддержать после всего пережитого?
Охрана у меня появилась, еще когда я была в больнице, и следователь попросил ее пока оставить. Я не могу рассказывать, почему и надолго ли, но мне первое время это было очень нужно чисто психологически.
Ты ощущала раньше агрессию?
Пугали? Нет. Скорее, удивляли. Нам многое и в эфир приходит: оскорбления, агрессивные сообщения и даже угрозы. Но я никогда не относилась к ним серьезно. Я согласна с тем, что уровень агрессии заметно вырос, и меня это очень расстраивает. Но к комментариям на сайте я никогда не относилась серьезно, да и сейчас не отношусь, потому что и сейчас пишут.
Уже после всего, что произошло, пишут?
Огромное количество людей пишут: «жаль, что тебя не убили», «вот ты сволочь недорезанная», «еще найдется кто-нибудь, кто доделает работу до конца». Это интернет, детка! Я спокойно к этому отношусь. Ну такие люди. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из них сможет сказать мне это в лицо.
Это интернет. Главное, чтобы по телевизору от ведущего больше не звучало «я убивал, дальше что» (цитата телеведущего Артема Шейнина в ток-шоу «Время покажет» на Первом канале. — Прим. ред.)
Ты можешь что-то с этим сделать? Я нет. Мы не можем изменить телевидение, которое у нас сейчас есть. Мы не можем изменить окружающую нас реальность. Варианта два — либо уезжать, либо оставаться и не заламывать в истерике руки: «какой ужас нас окружает». Либо мы здесь живем и принимаем все риски, всю агрессию и сосредотачиваемся на людях, которые рядом, которые не подведут, которых любишь. Либо уезжаем. Я не чувствую в себе силы закончить свои отношения с РФ. Здесь люди, которых я люблю, здесь дело, которым я болею, здесь много обязательств, которые для меня важны. Но я печалюсь от того, какими становятся многие люди.
А общественная реакция на покушение тебя удивила?
Меня удивило, что очень многие беспокоились, очень многие сказали и написали очень хорошие слова, пытались что-то сделать, чем-то помочь. Это очень меня поддержало и помогло. Я верю в искренность людей. Я почти не читала никакие тексты про себя и про это покушение, но прочитала два, и оба меня очень тронули. Один текст написал Олег Кашин, другой — Максим Кононенко. Это про диапазон тех, кто поддержал.
Ты пыталась выяснять, что это за человек, который на тебя напал? Какая у него биография, круг общения?
Нет-нет. Я не хочу, мне это совершенно неинтересно. Я хочу, чтобы этот человек остался в прошлом, и я не хочу ничего о нем знать.
За ходом следствия следишь?
Нет, за ходом следствия я не слежу, насколько я могу этого не делать, потому что есть ряд документов, которые мне нужно подписывать. Специально я не интересуюсь. Я и на суд пойду только один раз.
Как раз хотела тебя спросить: на суд пойдешь или будешь как Сечин?
Это надо быть Сечиным =) Я уважаю российское правосудие, поэтому на суд я приду и дам показания, хотя мне это не очень приятно.
Ты обещала завести Instagram имени твоей шеи. Не завела, хотя я не исключаю, что многие этого ждали. Но ты активно публикуешь фото порезов и вообще не боишься делиться в паблике своими эмоциями. Почему ты выбрала такую открытость? Это такая психотерапия или твоя общественная позиция?
С одной стороны, это психотерапия, безусловно. С другой стороны, это способ показать, что это было серьезное покушение, а не легкая царапина. Многие так сначала сказали, мол, это фигня, что вы тут устроили из-за легкой царапины. Эти разговоры прекратились после того, как я повесила фотографию в костюме степлера. У меня были скобки в шее. Я часто шучу по поводу моей шеи. У меня это не натужно, что типа мне сегодня нужно три раза пошутить про шею, и мне станет легче. Это так не работает, просто оно как-то само из меня выскакивает. Видимо, это такой способ пережить ситуацию. Мне самой очень нравится, когда мои друзья что-то такое шутят. При этом, самый ненавистный мне подарок — это платок или шарф. Я не собираюсь закрывать свою шею. Ну да, у меня один довольно страшненький шрам, а один очень аккуратненький шрамик. Ничего страшного. Вчера я в первый раз вышла в эфир, в том числе у нас там транслируется видео. Среди толпы восторженных комментаторов, конечно, были и люди, которые меня не любят. И вот один из таких людей написал: «У вас из шеи торчит кусок шеи, это так всегда будет?». Он, очевидно, хотел меня как-то задеть, но мне кажется это ужасно смешным. Я чуть во время эфира не рассмеялась.
Да уж, изысканная формулировка. Кстати, ты будешь шлифовать и убирать потом шрамы?
Не знаю пока, эстетическая сторона дела меня волнует в меньшей степени. Мне нужно, чтобы у меня там вена зажила, чтобы не было проблем с голосом. А так что, люди со шрамами, что ли, не живут?
Оставим в покое твою шею. Что тебя привело в журналистику?
Лихие девяностые. Мой отчим Павел Фельгенгауэр в девяностые годы был настоящей звездой журналистики.
Добавлю, что он — военный эксперт с большой буквы, я тоже мучила его постоянно съемками для своих сюжетов.
Вот вы все дружно и привели меня в журналистику, потому что я в этом выросла, я видела эти журналистские тусовки, газета «Сегодня», «Независимая газета». Когда у тебя дома работает канал НТВ, ты знаешь всех ведущих, все передачи…
Сейчас ты скажешь, что выросла на наших программах =)
Да-да.
Когда мне говорят такое на улицах, я начинаю покрываться сединой мгновенно.
Скажу честно, Марьяна, мне уже тоже так говорят.
Вот и почувствуй, каково это!
Я просто всегда знала, что хочу быть журналистом. Поэтому я в школе уже на «Эхо Москвы» попала. Хотя изначально хотела на «МУЗ-ТВ».
Довольно широкий диапазон — от «МУЗ-ТВ» до «Эха Москвы».
Меня завораживало зосимовское MTV с Василием Стрельниковым, это было классно и искренне. Playboy под руководством Артемия Троицкого с потрясающими текстами и политическая тусовка — вот это все меня сформировало.
Давай сейчас прервем разговор о профессии. Хочу спросить про удививший меня факт твоей биографии. Я прочитала, что ты была замужем за лидером фанатского объединения «Фратрия». Это очень активное и довольно агрессивное объединение болельщиков. Твой образ девочки из интеллигентной семьи ну никак не вязался у меня со стереотипным образом жены лидера футбольных фанатов.
«Фратрия» не самое агрессивное объединение, это очень организованная группа болельщиков московского «Спартака». Они, скорее, хорошие парни.
Как все случилось: я болею за московский «Спартак», и у меня в институте, в МПГУ им. Ленина, была компания, где были ребята-болельщики. Как-то меня заинтересовала вся эта движуха, и вот познакомилась с Женей. Он чудесный, замечательный, заботливый, веселый человек. В итоге у нас все не очень получилось, мы в течение года развелись, но это отдельная история.
У меня личных споров по поводу политики и гражданской позиции никогда не было, мне повезло. Даже сейчас с нынешним бойфрендом я иногда в чем-то не схожусь, я могу ему аргументировать, в чем он не прав, но уважаю его право со мной не согласиться.
Бойфренд не журналист?
Слава Богу — нет, я завязала.
Почему ты сама все еще в журналистике? Я сейчас максимально мягко попытаюсь сформулировать: журналистика сейчас находится в кризисе, столько людей ушли из профессии. Как бы ты описала сейчас свою миссию?
Я очень хочу, чтобы люди задумывались. Чтобы не было простых решений, чтобы они задавали вопросы, сомневались, спорили аргументированно, а не так, как сейчас это происходит. Мне кажется, это самое важное. А еще научить людей работать с информацией. Понимать, что такое фейк, что такое источник, как проверять.
И как ты чувствуешь, слышит тебя твоя аудитория?
Скорее, да.
В 14-м году я называла в эфире воюющих на Донбассе людей «вооруженными сепаратистами», поскольку они с оружием в руках добивались отделения территории. Тогда комментаторы, с одной стороны, возмущались как я смею называть этих прекрасных «повстанцев» сепаратистами, а с другой — почему я называю «террористов» всего лишь сепаратистами. Аудитория поляризовалась и хотела слышать только то, что согласовывалось с их картиной мира. Заниматься так называемой объективистской журналистикой в такие времена очень тяжело.
Эта полярность и сейчас есть. Вот говоришь про Навального. С одной стороны, к тебе прибегают: «Зачем вы рушите основы государства и рассказываете про этого госдеповского прихвостня?» А с другой стороны, прибегают сторонники Навального: «Да как вы смеете критиковать Навального, вы работаете на Кремль». Мы обычно смотрим на все эти комментарии так: значит нормально работаем, значит — взвешенная позиция.
А как ты ладишь с главредом «Эха» Венедиктовым? Ведь он, я сейчас тоже деликатно выражусь, достаточно авторитарен.
Хм, надеюсь, он не прочитает это интервью, и никто не кинет ему ссылку. С ним очень просто. Во-первых, его можно поймать в хорошем настроении, тут важно чувствовать. Второе: ему можно объяснить (но здесь опять же — смотри пункт первый), если он в хорошем настроении. В плохом объяснить ничего нельзя. Для этого есть пункт третий: соглашайся. Вот просто сразу говори «да». Сделай потом так, как ты считаешь нужным. А потом смотри пункт первый и дождись хорошего настроения. И или кайся, или говори: «Боже, вы все гениально придумали!». Вот такая схема. Как-то 16 лет уживаемся.
Татьяна Фельгенгауэр и «картонный» Алексей Венедиктов
Скажи, что ты почувствовала, когда о тебе на журналисткой премии сказала Мэрил Стрип?
Это, конечно, вау! Она меня, конечно, покорила. Мне Зыгарь (журналист и писатель. — Прим. ред.) написал. Он сидел там, в зале, и прислал мне сообщение об этом. Я не поверила. И не верила до тех пор, пока не увидела это все своими глазами.
А как она по-актерски правильно произнесла твою фамилию!
Не хуже Дмитрия Пескова.
Не хочу никого обидеть, но, кажется, даже лучше.
Наверное =)
Есть такой известный феномен: чем человек известнее, тем к нему больше прислушиваются. Например, в конце девяностых мы, еще очень молодые журналисты НТВ, чувствовали себя крутыми профессионалами, ездили по горячим точкам, делали классные программы. Но только после того, как начальство буквально заставило нас в 98 году поехать на «Форт Боярд» и игры нашей команды показали по телевизору, мы, что называется, проснулись знаменитыми. На улице брали автографы. И эта повысившаяся известность очень помогла нам в итоге в профессии — стало проще договариваться об интервью, проще добиваться эксклюзивов, выходить из каких-то сложных ситуаций в командировках. Твоя история — другая, драматическая. Ты выжила в нападении с возможным смертельным исходом и стала знаменитой в самом широком смысле слова. Ты чувствуешь, что вес твоего слова в профессии поменялся? Ты же только что как раз вернулась в эфир.
Тут во мне просыпается маленькая обиженная Танечка и говорит: «Я и до этого была известным журналистом!» Но, конечно, не сравнить с тем, что сейчас. Очевидно, что про меня узнало гораздо больше людей, в том числе и тех, кто принимает решение. Мое имя им теперь о чем-то говорит. Сюда же добавляем пресс-конференцию Путина, на которой мне тоже дали слово. Дали потому, что я пережила это покушение и пришла. По поводу веса своего слова я не могу пока сказать ничего. Но я думаю, что это скорее так. Могу сказать точно, что люди, которые раньше лишь издалека кивали, теперь хотят подойти, поздороваться и сказать: «Здорово, что ты жива». А про силу слова — не знаю. Я в себе сомневаюсь как любой нормальный человек. Самонадеянно выступать с табуретки, говорить, как людям жить, — не стану.
Говорят: все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Можешь сейчас так про себя сказать?
Я надеюсь, что именно так и будет. Пока в каких-то моментах я страшно уязвима. И это нормально, потому что постравматика — страшная штука. Мне кажется, что я справляюсь, и я бесконечно благодарна людям, которые рядом или на расстоянии каждый раз мне напоминают, что это героический поступок. Что надо идти вперед, что жизнь есть, она впереди и все будет хорошо.