«вДудь» с Фараоном – самый банальный и предсказуемый выпуск сезона. Но не скучный | Палач
Ожидаемый гость оказался умнее, чем представлялось.
С момента создания канала «вДудь» появление Фараона в гостевом кресле было вопросом времени. Пару лет назад Дудь открыл юного рэпера для совсем уж широкой аудитории, благодаря интервью на спортсе. Контакт остался, есть множество общих знакомых и тусовки, где святятся оба – всё упиралось только в выгодный для Фары момент. И он ожидаемо случился после хорошо принятого публикой и прессой нового релиза.
Но это лишь старт для череды предсказуемостей. Дудь, как и в
случае с Лимоновым, не задал почти ни одного нового вопроса. Даже я, далеко
не фанат творчества Глеба, уже не раз видел или слышал эти ответы про
безумных фанаток, отношения с отцом и поход на гламурные тусы из любопытства.
Но, парадокс, его действительно интересно смотреть. Никаких пауз и проседаний, относительно приятная уху речь, пара небанальных мыслей и даже «пожар» – я точно не пожалел о потраченных 70 минутах. Секрет прост: при старых высказываниях и заявлениях «я не изменился», Фараон здесь абсолютно другой человек.
молодёжь уже не та (
— PHARAOH ? (@ColdSiemens) September 29, 2018
У него всё такой же тупорылый твиттер, те же
идиотско-пафосные высказывания в публичном поле и гипертрофирование творческих
достижений. Но в этот раз перед Дудём определённо сидел повзрослевший юноша,
который хочет расти дальше и узнавать что-то новое. Фара всё так же глуповат,
самонадеян и наивен, но теперь это не бесит, а подкупает.
Парт о депрессии – отвратительный и антисоциальный. Пусть он вместе с Глебычем скажет, что депрессии не существует людям с диагнозом, которые чудом проживают очередной день. Даже примеряя прямо сейчас на себя, это звучит обидно и глупо. Да, Невзоров любит троллить и одурманивать интеллектом, но такими тезисами он только затуманивает детский рассудок наивного рэперка. Но в инфантильности Фары есть определённый шарм. Он будто бывший троечник, который в старших классах внезапно взялся за ум – тупит, спотыкается, но старается.
И в этом, несомненно, польза нового «вДудя». Фараон – пример всем зарвавшимся молодым людям. Любому зрителю, даже по этому интервью, очевидно, что парень прожигал жизнь и затянул с саморазрушением. Но сейчас он стесняется говорить о наркотиках, выбирает выражения в историях про третьих лиц и сыпет простецкими житейскими фразами вместо пафосных подростковых афоризмов.
Да, это во многом тот же Фара, который смущается от обвинений в копипасте Bones’а и затирает о раннем взрослении.
Слушать его треки и следить за личной жизнью всё так же не хочется. Но говорит и выглядит он уже как зрелый музыкант и мужчина, хоть и с определёнными тараканами в голове.
В этом и прелесть «вДудя». Юра ведь почти никогда не делает сенсаций и не вытаскивает из человека что-то принципиально новое. Но он, как никто другой, умеет продемонстрировать трансформацию героя и показать его с новой стороны. В таком случае личная неприязнь к гостю и банальные вопросы отходят на второй план. Хочется просто послушать и вместе с ними получить новый полезный опыт.
Подписывайся на канал «Палача» в Telegram
Подписывайся на лучшие скидки и экономь вместе с нами
YouTube блогеры вДудь Дудь Русский рэп Рэп Фараон
«Захотелось послать — и послал»
Бывший футболист, а ныне один из популярных рэперов страны дал большое интервью сайту sports.ru.
Юрий Дудь, журналист сайта sports.ru и наш гость, взял большое интервью у Pharaoh во время его гастролей в Тулу.
Рэпер рассказал о своем спортивном прошлом и музыкальном настоящем. Полную версию читайте здесь, у нас — самые интересные моменты.
Ты всю осень катаешь тур. Город, который тебя удивил?
Е###ые случаи иногда случаются. Вот в Ульяновске пытался съ###ся с концерта и прыгнул в машину к организаторам. Толпа в триста щей качала эту тачку, выламывала дверь, кто-то залетел в салон – я вылетел через другую дверь. К счастью, появились орги и все разрулили.
Тебя хотели потрогать?
Не знаю, что они хотели. Они часто вторгаются в личное пространство без какой-либо цели. У их действий нет цели, есть инстинкт. Могут просто встать рядом – и ничего не происходит. Иногда человек может идти за тобой по Москве минут 15 – и просто без цели. Понятно, что он набирается смелости или сфоткаться, или о чем-то попросить. Но не просит.
Ты живешь сам или с родителями?
Я кочую. У меня нет ПМЖ в Москве. По друзьям, по знакомым. С родителями мы давно договорились, что у меня собственная жизнь.
Я заезжаю к ним – проведать, подарить подарки, поужинать.
Переведи мне, старикану, про что песня «5 минут назад»?
Про то, что основной пласт тех, кто занимается шоу-бизнесом в России, сейчас находится там, где я уже был. Я всегда впереди. Это аллюзия на ситуацию в хип-хопе, в футболе, во многих других областях. Ни для кого не секрет, что у нас в стране все происходит с запозданием. Мы живем позже, чем Штаты и Европа. А я – нет. Я живу по своему времени. То, что я делал два года назад, сейчас делают 60 процентов людей, находящихся в индустрии.
На что тебе хватает сегодняшних заработков?
Чтобы сытно поесть – на этом спасибо.
Так, а машина? Квартира чуть попозже?
Ты сейчас спрашиваешь меня про машину и квартиру, а я вообще об этом не думаю. Когда у меня будут суммы, которые я смогу на это потратить, я буду тратить. А пока их нет, я даже и не думаю.
Есть русская музыка, которая тебя вставляет или вставляла раньше?
Конечно, я меломан.
Когда-то я ох### перся с «Дискотеки Аварии». С «Жуков». Позже – с Гуфа, с Чемодана. Еще – с Аньки Плетневой из группы «Винтаж», прямо секс-символ. На тот момент ей писал песни Максим Фадеев, «Ева, я люблю тебя» меня всегда перла. Если брать в общем, в России музыки п###той до х##, тут дело вкуса.
Да не знаю, захотелось послать – и послал. Здоровья ему и счастья. Если честно, я не испытываю к Левану никаких чувств – ни хороших, ни плохих.
Как все было с самого начала? Мы, сидя у себя в подвале, с корешем записали трек. У кореша в припеве было «Я хотел придумать дэб / Но это сделал Лева / Нах## Леву». Смешно. Все тогда угорали, что Лева ходил (изображает дэб), хотя так уже давно никто не ходил. Мы поехали выступать, выступили, проорали эту х###, эту х### сняли на видос, она попала в интернет.
Потом была вечеринка Boiler Room. Я уже выступил, шел выпить с Адилем. Ко мне в толпе подкрадывается Лева со своей охраной человек в пять, вытаскивает меня на улицу и начинает ездить мне по ушам.
Я ничего не понимаю – потому что в полное говно. Начался кипиш, стало понятно, что Леван приехал устроить шоу. Если бы хотел поговорить – нашел бы мои цифры и просто позвонил бы. Мы поговорили один на один. Он сказал, что ему очень не понравилась ситуация, что близкие посмотрели и им стало очень обидно. «Лева, извини, но ничего личного. Давай не заниматься цирком, а быть взрослыми. Ты меня намного старше, но цирк здесь устраиваешь ты, а не я». И все, мы разошлись.
Никаких драк, ничего не было. Не понимаю, почему люди, связанные с Левой, пускали информацию, что была драка. Я наутро проснулся, всю эту х### почитал, тут же забыл и пошел завтракать.
Путин – красавчик?
Конечно. Я говорю за себя. Я живу в своей стране. Живу как хочу. Говорю что хочу. Ем что хочу. Мне зае##сь. Мне не на что жаловаться. Когда наступит п###ц, я скажу: наступил п###ц.
Ты состоишь в объединении артистов, которое зовется YUNGRUSSIA. Молодая Россия – какая она?
Это та, которая е###.
Как ты должен провести ближайший год, чтобы сказать: я доволен?
Я должен записать хороший релиз. И закончить университет. Мне очень тяжко это дается. Я три года не просто так там просидел, не хочется на четвертом взять и слиться, это будет слабостью с моей стороны. В жизни было много вещей, которые я не доделал до конца. Дал слабину, бросил на полдороги. Сейчас хочу вывезти. Х## с ним с дипломом – он не пригодится. Я просто хочу вывезти, потому что понимаю: могу.
Если запретят YouTube, то артисты смогут сами дозваниваться подписчикам
Первое собеседование при приеме на работу
Парашат Микец – Бытие 41:1-44:17
Каким было первое собеседование при приеме на работу в еврейской истории? Был ли он успешным? В чем был секрет его успеха?
Эти вопросы напомнили эпизод из главы Торы этой недели, Парашат Микец.
(В этом парашахе мы читаем о появлении Иосифа перед фараоном, поскольку я утверждаю, что это было первое собеседование при приеме на работу во всей Торе.)
Работа, о которой шла речь, была увлекательной. Фараону приснился сон, который сильно его обеспокоил. «Все маги Египта и все его мудрецы» стремились успокоить его взволнованный дух. Но ни один не увенчался успехом. Говоря современным языком, царский дом фараонов был вынужден размещать объявления о приеме на должность толкователя снов, роль, которая вряд ли появится в сегодняшних списках вакансий.
Иосифа рекомендовал на эту должность виночерпий, о котором мы читаем в главе Торы на прошлой неделе. Виночерпий заявил, что знает о возможном кандидате на эту должность и что он сам испытал мастерство этого кандидата в толковании снов.
Но его рекомендация была не совсем положительной. Виночерпий даже не упомянул имени Иосифа. Более того, он указал в должностной инструкции Иосифа несколько факторов, которые лишали его права занимать такое выдающееся положение в царском дворе.
Во-первых, Иосиф, по-видимому, даже не мог говорить на языке фараона. Во-вторых, он был юношей; интеллектуально незрелый и ни в коем случае не подходящий для такого возвышенного положения. Наконец, Иосиф был рабом, а далеко не демократическая египетская конституция прямо запрещала бывшим рабам занимать руководящие должности, даже отказывая им в праве носить царские одежды.
Рекомендательное письмо Джозефа было далеко не благоприятным. Это действительно свидетельствовало о его способностях в области толкования снов, но также содержало три грозных удара по его кандидатуре на эту должность.
Тем не менее, «фараон послал за Иосифом, и его поспешно вытащили из темницы». У Джозефа явно было очень мало времени, если оно вообще было, чтобы подготовиться к этому решающему интервью. Однако фараон дал ему время подстричься и сменить одежду. В конце концов, фараон не мог позволить неопрятному обвиняемому преступнику запятнать царский дворец своим рваным тюремным мундиром.
Фараон знал, что Иосиф был заключен в темную темницу без каких-либо шансов на свободу.
Он знал, что другие люди на месте Иосифа сделали бы все возможное, чтобы произвести впечатление на фараона. Ведь это было не просто собеседование на работу. Это была возможность избежать пожизненного заключения и, возможно, получить доступ к ближайшему окружению фараона.
На фараона произвело впечатление то, что Иосиф не прилагал таких усилий. Он никоим образом не пытался убедить фараона в том, что у него есть какие-то особые навыки или силы. Он решительно приписывал свои способности Могущественному. Снова и снова Иосиф принижал свои собственные таланты, уничтожая все шансы на то, что его появление перед фараоном даст ему свободу, которой он так отчаянно желал.
Именно признание Иосифа в том, что он лично не был подготовлен для этой работы, принесло ему не только согласие фараона на толкование его сна, но и достижение им руководящей роли, в которой он обеспечил выживание египетской нации и спас весь мир от голода .
Каждому современному ищущему работу рекомендуется усвоить уроки честности и смирения Джозефа.
Притворная самоуверенность не производит впечатления на других. Бутафорская внешность долго не обманывает людей проницательностью.
Верно и обратное. Не меньше, чем в Древнем Египте, подлинность и искренность в конечном счете преобладают даже в нашем несовершенном мире.
Чтобы прочитать другие статьи и очерки раввина Вайнреба, посетите его блог по адресу www.ou.org/rabbi_weinreb.
К 75-летию фараона Сандерса, интервью с ним и Кенни Гарретом из 2004 года
Вчера фараону Сандерсу исполнилось 75 лет, и по этому случаю я публикую слегка отредактированное интервью, которое я провел с ним и Кенни Гарреттом (они были затем началось сотрудничество, в результате которого были созданы прекрасные записи Beyond The Wall и Sketches of MD: (Live at the Iridium ) для обложки DownBeat.
__________
Кенни Гарретт-Фараон Сандерс (12-2-04):
ТП: Как началось сотрудничество? Кто сделал первые шаги? Как давно ты знаешь Кенни и как давно Кенни знает тебя?
ФАРАОН: Я не знаю Кенни лично так долго.
Мне всегда нравилось звучание его музыки, его концепция. Кенни все время любит играть, и однажды вечером, когда я работал в Iridium, он принес свою валторну и спросил, можно ли ему сесть. Я сказал: «Кенни Гарретт? Да». С этого момента, когда бы я ни приезжал в город, он приходил посидеть, если у него было немного времени. Иногда он не брал свой рог, и я говорил ему: «Чувак, в следующий раз принеси свой рог». Агент увидел, что происходит, и начал собирать вещи.
TP: Почему вы решили, что это сработает?
PHARAOH: Не столько его стиль игры, сколько его концепция музыки. Кроме того, ему очень комфортно рядом со мной, и это заставило меня чувствовать себя комфортно рядом с ним. Когда он сел, я увидел, что он сделает с группой, и мне это очень понравилось. Он многое открыл в моей голове. Так что идея о совместной работе пришлась вовремя. Я так скажу.
TP: Что Кенни вынес из тебя или вынес из тебя сейчас?
ФАРАОН: Мы говорили о системах мультифоники, о том, как получить более одной ноты одновременно.
Он любит разные аппликатуры и флажолеты, и делает это очень хорошо, и он знал, что я занимаюсь подобными вещами, теми вещами, в которые музыканты никогда не вникают. Он принес мне книгу, которую я все еще пытаюсь освоить. Я создал свою собственную концепцию, свой собственный способ, который мне подходит, и у каждого из нас есть то, что нам нравится делать. Так что мы слушали друг друга и пытались понять, что это было.
ТП: Я думаю, вы сами придумали эти вещи в 60-х.
ФАРАОН: Да, от игры. Я познакомился с ним еще в Окленде, штат Калифорния, от преподавателя музыки по имени профессор Пенн. Я слышал, как Орнетт Коулман мог делать две ноты одновременно, и спросил его об этом. Он немного научил меня — не так уж много — об обертонах и гармониках. С этого момента я просто пошел на себя, что я слышал.
TP: Между прочим, обертоны и мультифоника стали частью музыкального жаргона во времена джамп-бэндов, ритм-н-блюзовых и блюзовых бэндов, в которых саксофонистов называли в просторечии «хонкерами и визгами».
Это было частью твоего раннего опыта в Литл-Роке или когда ты уехал в Калифорнию?
ФАРАОН: Часть моего опыта, когда я переехал из Литл-Рока в Окленд. В то время, хотя мне понравилось то, что я услышал, я не думаю, что был готов совершенствовать обертоны и мультифонику, потому что я все еще пытался изучить другие элементы. Я не выучил последовательности аккордов, или как создавать арпеджио, или все мои гаммы. Потом я немного научился играть на фортепиано. До того, как я приехал в Нью-Йорк, я играл в клубах Окленда и Фриско, исполняя много баллад и музыку Чарли Паркера.
TP: Одна общая черта, которую я вижу между вами и Кенни, заключается в том, что вы оба заинтересованы в максимально возможном расширении техники игры на своих инструментах, но это всегда, кажется, направлено на цели мелодии и коммуникации, так что это не делается не ради себя, а ради цели.
ФАРАОН: Я даже не думаю о теноре, когда играю. Я не так сильно разбираюсь в технике игры на саксофоне, как может подумать другой человек.
Я смотрю на все это — барабаны, арфы. Я не знаю, какой у меня может быть концепция в то время. Это действительно зависит от того, какую мелодию мы играем, и это то, что я пытаюсь передать через свою валторну, любой инструмент, который я слышу, или любой звук, который я слышу.
TP: Я видел, как хриплые дома замолкают на одной убывающей ноте, когда вы сворачиваете сет. Звук кажется таким важным для вашей тональной личности.
ФАРАОН: Так и есть. Просто кажется, что нет конца моим попыткам усовершенствовать то, что я пытаюсь сделать. Вот как я на это смотрю. И Кенни очень напоминает мне меня самого. Кажется, он не удовлетворен только тем, что делает. Для меня это звучит так здорово, но мне всегда кажется, что он может сделать это лучше.
ТП: Еще одна общая черта заключается в том, что ни один из вас не боится быть популистом. После того, как вы сыграли с Колтрейном, вы привлекли широкую аудиторию песней Creator Has A Master Plan с Леоном Томасом, а в конце 70-х и начале 80-х вы сделали такие вещи, как Journey To The One и Rejoice, с припевами и африканской перкуссией.
И Кенни включает в себя музыку своей юности, фанк и R&B.
ФАРАОН: Кенни делает то, что он делает очень хорошо. Я даже не называю это фанком. Для меня это просто Кенни. Есть так много разных способов выразить себя. И если человек хочет назвать это фанком… Я не в категориях.
ТП: Я хочу сказать, что вы оба так сосредоточены на технике и извлекаете из своего инструмента все, что только можно, и все же конечная цель — общение, вы никогда не упускаете из виду мелодию и обращаетесь к широкой аудитории. .
ФАРАОН: Я всегда пытаюсь понять, каждую ночь, когда в каком-то месте есть люди, как играть то, что они хотят слышать, но НЕ играть то, что они хотят слышать! [СМЕЕТСЯ] Я устал пытаться запрограммировать первую мелодию, вторую мелодию и так далее. Я просто начинаю играть, и что бы ни происходило в этот момент, это то, что существует в данный момент. Но я всегда чувствую себя зрителем и игроком. Если мне не нравится то, что я делаю, то мне больше ничего не нужно.
TP: Вы считаете саксофон продолжением своего голоса?
ФАРАОН: Вот над чем я работаю.
Я все еще пытаюсь научиться играть прямой звук, играть прямо. Когда я играю, я беспокоюсь о том, близка ли каждая нота к гармонии, о том, как я атакую ноты, о том, как я себя чувствую, я имею в виду весь дух этого произведения. Если у меня плохая трость, я не могу быть тем, кем хочу быть. Некоторые трости дают вам сопротивление, когда вы можете играть, но когда вы найдете трость, которая собирается свернуться, просто мертвая, тогда ваш звук будет таким. Не люблю играть, пока не найду хорошую.
TP: Это тоже было проблемой для вас в 60-х, когда вы играли с Джоном Колтрейном?
ФАРАОН: Да, тогда это было проблемой. Я не знал, что у Джона тоже была такая проблема. Раньше я задавался вопросом, был ли это только я. Но я видел, как Джон бросал тростник прямо на пол, если этого не происходило. Иногда я задавался вопросом: зачем мне играть на саксофоне? Я мог бы играть на трубе и не беспокоиться о трости каждую ночь.
TP: С чего ты начал играть на саксофоне? Школьная группа?
ФАРАОН: Я играл на бас-кларнете в школьном оркестре.
Они не хотели никакого саксофона. И когда я играл на кларнете, мне всегда хотелось больше мягкого, мягкого звука флейты, а не писклявого звука. Раньше я настраивал всю группу, когда мы играли на фестивалях и концертах. Когда я услышал мелодию Джеймса Муди под названием «Hard To Get», я начал наводить на альт-саксофон, но все еще думал о кларнете.
TP: Это было в одиночку или в группах?
ФАРАОН: Это было по моей воле. Ну, я играл на блюзовых работах в Арканзасе. Я начал играть на теноре, потому что в моем городе было много альтистов, и мне казалось, что тенор больше подходит мне.
TP: Были ли тогда стилисты, на которых вы обращали внимание?
ФАРАОН: Мне нравился Чарли Паркер, но ни у кого не было его музыки. Так что все, что я мог слушать в то время, был Джеймс Муди, которого я всегда любил, а также Каунта Бэйси, «April In Paris» и подобные мелодии. Так было до тех пор, пока я не ушел.
TP: Затем вы отправились в Окленд, и там была очень активная сцена в Bay Area.
Я помню, как читал, что вы уходили в 9 вечера и возвращались в полдень следующего дня, и попадали во все разные места.
ФАРАОН: Я гостил у тёти. Я думаю, они думали, что я немного сумасшедший, потому что я не хотел работать на дневной работе. «Он не хочет работать». Я хотел работать, но казалось, что музыка была у меня на первом месте. Каждый раз, когда я приходил в бюро по трудоустройству и пытался найти работу, я сидел там минуту и уходил. Я просто не был в этом заинтересован.
[КЕННИ ГАРРЕТТ, КОТОРЫЙ ЗАДЕРЖАЛСЯ В ДВИЖЕНИИ, ПРИБЫВАЕТ]
КЕННИ: Прежде всего я хотел бы сказать, что это честь и благословение — иметь возможность стоять на одной эстраде с Фараоном. Я имею в виду, что Фараон сидел на одной эстраде с Джоном Колтрейном. Я стараюсь стоять как можно ближе к моему пониманию истины, и Фараон для меня таков. Я просто хотел записать это в протокол, так как Фараон сидит здесь, а я никогда не говорил ему об этом. Я думаю, он все равно знает.
Каждый раз, когда Фараон играл в Нью-Йорке, я пытался спуститься.
Многие молодые музыканты спят с такими людьми, как Фараон и Джордж Коулман, которые проложили путь. Я всегда старался слышать парней, которыми восхищаюсь, независимо от того, на каком этапе своей карьеры я нахожусь, потому что я чувствую, что очень важно оставаться с ними в контакте. Теперь я всегда включал хип-хоп, фанк и джаз в свою музыку, и это все еще присутствует, когда я играю с Pharaoh. Но у тенора более жирный звук, чем у альта, и то, что я на эстраде с Pharaoh, заставляет меня думать о других звуковых возможностях. Pharaoh также показывает мне, что я могу делать что-то по-другому — делать эту ноту немного крупнее или петь ее немного дольше. Он приближает меня к тому, чего я пытаюсь добиться.
ФАРАОН: Как я уже говорил, похоже, что Кенни — исполнитель, а он — публика. Это то, что проявляется в его музыке, и люди реагируют на это. Я начинаю танцевать сама! Я люблю общаться со зрителями, потому что ты можешь делать то, что хочешь. Если они открыты. Это смотря какая ночь.
ТП: Это непростое дело. И Кенни, ты дорожный воин. Вас много нет.
КЕННИ: Да, я стараюсь не вмешиваться. У моего поколения нет возможности играть в Five Spot полгода или год, поэтому я считаю, что для меня важно играть как можно больше. Когда я думаю о Монке, Трейне или Майлзе, парнях, которые играли все время, у них было больше возможностей развивать свой талант или идеи.
TP: Как вы относитесь к презентации этого квинтета?
КЕННИ: Мы просто играем, все еще пытаемся понять, как это настроить. У нас обоих есть представление о том, что мы хотим сыграть, а затем вместе мы пытаемся найти мелодии, которые нам нравятся. Иногда, на моем собственном сете, после того как мы отыграли всю энергичную музыку, мне нравится играть балладу или что-то еще, что немного отвлекает вас от этого. Есть люди, которые впервые слышат джаз, и немного грува никогда не помешает. Я пытаюсь представить себя слушателем. Мне нравится слушать, как кошки играют всю ночь, но я также хочу иметь что-то, чему я могу кивать головой.
Меня интересуют разные вещи, и я стараюсь бросить себе вызов. Так что я играю с такими людьми, как Q-Tip, Guru и Jazzmatazz, или играю Adagio for Strings с Симфоническим оркестром Нью-Джерси, или играю музыку Чарли Паркера с Роем Хейнсом. Затем вы узнаете что-то о себе и об этой музыке, и вы сможете представить это в следующей ситуации.
TP: Фараон сказал, что вы много говорите о мультифонике и подарили ему книгу на эту тему, а его подход доморощен. Повлиял ли на вас Фараон в этой области?
КЕННИ: Определенно. На самом деле, Фараон играет что-то такое, что звучит БАХТ-БАХ-ДАХ! Я пытался понять, как он это сделал, и я пошел домой и придумал систему для себя. Так что я занялся этим так же, как и фараон — поиском. Потом итальянский саксофонист показал мне книгу об этом, и я уронил книгу на него.
TP: Любая импровизированная ситуация вызывает интересную динамику. Фараон начал играть на альте и кларнете, а затем стал тенором. Прошлой ночью ты был так далеко на валторне, что если бы мои глаза были закрыты, я бы подумал, что ты играешь на тенор-саксофоне.
КЕННИ: Кто-то еще сказал это прошлой ночью. Я играю на валторне немного ниже, потому что мне нравится звук, но, может быть, рядом с тенором более очевидно, что я играю в этом стиле. Кроме того, я играл свою мелодию C, которая представляет собой комбинацию тенора и альта, так что это тоже немного сбивает с толку.
TP: Когда Кенни вошел, Фараон обсуждал свое влияние и упомянул, что познакомился с Чарли Паркером через Октет Джеймса Муди, который много гастролировал по Югу, когда он был подростком.
ФАРАОН: В то время я начал играть на альте. Я слышал не так много, как должен был, потому что в Литл-Роке нечего было слушать, кроме блюза по радио. Кроме того, я не мог столько тренироваться дома, поэтому мне пришлось пойти куда-то еще. Все, чему я научился, я получил от своего учителя Джимми Кэннона, который был трубачом. Он приносил в школу пластинки, и когда он их проигрывал, я спрашивал, кто это. Так я начал слушать Майлза и Лаки Томпсона, великого тенор-саксофониста, а также Трейна, Роллинза и Гарольда Лэнда.
Ему нравился Клиффорд Браун, и он много о нем говорил, так что позже я купил пластинку Клиффорда Брауна со струнами и попытался разобраться. Одно привело к другому.
КЕННИ: Первыми на меня повлияли Хэнк Кроуфорд и Гровер Вашингтон, а также коммерческие записи Cannonball Adderley, такие как «Mercy, Mercy, Me». Когда я еще раз проверил Пушечное ядро, я обнаружил, что он на самом деле играет прямо. Я не мог поверить, что это был тот самый парень. Я из Детройта, и все слушали Чарли Паркера, но все тенористы играли как Декстер, а все альтисты играли как Джеки Маклин. играть как Птица, пытаясь понять… [КОНЕЦ СТОРОНЫ A]
…и он подыгрывал в нижней части регистра — он любил это. Итак, я услышал это, и когда я стал старше, я возвращался и слушал эту запись, чтобы понять, что в ней такого впечатляющего. У меня действительно была возможность поиграть с Джо Хендерсоном до его смерти на Black Hope и на пластинке Mulgrew Miller под названием Hand In Hand . Я также слушал многих трубачей, потому что мне нравилась сила звука.
У меня была возможность играть с Кути Уильямс в группе Мерсера Эллингтона, а Маркус Белгрейв был моим учителем и наставником. Я также играл с Фредди Хаббардом, Дональдом Бердом, Вуди Шоу, Диззи Гиллеспи, Майлзом Дэвисом, Уинтоном Марсалисом и Томом Харреллом. Фредди особенно сильно меня вдохновил; Я всегда хотел попытаться соответствовать его чувствам и энергии.
Я почувствовал то же самое, когда впервые услышал Колтрейна. На самом деле, есть история, которую я должен рассказать. Когда я учился в старшей школе, я играл сопрано Джона Колтрейна, хотя я никогда не ЗНАЛ, что это было его сопрано! Потому что я ходил в школу с его племянником, который раньше говорил: «Мой дядя — Джон Колтрейн». Я никогда не верил ему». Затем однажды Рави позвонил мне и сказал: «Мой двоюродный брат Дэрил здесь, со мной». Я ничего не сказал. Я только что подумал об этом сопрано. Хотел бы я знать. Я бы постарался сохранить этот рог. Может быть, эти вибрации исчезли бы!
TP: Еще одна ваша общая черта — вы оба рано начали работать.
Кенни мог бы поступить в колледж, как и многие ваши современники, но вы этого не сделали. Когда приближался фараон, колледжи были менее распространены. Использовать клише вы научились в университете улиц.
ФАРАОН: Сначала я начал играть на барабанах. Чувак, мне надо было продолжать играть на барабанах. Но я хотел себе валторну, поэтому купил кларнет у парня, который ходил в церковь. Он хотел за него 17 долларов. Так что я давал ему по 20 центов каждое второе воскресенье, пока не смог купить этот кларнет. Я думал, что это был мир для меня, чтобы получить этот кларнет. Но это был металлический кларнет. Но в то время это было нормально для меня. Музыканты постарше говорили мне: «Ты должен получить свой звук. Вы должны получить правильный мундштук. Правый рог. Я всегда пытался понять, как мне получить тенора Зельмера. В мое время Selmer стоил около 500 долларов, а для меня это было все равно, что сказать миллион долларов. У меня никогда в жизни не было и ста долларов! Дома у меня были друзья, которые разрешали мне играть на альте короля и теноре Бюшера, но мне было некомфортно, потому что я должен был заботиться об инструменте — не испорти его.
У меня все еще был мой кларнет, хотя я не хотел играть на нем. Мой отец посмотрел на меня и на этот рог и сказал: «Это не пустяк. Дай тебе работу». Мне приходилось идти к другу домой, чтобы потренироваться час или два, иначе возник бы конфликт. практиковаться. Тем не менее, я всегда хотел, чтобы в моей школе была хорошая группа, и чтобы ребята правильно играли и правильно читали.
TP: Кенни, ты мог бы поступить в колледж, но ты присоединился к Мерсеру Эллингтону сразу после школы. Было ли это вообще хорошо? Были плюсы и минусы?
КЕННИ: Для меня все это было плюсом. В основном гармонию, которой я научился, я открыл сам. Я использую другую номенклатуру. Если бы я сел с профессором, они могли бы сказать: «Ну, вот как мы это называем», а я отвечу: «Ну, вот как я это называю». Я помню, как разговаривал с Херби Хэнкоком, и он сказал: «Ну, все называют разные аккорды разными именами».
Для меня, если бы я пошел в Беркли, у меня не было бы возможности играть с Кути Уильямсом, который вышел на пенсию.
Или посидеть с Гарольдом Минервом, ведущим альтистом, протеже Джонни Ходжеса. Я смог застать последнюю часть эры биг-бэндов и играть в органных трио. Так что я смотрю на все это как на благословение, потому что это делает меня тем, кто я есть сейчас.
TP: Старшие музыканты говорили с вами так же, как и Pharaoh, что у вас должен быть собственный звук?
КЕННИ: На самом деле, мой отец сказал мне это. Я помню, как однажды мы были в Dairy Queen на Маке и Мичигане, и он спросил: «Кто это говорит по радио?» Я не знал. Он сказал: «Ну, у всех есть звук». Это был Стэнли Террентайн. После этого, кажется, я подсознательно начал думать о звуке. Однако я не осознавал, что у меня есть звук, пока мне не исполнилось 18, когда я услышал кассету и узнал себя. Как только я понял, что мой звук немного отличается, я начал пытаться его культивировать.
TP: Является ли звук, который вы сейчас проецируете, звуком, который вы слышали в своем воображении, когда только начинали? Или он развивался сам по себе?
КЕННИ: Я думаю, что для меня это была комбинация обоих.
Я определенно осознавал звук, который хотел, и до сих пор ищу! Каждый день я думаю о том идеальном звуке, если есть идеальный звук. Но когда я стал старше, я понял, что могу не найти ИДЕАЛЬНОГО звука, но у меня есть что-то, что является моим уникальным. Так что я просто принимаю это как подарок от Творца. Конечно, я всегда в поиске. У меня есть разные мундштуки, и я говорю: «Хорошо, в нем есть этот элемент, но не этот другой элемент, который я ищу». хочет играть. Все идеи просто вытекают.
ФАРАОН: Я знаю, что говорит Кенни. Он так сильно напоминает мне Джона Колтрейна. Джон спрашивал меня после ночной работы: «Как звучит этот мундштук?» «Звучит здорово, Джон. Похоже, это звучало». Однажды я работал над мундштуком и знал, что Джону он понравится. Он попробовал это в Birdland, а потом сказал: «Чувак, мне нужно это». Я подумал, что, может быть, я должен работать над ними всеми, как это. Позже он позвонил и сказал мне: «Я не получаю одинаковый звук на всей своей валторне, так что не похоже, что это сработает для меня».
Низ был прохладным, но верхний регистр был каким-то тонким. Я подпилил пять таких мундштуков. Поэтому перестал работать над мундштуками, потому что я все портил.
Нет конца поиску лучшего звука или тона, который только можно получить. Я даже не знаю, что я ищу! Однажды Большой Ник Николас сказал мне: «Я велел Роллинзу и его кошкам открыть ключи, чтобы вы могли получить какой-нибудь звук». Итак, я начал поднимать свои ключи. Но это наложило дефект на технику. Мои пальцы застревали между клавишами; они были слишком высоки. Я решил, что ключи на одном валторне подняты высоко, а на других нет. который. Рог, на котором я сейчас играю, поднят высоко. Поскольку я использую мундштук с очень тонким слоем, это помогает мне центрировать звук, поэтому я могу играть громче. Но если бы я использовал тот же мундштук на инструменте с клавишами нормальной высоты, я бы не получил от него столько звука.
TP: Кенни, есть ли что-нибудь, что вы хотели бы спросить у фараона лично для целей этого разговора?
КЕННИ: Мне всегда было интересно, каково это стоять на эстраде с Джоном Колтрейном и слышать этот прекрасный звук.
Что пришло вам в голову? Потому что, когда я стою рядом с Фараоном, у меня в голове возникает следующее: «О, у него такой красивый звук».
ФАРАОН: Я всегда чувствовал, что то, что я делаю, вообще не происходит. Я лично слышал, как многие саксофонисты играют. Я играл на кларнете и всегда чувствовал, что у меня довольно хороший звук. Но играя с Джоном на эстраде, казалось, что он прошел через это и в каком-то смысле немного опередил нас. Я пытался понять, что он делает с комбинацией мундштука и трости, чтобы получить такой резкий звук. Но я слышал, как он играет на всевозможных мундштуках, и это до сих пор выходит. На эстраде казалось, что его звук не так уж похож на звук саксофона. Все, что он делал, исходило изнутри. Это было больше похоже на личный голос или что-то в каждой ноте. Казалось, что в звуке больше мяса, больше всего, что я ищу. Я не хотел ЗВУЧАТЬ так, но я пытался понять, как он смог выйти за пределы. Я знаю, что беру одну и ту же ноту. Но я не получаю почти того, что он получает от этого.
Это заставило меня искать разные способы аппликатуры определенных нот. Я играю, скажем, в середине C так много разных способов, с таким количеством разных аппликатур, и я до сих пор не знаю, какие из них использовать. Когда я играю балладу, я использую определенную аппликатуру, чтобы сделать ее более качественной. Затем это продолжается и продолжается. Я перепробовал много мундштуков, и звук мне все равно не нравится. Я должен продолжать работать над этим. Иногда Кенни подходит ко мне и говорит: «О, это хороший звук». Когда он выходит из комнаты, я хочу знать, что он слышит! Что касается меня, я пытаюсь быть слушателем, чтобы понять, что такое хороший звук. Это потому, что звук более резонансный? Прорезается? Я иду вверх и вниз, вверх и вниз. Я все еще не удовлетворен.
КЕННИ: Майлз часто говорил о том, что когда он играл с Чарли Паркером, он думал, что не готов и так далее. Но обычно лидер что-то слышит. Я бы хотел, чтобы Фараон сказал мне, что, по его мнению, Джон Колтрейн услышал в нем, что он искал.
ФАРАОН: Не знаю! [СМЕЕТСЯ] Казалось, что он бросает вызов валторне, пытаясь выжать из нее все, что только можно. Однажды он спросил меня: «Ты можешь поставить низкую пятерку?» Я думаю, Эрл Бостик мог бы сделать это только своими губами. И он говорил о нижнем си-бемоль на валторне. Я предполагаю, что он хотел сделать еще один шаг вниз, чтобы получить все, что он мог из инструмента для своего выражения. Но я еще не дошел до того, чтобы попытаться выяснить, что он нашел во мне. Раньше я делал на своей валторне много вещей, которых, я знаю, он не делал, и он спрашивал меня, как я играю пальцами то или иное. Я даже не мог ему сказать. Я должен был сделать это прямо на месте. Многие мои вещи исходят изнутри. Специально для нижних нот я пытаюсь получить сырой, раздражающий звук, напевая в валторну, или каким-то образом его гармонизировать, чтобы просто изменить текстуру. Не все время. Просто иногда. Или, может быть, сделать еще одну гармонику, чтобы вы спросили: «Что он делает?» Это не было какой-то аппликатурой.
TP: Похоже, ваш персонаж, должно быть, понравился Колтрейну, как Кенни нравится вам. Твоя вечная неудовлетворенность существующим положением дел и постоянные попытки двигаться вперед и находить что-то новое — возможно, это было частью этого.
ФАРАОН: Я знаю, что Кенни пытается найти всевозможные способы развития своего звука. Это напоминает мне Джона. Джон отличался от любого другого музыканта, которого я знаю. Я пытаюсь понять, что он слышал, и трудно сказать. Я знаю, что он что-то слышал.
TP: Это сотрудничество будет продолжаться?
ФАРАОН: Будет, но не сейчас.
КЕННИ: Надеюсь, это продолжится. Есть всего несколько человек, с которыми я хочу сесть на эстраду, и Pharaoh определенно один из них. Кроме того, для меня это тоже учеба. Дело не только в том, чтобы быть лидером. И по мере того, как я учусь, я надеюсь, что я также даю, что я говорю: «Хорошо, это другой подход». Когда я слышу его, я думаю: «О, вау, это именно то, что я чувствовал». Я просто не могу сделать это в данный момент! С ним очень весело играть, потому что есть взаимное уважение.