Интервью Ирины Прохоровой
T
КУЛЬТУРА•ИНТЕРВЬЮ
Интервью
ФОТО
ПРОДЮСЕР
АРТ-ДИРЕКТОР
АССИСТЕНТ ФОТОГРАФА
Марина анциперова
тау демидов
макс кузин
сергей пацюк
Павел Панкратов
Ирина Прохорова — главный редактор журнала «Новое литературное обозрение» и соучредитель Фонда Михаила Прохорова, который поддерживает чуть ли не все культурные иницативы в регионах — от школы культурной журналистики до фестиваля «Территория» и книжной ярмарки «КРЯКК». The Blueprint встретился с одной из самых влиятельных подвижниц гуманитарного знания и благотворительности в России, чтобы обсудить недовольство молодежи, разворот к авторитаризму, радикализацию общества и институт репутации в России.
По вашим интервью складывается впечатление, что и западные журналисты, и русские к вам часто идут как к человеку, у которого есть ответы на все вопросы. Как вы себя в этой роли чувствуете?
Я не считаю себя знатоком во всех областях — это просто невозможно.
Сфера моей ответственности — гуманитарное знание и благотворительность. Конечно, как гражданин своей страны я много думаю и переживаю по поводу драматических событий последнего времени. Но мое мнение, если меня спрашивают о политических или социальных процессах, — это частное мнение, а не высказывание крупного эксперта. Тем более ни один эксперт не претендует на знание истины. Любые разговоры об общественных проблемах — это дебаты, споры, размышления, вопросы.
Меня долго не было в Москве, и когда я вернулась, то была удивлена, до чего общество политизировано и поляризовано. Не проходит и дня, чтобы с друзьями мы до ночи не спорили о том, что будет дальше и как оно должно быть. Вы согласитесь, если я скажу, что общество сейчас гораздо более взволнованно, чем было год назад?
Поляризация общества происходит колоссальными темпами. Буквально два года назад мы жили совсем в другой стране. А ведь тогда мы то и дело восклицали: «Какой ужас, хуже уже быть не может». Теперь же мы видим, что шутка «когда достигли дна, оттуда постучали» становится печальной действительностью.
Общество ропщет, требуя права на ценностные перемены и свободное развитие, а власть все больше капсулируется и отдаляется от социальной реальности. В результате количество мирных сценариев эволюции резко сокращается, почти исчезает. Единственное, что до сих пор объединяет большинство людей, — это нежелание страшных социальных катаклизмов. Обратите внимание, что общество до сих пор пытается быть услышанным, и все эти мирные манифестации (причем они принципиально мирные) — это последняя площадка, где оно может разговаривать с властью. Просто других мест для дискуссий не осталось. А в ответ власть проявляет бессмысленную жестокость, не желая уступить даже по мелочам. Как историк культуры я могу только сожалеть о происходящем: про истоки русской революции можно было прочитать правильные вещи даже в советских учебниках.
Почему так происходит?
Когда взят курс на восстановление авторитаризма и вся государственная машина насильственно разворачивается назад, с этого пути уже свернуть невозможно, потому что это очень негибкая система, она не способна отступать, лавировать, идти на компромиссы. Государство стремится восстановить тотальный контроль над всей общественной жизнью, прикрываясь борьбой с мифическими внешними и внутренними врагами, якобы под покровом ночи пытающимися разрушить великую державу. Это борьба с ветряными мельницами: вместо реальной работы по укреплению национальной безопасности весь репрессивный аппарат начинает охотиться за журналистами, избивать женщин, сажать в тюрьму инакомыслящих. Все это мы проходили: старожилы помнят, как самолет молодого немецкого пилота-любителя Матиуса Руста сел в 1987 году на Красную площадь. Хотелось бы, чтобы на эти грабли не наступали заново.
В связи с недавним законом о просвещении хочется спросить вас, как просвещать, когда государство этому противится?
Курс взят на антипросветительскую деятельность, и ничего более неразумного и ошибочного в современном мире нельзя себе представить. Конечно, можно быть огромным имперским мастодонтом на окраине цивилизации: у нас есть нефть, газ, силовики, атомное оружие, и такое существование может длиться довольно долго. Но если вы хотите быть сверхдержавой, то она сейчас определяется не количеством ракет, а количеством золотых мозгов. Если мы хотим диктовать всему миру свою волю и быть влиятельным игроком в мировом сообществе, нет другого способа, как предъявить высокообразованную и культурную страну — только внутренний человеческий капитал дает рейтинг на международном уровне. Нельзя усидеть на двух стульях.
Да, но мы же ведем курс на изоляцию?
Это печально, потому что ничего яркого и самобытного в изоляции никогда не произрастало.
Обратите внимание, что самые яркие периоды развития страны (золотой, Серебряный век, оттепель и так далее) происходили в тот момент, когда Россия открывалась миру. Меня не перестает удивлять наивность управляющего класса: с одной стороны, идет планомерное изничтожение качественного образования, подмена его идеологическим суррогатом, с другой — постоянный разговор о нехватке специалистов высокого уровня. В этом вся суть невежественного сознания: неумение выстраивать причинно-следственные связи. Создается ощущение, что наше начальство живет в сказочно-мифологическом пространстве телефонного права: стоит поднять трубку и потребовать, то по щучьему велению из какого-то таинственного ларца выскочат все необходимые вам специалисты. Невозможно объяснить этим горе-управленцам, что, сколько ни звоните, если их нет, то и не будет. Ломать не строить — разрушить инфраструктуру знания легко, а на создание новой экспертной среды требуются годы и десятилетия.
Вы сказали про желание усидеть на двух стульях, и хочется поднять вот какую тему. Мы недавно публиковали колонку Кети Чухров — довольно радикальную. Она говорит о том, что российская культура — это культура, которая очень сильно базируется на российских деньгах, и в нынешней ситуации культурным деятелям больше делать вид, что можно сидеть на двух стульях, нельзя. Что вы думаете по этому поводу?
Дело же не в государственных или частных деньгах, а во взаимоотношениях государства и общества. Во Франции, например, государство тоже выступает главным донором культурных инициатив, но там и речи быть не может об идеологическом давлении на творческих людей. У нас же власть по старинке полагает, что деятели культуры — это крепостные актеры. Мы, дескать, даем деньги, а вы извольте отработать государственный заказ. Указывать музыкантам, как играть, а писателям — о чем и как писать, — это типично советское тоталитарное наследие, которое, увы, никак не изживается.
Представление о том, что наше общество — дитя неразумное, которому нужно все время вытирать нос и которое необходимо наставлять, как себя вести, — старая порочная мифология. 90-е годы доказали, насколько российское общество дееспособно, креативно, конкурентоспособно, прекрасно умеет самоорганизовываться и развивать целые индустрии. Поэтому государство бессмысленно тратит огромные силы и средства на армию надсмотрщиков и пропагандистов. Хочу заметить, что в 1990-е и 2000-е годы государственные деньги в российской экономике составляли не более 30%, что не только не мешало, но весьма способствовало ее развитию. Появление благотворительных фондов и свобода творчества создали фундамент для расцвета постсоветской культуры. Относительная лояльность большинства общества к власти в те годы зиждилась прежде всего на существовании большого количества социальных лифтов для активных молодых людей.
Вы полагаете, именно с этой проблемой связано большое количество молодых людей на протестах?
Разумеется, растущее недовольство молодежи прежде всего связано с тем, что социальных лифтов для личностной самореализации практически не осталось. Куда сегодня толковый молодой человек может пойти работать? Раньше существовал большой выбор: предпринимательство, политика, журналистика, образовательные и культурные индустрии и множество других профессий, появившихся после распада СССР. Мощный социальный запрос на новый креативный класс в 90-е позволил частично смягчить коллективную травму радикальной и болезненной трансформации общества. Когда иностранные коллеги приезжали в Россию в конце 90-х, то они с удивлением отмечали, что, если в западном мире во всех статусных и дорогих пространствах (ресторанах, барах, театрах) обычно проводят время люди среднего возраста, то у нас там сидели сплошь молодые люди. Они стали рано зарабатывать деньги, поддерживать старшее поколение, не сумевшее адаптироваться к новой реальности, и именно их созидательная деятельность помогла всей стране преодолеть сложный период. А что мы видим сейчас? Фактически молодые образованные люди вытесняются из активной жизни. Куда можно пойти талантливому инициативному человеку: в охранники? В ОМОН? В «Единую Россию»? На Первый канал? В пригожинские тролли? На это готовы далеко не все. Я думаю, что недаром такое количество молодых людей недовольны, возмущаются и протестуют. Игнорировать это невозможно. Вы закрываете для них будущее, и молодежь повально хочет уезжать — она безошибочно понимает, что ее лишают шансов профессионального и личностного роста.
Фонд Михаила Прохорова поддерживает практически все независимые театры из тех, что успели заявить о себе. Вы понимали, что культурная жизнь будет развиваться в ту сторону, о которой мы с вами говорили, — или просто заметили дефицит их поддержки со стороны государства и решили его восполнить?
Фонд был создан в 2004 году, и с самого начала задачи его были сформулированы как поддержка локальных сообществ и культурных инициатив в регионах. Сейчас только ленивый этим не занимается, но в то время подобная стратегия казалась весьма странной, она шла вразрез с москвоцентричным трендом культурной жизни. Многие нам с братом тогда говорили: ребят, ну вы оригиналы. А ведь в регионах тогда ситуация была крайне плачевной, творческие люди поголовно бежали в столицу, тем самым еще более обедняя и без того оскудевшую культурную жизнь.
Фонд был нацелен на развитие местных культурных инициатив, чтобы талантливые люди могли реализоваться в своем крае. Постепенно в процессе деятельности фонда сложилось несколько приоритетных направлений благотворительной программы. Это прежде всего большой блок мероприятий «Книжный мир», направленных на поддержку чтения: книжная ярмарка в Красноярске, библиотечный грантовый конкурс, литературная премия «НОС» и другие. Во-вторых, поддержка современного искусства и в первую очередь — театра. Мы являемся многолетними партнерами ведущих театральных фестивалей: «Золотая маска», «Территория», «Новый европейский театр», «Ново-Сибирский транзит» и так далее, а также сами проводим фестиваль «Театральный синдром». Наш грантовый конкурс «Новый театр» позволяет региональным театрам создавать экспериментальные спектакли, не боясь коммерческих убытков. Третье направление — это образование и просвещение. Иными словами, мы ведем системную работу по развитию инфраструктуры культурной жизни.
А не альтернативу государству и его поддержке культуры?
Нет никаких альтернатив, это ложная категория. Чиновники — наши сограждане, нравится это вам или нет. Просто изоляционистская консервативная среда порождает человека, который видит крамолу во всем, что не соответствует его опыту и кругозору. Не будем забывать, что большая часть населения выросла в страшных индустриальных моногородах или богом забытых местечках без свободного доступа к культуре, без продвинутого образования, а все эстетическое воспитание сводилось к тому, чтобы нарисовать к 8 Марта мамочке цветочки. Стоит ли удивляться, что язык современной культуры людям не понятен и потому неприятен? К открытию фонда в Норильске мы приурочили выставку, посвященную детским фантазиям и страхам. На открытии один из представителей местной власти возмущался, до чего дети стали жестокими, и тогда я его спросила, неужели он не рисовал в детстве войну. Он задумался и согласился. Ему нужно было просто объяснить, что ничего не меняется: дети все так же пытаются осмыслить насилие и ему противостоять, а общество часто им навязывает модели насилия, которые становятся легитимными.
То есть вы считаете, что нужно находить мирные пути диалога с властью. Но мы говорили о том, что значит пойти работать на Первый канал — есть ли большая разница с тем, чтобы пойти в государственный театр? Какая цена может стоять за этим?
Я считаю, что просвещение должно распространяться на максимально широкие слои общества, ведь во власть рекрутируются представители разных социальных групп. А сравнение Первого канала и театра я считаю некорректным. Крупные медиа превратились в вульгарную пропагандистскую машину, а театр — это творческая институция, которая развивается по своим законам, несмотря на идеологическое давление последних лет. У нас и библиотеки, и музеи преимущественно государственные, что тут поделать. Однако даже в советское время, в эпоху тотального государственного контроля культура умела за себя постоять, она была площадкой консолидации общества, формирования новых смыслов и общественных дискуссий. Эту роль она продолжает выполнять и сейчас. Хочу подчеркнуть, что в задачу фонда не входит давать пощечину общественному вкусу, то есть провоцировать культурные скандалы посредством эпатажных проектов. Наша задача — системное повышение культурного уровня и самого статуса культуры, которую власть низводит до бытовой услуги. Культура не только снимает социальное напряжение, что так важно для нашего поляризованного общества. Культура связывает разрозненные территории в единое целое, создавая страну и нацию. Печально, что заново приходится объяснять прописные истины, но делать это необходимо.
Чувствуете ли вы, что в обществе появляется новый и большой интерес к истории современной: очередная книга Зыгаря была бестселлером, на новогодние праздники ее читали все мои близкие и далекие знакомые — вплоть до условных инфлюенсеров в Instagram.
Мне кажется, что в России интерес к истории всегда был велик. Он становится особенно сильным в периоды социальных катаклизмов, когда рушится привычный образ жизни. В эти моменты история становится хранилищем культурных прецедентов, помогающих понять и объяснить стремительные перемены, и одновременно резервуаром новых социальных метафор. Я вдруг вспомнила популярную рекламу банка «Империал» 90-х годов: краткие и невероятно остроумные исторические сюжеты. До сих пор мы перекидываемся цитатами из них. А сегодня растет интерес к 90-м: да, старшее поколение в ужасе от этого времени, но младшее смотрит на него как на загадочное и легендарное десятилетие. Как человек, переживший этот период в сознательном возрасте, могу сказать, что такой уникальной эпохи свободы слова и деятельности в истории России никогда не было. Я считаю, что свобода ценна сама по себе, а не как приложение к колбасе. Более того, без свободы и колбасы не бывает, как показывает советский опыт.
Или только одна — единственного сорта.
Да, именно — и плохого качества.
Многие публикации в «НЛО» все же о советском времени.
Меня очень интересует эволюция послевоенного советского общества. События 1991 года потрясли меня до основания, я с тех пор постоянно задавалась вопросом: как могло произойти, что никто не мог предвидеть такого развития сценария? Как грозная советская империя могла «слинять в три дня» (по выражению Василия Розанова, который таким образом охарактеризовал падение императорской России в 1917 году)? После распада коммунистического пространства мы затем наблюдали «арабскую весну», которую тоже не смогла предсказать армия международных аналитиков. Получается, что в отсутствие свободы слова, которая является лакмусовой бумажкой социальных настроений, общество в конечном итоге становится загадкой как для власти, так и для самого себя. Пропагандисты и их заказчики начинают верить в собственные измышления, а в это время внутри различных социальных страт происходят трансформации, не видимые для внешнего наблюдателя. Проблемы, которые накапливаются в недрах общества и вовремя не решаются, а лишь замалчиваются, в конце концов обрушивают жесткую, инертную политическую систему. В журнале я особое внимание уделяю исследованиям о том, как советские люди отвоевывали пространство свободы. Новый общественный договор в постсталинский период был основан на том, что государство перестает тотально контролировать и разрушать семью в обмен на показную лояльность. Семья и вообще частная жизнь стали первичными площадками свободы, а кухни превратились в своеобразные дискуссионные «гайд-парки». Постепенно сформировался параллельный официальному миру образ жизни с самиздатом, квартирными выставками, походами, борьбой с цензурой, домашними научными семинарами и прочим. Понимание, какими разными, иногда прихотливыми путями происходит возмужание общества даже в самых тяжелых обстоятельствах, рождает исторический оптимизм.
То есть не нужно поддаваться выученной беспомощности?
Уныние — самый главный грех. Ситуация сейчас крайне неблагоприятная, но тем не менее коридоры возможности все же остаются. Если сравнить нынешнюю жизнь с советской, где все сферы жизни были в руках государства, где невозможно было себе представить никакой частной инициативы, то есть что защищать и развивать.
Вы ходите на митинги и считаете ли вы это важным?
Да, я имею на это право — конституционное. Попытка задавить мирный протест приводит к росту внутренней агрессии и раздражению. Конечно, думать, что если ты один раз вышел на демонстрации, и все изменится, — это иллюзия. Однако у нас есть право, и им нужно пользоваться. Разгоны и избиения демонстрантов работают против власти. Недавно вышел указ, чтобы сотрудники полиции и прочие силовики на работу ездили в штатском. Получается, что работники правоохранительных органов становятся ненавистны обществу. Для самих силовиков это тоже не очень приятно: стыдиться собственной профессии тяжело, это порождает большой дискомфорт. К тому же их дети начинают стыдиться родителей, слыша разговоры в школе, читая дискуссии в интернете. А мне удивительно, зачем вообще нужно было выстраивать эту систему искусственных и бессмысленных запретов. 90-е годы были куда более нестабильными, протестных демонстраций было несметное количество, и ничего, мир не рухнул.
У вас есть ответ на вопрос, как найти в меняющемся мире точку опоры? И разобраться, что правильно, а что неправильно. Во вселенной, где новая этика сменяет старую, но осталось море полутонов.
Есть старая проверенная формула: не делай другому того, чего бы ты не хотел, чтобы сделали с тобой. Я полагаю, что этика должна строиться на гуманистическом фундаменте: уважении к человеку, его достоинству и жизни. Все остальное — производное от этого основополагающего тезиса. Иначе что ни делай, все равно получится КПСС и автомат Калашникова. На мой взгляд, сейчас в нашей стране налицо столкновение двух взаимоисключающих этических систем. Государство сверху пытается навязать обществу старую тоталитарную идеологию с ее апологией насилия и пренебрежением к человеческому достоинству. В то же время в самом обществе растет запрос на гуманизацию жизни, на справедливость и безопасность. Эта зона конфликта неизбежно будет расширяться, учитывая, что государственные институты, призванные защищать человека от властного произвола, практически не работают. Они обслуживают власть, а не интересы личности.
Как минимум не работает институт репутации.
Я бы с вами не согласилась. Несмотря на шельмование подлинных авторитетов и создание дутых экспертов в официальной пропаганде, репутационная табель о рангах все равно существует. Мы же все прекрасно знаем разницу между, например, Юрием Дудем и Владимиром Соловьевым, хотя оба формально принадлежат к журналистскому цеху, или между «Мемориалом» и Военно-историческим обществом, хотя оба числятся НКО. Репутация — это не только мощный символический капитал, но и регулятор общественной жизни, заставляющий институции и инфлюенсеров соблюдать этические нормы.
Кажется, что в нашем обществе все очень быстро забывают.
Информационный бум порождает во всем мире короткую историческую память. Но я уверена, что это временное явление, просто новостной поток еще пока не структурирован. Нечто подобное происходило в конце XVIII — начале XIX века с резким развитием книжного рынка. Но постепенно гутенберговский хаос стал превращаться в галактику: появление профессиональной журналистики, института экспертизы, новых образовательных и эстетических стандартов выстроили систему навигации, позволившую ориентироваться в насыщенном информационном пространстве и сформулировать иерархию ценностей. То же самое, несомненно, произойдет в ближайшее время, что позволит найти новую историческую оптику для возрождения института исторической памяти.
Архитектор Настя Смирнова когда-то рассказывала нам, студентам «Стрелки», как перевод книги может поменять мир. В начале 2010-х происходило много всего, в качество городской среды инвестировали, например, Мамут и Абрамович, но так совпало, что трансформация Москвы началась после перевода «Жизни и смерти больших американских городов». Верите ли вы тоже в то, что в начале было слово, а переведенное слово и переведенная книга действительно может что-то изменить?
Если бы я в это не верила, я бы не стала издателем. Я всегда говорю, что мой сдержанный оптимизм связан со спецификой моей профессии. Издатель свято верит, что он может изменить мир к лучшему. Собственно история подтверждает, что так оно и есть. Когда Гутенберг изобрел свой знаменитый печатный станок, многие говорили, что это экономически бесперспективно, поскольку Европа неграмотна — меньше процента людей умели читать. Однако через 20–30 лет благодаря этой инновации количество грамотных читателей резко возросло. Книги и вообще качественная информация меняют реальность, они расширяют горизонты опыта, сферу идей и жизненной практики.
Какая книга может изменить Россию?
Я бы все-таки предложила не относиться к книгам как к аналогам священного писания, чтобы не навязывать очередные унылые догмы обществу. Значительно разумнее рассматривать авторов книг как занимательных собеседников, с которыми хочется не столько безоговорочно согласиться, сколько поспорить. В споре если и не рождается истина, то по крайней мере возникает возможность консенсуса по многим важным социальным проблемам. Главное, чтобы сохранялась свобода создания и распространения информации, а также свободное ее обсуждение. Я с радостью наблюдаю, как в последние годы растет интерес к серьезной качественной литературе, как художественной, так и научно-популярной. Это несомненный признак того, что в создавшемся вакууме идей и исчезновении образа будущего люди обращаются к интеллектуальной информации в желании исправить эту драматическую ситуацию.
Почему из трех журналов в вашем издательстве один — о теории моды?
Ну, во-первых, это новая гуманитарная дисциплина, бурно развивающаяся в последние десятилетия, которая изучает историю цивилизационных процессов сквозь призму изменений стилей одежды, канонов красоты, стандартов гигиены и других повседневных практик. Мода чутко реагирует на смену социальных настроений и к тому же делает это быстрее, чем другие сферы культурной и интеллектуальной жизни. Недаром тоталитарные и авторитарные режимы так яростно борются с модой, видя в ней проявление индивидуальности и свободы личности. Постоянные крестовые походы советской власти против «стиляг» в этом смысле очень показательны. Отстаивание советскими людьми своего права на моду — это и своеобразное требование социальных перемен, поскольку мода динамична, подвержена изменениям и обновлениям. Я думаю, что расцвет интереса к моде и дизайну в России — тоже показатель позитивных изменений.
А как строятся отношения с модой у вас?
На определенном этапе я выработала удобный стиль: брюки или джинсы, пиджак и много пластмассовой бижутерии, которую можно легко заменить — и кажется, что все время одета по-новому. Я вообще люблю моду, невозможность одеться по своему вкусу в моей советской юности доставляло мне много страданий. Очень важно найти свой индивидуальный стиль, это проявление личного достоинства, укрепление внутренней уверенности в себе. Поэтому пропаганда «духовности», которая якобы не совместима с эстетизацией жизни, — это тоже способ унижения и порабощения человека. Каждое поколение вырабатывает свою стилистику— не только одежды, но и образа жизни в широком смысле слова. За эту возможность свободно визуально выражать себя тоже нужно бороться.
Тогда вы чувствуете себя собой.
Именно. Что же касается общественного отношения к самой моде, то оно стремительно менялось на протяжении постсоветского времени. 90-е годы были периодом гипертрофированного гламура — типичной реакции общества дефицита на внезапно открывшуюся сферу свободного потребительства.
Главным показателем успеха стало обладание самыми крутыми брендами и их демонстрация. Помню, как мы тогда шутили, что если бы понты светились, то с московского неба не сходило бы северное сияние. Поразительно, как быстро этот парад тщеславия сошел на нет. Достаточно было одному поколению прожить в элементарном бытовом комфорте, не ломая голову, где достать зубную пасту, носки, туалетную бумагу и не уродливую одежду, как потребность в гламуре отпала.
Мне нравится наблюдать, как сейчас одеваются молодые люди — очень просто. Одежда перестала быть частью престижа, показатель статуса перешел на более глубокий и содержательный уровень. Скажу честно, как травмированный советский человек я по-хорошему завидую молодым людям, несмотря на всю драму их сегодняшнего существования: ну почему в нашей юности не было хотя бы повседневного нормального образа жизни, свободного доступа к информации, возможности путешествий и выбора места жительства. Эти завоеванные права тоже нужно ценить и защищать. На них ведь тоже идет наступление.
Вы были одним из первых культурных деятелей своего поколения, кто активно поддержал #metoo. Вы чувствуете, что за последние года три в России отношение к этой проблеме изменилось?
Меня очень радует, что в нашей стране это движение началось. До самого недавнего времени невозможно было говорить о проявлениях абьюзерства, с которым сталкивается практически любая женщина. Не только в общественном пространстве — даже среди своих. Да, это считалось стыдным, во всех проявлениях насилия и харассмента всегда винили женщину. Делегирование насилия в семью — классическая практика тоталитарных милитаристских государств. Сознательно унижая мужчин — а государство унижает их сильнее женщин, поскольку те больше встроены в социально-политическую жизнь, оно в качестве компенсации дает им зеленый свет на беспрепятственное издевательство над домашними. Это страшная ситуация, которая долгое время в обществе считалась негласной нормой. Тот факт, что это перестало быть поведенческой нормой, — несомненно большой этический шаг вперед, сколько бы ни пытались шельмовать это движение.
Но достаточно ли дискуссии небольшой части общества для того, чтобы изменилась реальность?
Понимаете, мы радикальная культура, мы хотим найти волшебную палочку, которая в мгновение ока преобразит наш мир до неузнаваемости. Это утопическое мышление, фундаментальные изменения происходят в результате долгой и системной работы общества. Опыт свободы предыдущих десятилетий начинает давать результаты только сейчас. Я, например, с большой радостью слежу за бурным развитием феминистского движения. Слово «феминизм» еще в 2000-х никто не употреблял, оно было просто бранным, современные независимые женщины открещивались от него как от огня. И вдруг появляется поколение молодых амазонок, которые выходят в публичное пространство и открыто говорят о проблемах гендерных отношений, о трансформации семьи и всего жизненного уклада.
Знаете, во времена моей молодости невозможно было увидеть папу, в одиночку катящего коляску с младенцем, — а если это случалось, то перед вами был либо святой мученик, либо подкаблучник. На этой почве происходило колоссальное количество семейных драм. Мужчины не считали своим естественным долгом заниматься семьей и детьми. И вдруг с середины 2000-х, приходя в какой-нибудь торговый молл, я стала обращать внимание, как много отцов несут маленьких детей на руках, дают им бутылочку, играют с ними. Вот эти вещи мне как исследователю очень интересны. Мужчины возвращаются в семью, в которой начинают складываться новые — партнерские — отношения, и это основа будущих главных трансформаций в обществе на более высоком уровне.
РЕДАКЦИЯ THE BLUEPRINT БЛАГОДАРИТ Электротеатр Станиславский за помощь в проведении съемки
{«width»:1200,»column_width»:120,»columns_n»:10,»gutter»:0,»line»:40}false7671300falsetruetrue[object Object]{«mode»:»page»,»transition_type»:»slide»,»transition_direction»:»horizontal»,»transition_look»:»belt»,»slides_form»:{}}{«css»:». editor {font-family: tautz; font-size: 16px; font-weight: 400; line-height: 21px;}»}Ирина Прохорова в интервью для Tatler
Издателя и политика Ирину Прохорову страна знает как сестру миллиардера, но Tatler убедился: она более чем самостоятельная единица
На вид Ирине Прохоровой лет на пятнадцать меньше, чем анонсирует интернет. Мы встречаемся вечером, но, глядя на нее, кажется, что утром: она свежа, легка и внимательна, будто день только начался. Основательницу издательского дома НЛО («Новое литературное обозрение»), главреда нескольких журналов, телеведущую и сестру миллиардера Михаила Прохорова можно запросто встретить в районе Тверского бульвара, 13, — там у нее офис.
Любому спорту она предпочитает ходьбу, а на вопросы отвечает так, словно я пришла с шестью камерами, транслирующими встречу в режиме реального времени. Просто она такой человек: всегда готова к прямому эфиру. От нее не услышишь: «Я глубоко изучала вопрос, и у меня сложилось мнение», но видно, что да, изучала, и мнение есть. И озвучивает она его абсолютно завораживающим голосом. Так рассказывают сказки Шахерезады и поют о любви сирены.
К слову, то, что Прохорова говорит о любви, выдает в ней мыслителя академического склада. Собственно, она собиралась стать ученым и стала. Поступила на филфак — мучительно, с апелляцией, несмотря на золотую медаль, — а потом полгода восстанавливалась от стресса. Отучилась, написала диплом по книгам Толкиена. И это в 1978 году! Никто в СССР толком не знал медиевиста, филолога, ученого, в ответ на ужасы Второй мировой войны создавшего во «Властелине колец» целую вселенную. Как оказалось, книга помогла осознанию глобальных проблем и катаклизмов больше, чем любой научный текст. Я представила, как на защите члены комиссии увидели в Прохоровой эльфийскую королеву: с одной стороны, эфемерное существо с острыми ушками, а с другой — может и мечом рубануть, если что.
После диплома Прохорова осталась в университете, защитила диссертацию и наверняка проработала бы в Академии наук всю жизнь, но тут «слава тебе господи, развалилась советская власть», и Ирина Дмитриевна решила открыть гуманитарный журнал и издательство. «В девяностом любое дело можно было начать практически бесплатно», — говорит она. Ее брат, в ту пору студент, сделал главное — нет, не дал денег, у студентов их немного, — он сказал: «Открывай, а то потом пожалеешь. Не страшно, если не получится, но ты хотя бы попробуешь». Очень важно вовремя услышать такие слова.
Почему именно издательство? Ирина любит читать книги и писать о них. Она хранит по экземпляру каждого своего издания, и подмосковному дому уже трудновато выдерживать их объем. Книги НЛО симпатичны на вид и неодолимо притягательны на ощупь. У них шелковистые форзацы, у них правильно раскрываются переплеты, благодаря чему даже толстые тома отлично лежат в руках. — А как иначе? Ведь вне зависимости от того, попадет конкретный экземпляр в библиотеку или частное собрание, предполагается, что он будет в ходу много лет.
Сама владелица издательского дома читает по-редакторски быстро:
– Когда-нибудь перечту все, что издала, для удовольствия. Люблю лежать и читать, что-нибудь пожевывая. Это не вредно, как и телевизор на ночь. Этот миф придумали, когда телевидение было новым медиа, а сейчас засыпаешь под его журчание, и сон отличный. Наш организм лучше знает, что вредно, а что полезно.
Ирина — обладатель столь мощного ума, что может себе позволить прислушиваться к интуиции. Раньше считалось, что романы девушкам читать вредно. Не потому ли, что романы были тогда новыми медиа?
Материал полностью: http://www.tatler.ru/nashi_lyudi/interview_and_photo_set_21/339892_irina_prohorova_politika__iskusstvo_kompromissa_no_ne_beskonechnogo.php#p=339893;
Интервью — Ирина Прохорова — журнал «Альянс»
Фонд Михаила Прохорова был создан в 2004 году для популяризации российской культуры и ее дальнейшей интеграции в мировой контекст. Он ведет деятельность на национальном и международном уровнях, но очень хочет подчеркнуть важность своего локального подхода, как объяснила Ольге Алексеевой его соучредитель и генеральный директор Ирина Прохорова. Эпоха современной благотворительности в России еще очень молода, подчеркнула она, и от доноров и общественности не следует ожидать слишком многого.
«Улица с односторонним движением» ответственности доноров
На вопрос, стоит ли обсуждать этику в филантропии на развивающихся рынках, Ирина Прохорова неожиданно ответила, что разговор об этике, по сути, является улицей с односторонним движением. «Вопросы этики, — говорит она, — рассматриваются только через призму корпоративной социальной ответственности. Более того, ответственность рассматривается только с точки зрения ответственности доноров, компаний перед обществом. Сами доноры не рассматриваются как часть общества, и обратная ответственность – общества по отношению к донорам – никогда не обсуждается».
Что она подразумевает под ответственностью общества перед донорами? В современной России, объясняет она, «общественность не думает о благотворительности как о добровольном акте, акте доброй воли. Любая частная инициатива, не «санкционированная» государством, вызывает подозрение. В целом люди рассматривают филантропию либо как своего рода взятку, с помощью которой филантроп покупает свой выход из проблем, либо как способ, по сути, купить хороший пиар. В то же время ожидается, что богатый человек должен делиться своим богатством и заниматься благотворительностью» 9.0005
В России, объясняет она, «широкая общественность делегирует ответственность определенным сегментам общества, в частности правительству и бизнесу. Такое отношение — прямое следствие многовековой диктатуры и деспотического правления, когда общество теоретически могло доводить до правящей верхушки свои заботы, но на практике диалог с обществом по каким-либо вопросам не велся».
Прохорова считает, что общество, по сути, в долгу перед меценатами, потому что оно понимает из прошлого опыта, что «не во всем может разобраться государство». состояние общества, и поэтому не испытывает благодарности к благотворителям за помощь в его исправлении.
Думать на три шага вперед
Тем не менее, она твердо убеждена, что доноры несут ответственность перед обществом. «Люди, достигшие определенного уровня благосостояния в любой точке мира, занимаются благотворительностью. Это нормальная практика, часть человеческой натуры. Если люди планируют жить в деревне со своими семьями, они должны смотреть как минимум на три шага вперед и постараться создать условия для нормальной жизни. Они могут не увидеть результатов в своей жизни и, вероятно, не получат за это благодарности, но они понимают, что, если они не будут заниматься благотворительностью, их будущее и будущее их общества будут проблематичными» 9.0005
Смысл этого слегка косвенного ответа в том, что мы не должны строго судить доноров, чья практика далеко не идеальна. «Я думаю, что на этом начальном этапе, если кто-то что-то делает, помогает кому-то в соответствии со своим пониманием в данный момент, это еще очень хорошо». Но, настаивает она, этот этап проходит быстро, и тогда людям нужно серьезно относиться к благотворительности. По иронии судьбы, это может произойти в результате того, что донор получает отрицательный результат от своего пожертвования. «Поэтому они начинают анализировать, почему их подход не сработал, почему проблема не была решена. Таким образом, могут вырасти серьезные благотворительные проекты» 9.0005
Затем она отвечает на вопрос более прямо. По ее словам, у Фонда Михаила Прохорова было то преимущество, что он стартовал немного позже, чем некоторые другие частные фонды в России, «и мы могли учиться на опыте российских частных фондов и международных фондов, в первую очередь Фонда Сороса. С самого первого дня в нашем фонде, — говорит она, — мы решили принять местный подход, чтобы начать работать в местных сообществах. В любой такой большой и исторически сложной стране, как Россия, очень сложно разрабатывать решения, которые работают везде и для всех» 9.0005
В основе их программы лежит убеждение, что «российскому обществу из-за долгих лет изоляции и диктатуры не хватает способности выстраивать горизонтальные связи, горизонтальные сети. Русские начинают везде строить иерархию; она начинается с семьи, детского сада, начальной школы. Мы этого даже не замечаем. Наш фонд пытается показать, что даже в самых неблагополучных сообществах можно многого добиться, работая вместе и налаживая горизонтальные связи».
На практике Фонд Михаила Прохорова поддерживает самые разные культурные инициативы и через разные инструменты: грантовые конкурсы, собственные крупные действующие проекты, мастер-классы.
«Нам необходимо понимать драматическую историю каждого города, в котором мы работаем, — говорит она, — и уровень готовности местных сообществ к восприятию идей». что вы делаете и почему, что вы прозрачны и честны. Тогда они будут доверять вам даже проекты, в которых вначале не до конца разбираются» 9.0005
Измерение воздействия
На вопрос, как измеряется влияние этих действий, она отвечает: «Это легко почувствовать, но трудно измерить. Конечно, мы можем рисовать красивые графики и собирать статистику. Например, количество людей, которые посещают наши мероприятия или поддерживают наши проекты, растет с каждым годом, как и количество волонтеров, которые участвуют в наших программах. Но это всего лишь статистика. Важна разница в понимании норильчанами современного искусства сейчас и шесть лет назад, когда я впервые приехал в город для разработки нашей программы.
По ее мнению, это колоссальный прогресс, но работа еще далека от завершения. «Нам нужно будет работать еще десять лет, прежде чем мы увидим, что самые серьезные проекты инициируются людьми в местном сообществе, а не привлечены извне». многое от публики, оправившейся от «столетий репрессий, столетий изоляции».
Дистанцирование от общества
Чего особенно следует избегать донорам, говорит Прохорова, так это «глубоко снобистского отношения профессиональной элиты в России, обусловленного иерархической структурой общества». Чтобы проиллюстрировать это, она сравнивает европейские документальные фильмы, показывающие социальные болезни, такие как алкоголизм или наркомания, с российскими документальными фильмами. В европейских документальных фильмах, по ее словам, «есть элемент личного участия, личной связи между создателями фильма и теми, кого они снимают.
Филантропы должны уважать и работать с местной культурой, даже с местными стереотипами и предрассудками, подчеркивает она. «Экспортировать современное искусство очень просто. Купи диск или выставку, принеси, покажи, посмейся над местным примитивизмом и возвращайся в Москву».
Разве популяризация культурных мероприятий не является роскошью сегодня, когда дети умирают из-за отсутствия финансирования для медицинского обслуживания? Разве каждый донор не должен сосредоточиться на проблемах, которые критически влияют на здоровье людей, даже угрожают их жизни? «Я не вижу никакого противоречия между этими двумя видами деятельности, — говорит Прохорова. «Я считаю важным помогать в экстренных ситуациях, решать насущные социальные проблемы, а также смотреть дальше, решать стратегические вопросы.
Частная социальная ответственность
Наконец, что можно сказать о концепции «частной социальной ответственности»? Слишком часто существуют огромные расхождения между ценностями, которые богатые семьи поддерживают в своей благотворительности, и тем, как они действуют в обычной жизни. Должна ли быть связь между человеколюбием человека и принципами, на которых он строит свой бизнес, свою жизнь, свои отношения с окружающими?
Что касается крупных доноров, особенно имеющих структурированные фонды и программы, она считает, что у них действительно есть «четкое понимание этики, социальной ответственности, личных и социальных отношений». Она также считает, что когда люди начинают заниматься благотворительностью практически, это помогает им сформулировать свои ценности и взгляды. «Я не верю, что есть люди, которые внезапно «падают с луны», открывают фонд и у них открываются глаза на новое понимание жизни, но когда вы начинаете заниматься, ваши взгляды, ваше понимание развиваются».
Комната желаний
Ирина Прохорова заканчивает рассказом о фильме Андрея Тарковского « Сталкер », где есть комната желаний. Когда человек входит в него, реализуется не то желание, которое он провозглашает, а то, в которое он действительно верит в своей душе. В конце концов, никто не хочет входить в комнату, потому что не уверен, какое желание сбудется. «Может быть, они думают, что желают всем счастья, а на самом деле реализуется совсем другое», — предполагает она. «Я бы сказал, что филантропия — это вход в эту комнату желаний, это момент истины. Начинаешь отдавать и проверяешь себя: уровень своего личностного развития, свое понимание общества, честность своих намерений. Филантропия — это еще и инструмент снижения социального инфантилизма и урок демократии, урок уважения к людям на своей земле. Думаю, сегодня в России демократия строится не через политические институты, не через общественную сферу, а через эти понимания»9.0005
http://www.
prokhorovfund.ru/eng«Рад, что, несмотря ни на что, РБК продолжает работать и не изменяет принципам» — Реальное время.ру
09:00, 24.06.2016
Сестра олигарха Михаила Прохорова рассказывает о роспуске «Гражданской платформы» и использовании «Диссернета»
Ирина Прохорова, сестра миллиардера Михаила Прохорова, основателя Фонда Прохорова, российского литературоведа, главного редактора «Нового литературного обозрения» и руководителя одноименного издательства прочитала лекцию на книжном фестивале «Смена», прошедшем в минувшие выходные. Корреспондент «Реального времени» встретился с Ириной Прохоровой в день ее визита в Казань и взял у нее эксклюзивное интервью. Они говорили о культуре, о ее отношениях с братом и многих других темах.
Первый вопрос касается Фонда Прохорова — грант выиграл и Казанский ТЮЗ. Расскажите, как изменилась культурная жизнь страны со дня ее основания, то есть с 2004 года?
«Благотворительный фонд Михаила Прохорова с самого начала провозгласил своей основной задачей поддержку культуры в регионах России. Это была сознательная и принципиальная позиция, ведь в регионах культуре жить и расти намного тяжелее. Наш опорный регион — Красноярский край (там находится основная компания, в которой есть доля Прохорова — прим. ред.), но со временем ряд грантовых конкурсов и проектов распространился на другие регионы. Одним из важных направлений нашей деятельности является поддержка театра, потому что театр является важным социальным и культурным институтом, тончайшим барометром общественных настроений. У нас есть конкурс, который существует уже много лет, он называется «Новый театр». Мы даем гранты областным театрам на новые постановки, на приглашение молодых талантливых режиссеров. Мы понимаем, что у театров маленький бюджет, неудачный эксперимент может обернуться большой бедой, но театральная жизнь не может существовать без творческих поисков. Мы даем театрам возможность рискнуть и поэкспериментировать, и, кстати, это работает, большинство из этих экспериментов проходят успешно: многие спектакли, которые мы поддерживаем, привлекают внимание «Золотой маски», они становятся ее лауреатами. Уже много лет мы проводим в Красноярске собственный театральный фестиваль «Театральный синдром».
Если перечислять все программы Фонда, то и вечера не хватит, поэтому назову лишь основные направления нашей деятельности. Помимо поддержки театра, у нас есть большой блок мероприятий «Книжный мир». Среди них ежегодная Красноярская ярмарка книжной культуры, которая в этом году пройдет уже в десятый раз; литературная премия «НОС» («Новая литература»), грантовый конкурс «Библиотеки лицом к образованию», международная программа ТРАНСКРИПТ (поддержка перевода русской литературы на иностранные языки). Третье направление – поддержка современного искусства. Отдельным важным направлением является помощь социально незащищенным слоям населения.
Мы даем театрам возможность рискнуть и поэкспериментировать, и, кстати, получается, что большинство из этих экспериментов проходят успешно: многие спектакли, которые мы поддерживаем, привлекают внимание Золотой Маски, становятся ее лауреатами
Если мы говорим о литературе, нас интересует ваше мнение: влияет ли политическая ситуация на качество литературы?
Цензура и неблагоприятный политический климат, безусловно, сказываются на развитии литературы. В советское время талантливые писатели не могли свободно публиковать свои произведения, их тексты уродовали в угоду политической конъюнктуре, их заставляли писать спонсорские произведения на «производственную тематику», поэтому им приходилось писать «за ящик стола». ‘ либо заниматься самиздатом, либо публиковаться за границей, за что их преследовали, объявляя предателями и антисоветчиками. 1990-е годы стали расцветом художественной литературы, когда государство перестало вмешиваться в художественный процесс и превращать литературу в безропотную служанку идеологии. В конце 1980-х были открыты первые частные издательства, которые стремительно стали заполнять огромные пробелы в читательском спросе, образовавшиеся за годы тотального контроля над обществом. Читательский голод распространился практически на все жанры и форматы: развлекательную, детскую, экспериментальную, познавательную, профессиональную литературу и т. д.
Что вы думаете о ситуации с РБК?
Это драматическая история, которая в наши дни, к сожалению, повторяется все чаще. Я рад, что, несмотря ни на что, РБК продолжает работать и не изменяет своим принципам.
‘Очень скоро выяснилось, что Just Cause насквозь коррумпирована, некомпетентна и не поддается реформированию’
Следующий вопрос — личный. В одном из ваших интервью я прочитал, что вы буквально воспитали Михаила Прохорова.
Я бы не стал так ставить вопрос, но старшая сестра (я старше на 9 лет) до определенного момента, конечно, авторитет для младшего брата. Теперь это в далеком прошлом, и Михаила по многим параметрам можно по праву считать старшим братом. Я благодарна нашим родителям за то, что они помогли нам стать друзьями, несмотря на разницу в возрасте и в профессиях. Последнее, однако, является скорее преимуществом, чем недостатком: знакомство с разными сферами социальной деятельности обогащает ваши знания о мире.
Почему он должен закрыть вечеринку? Потому что в России к 2015 году, к сожалению, перестала существовать настоящая политическая жизнь.Мы видим, что партийной конкуренции практически нет
Участвуете ли вы в обсуждениях его бизнес-проектов?
Я филолог, историк культуры, редактор журнала Humanities, издатель. Что я знаю о большом бизнесе, что могу посоветовать предпринимателю такого уровня? В Фонде, созданном по инициативе брата, я могу продемонстрировать свою компетентность как эксперта в культурной сфере.
Почему Михаил Прохоров отказался от партийной деятельности?
Вы имели в виду платформу Civic? Партия «Правое дело» существовала до того, как Михаил стал действующим политиком, и к моменту его восхождения к руководству партии находилась в глубоком кризисе. Довольно скоро выяснилось, что «Правое дело» насквозь коррумпировано, недееспособно и не поддается реформированию, так что брат покинул ее и создал с нуля новую партию — «Гражданскую платформу». За короткое время своего существования «Гражданская платформа» консолидировала вокруг себя мощное интеллектуальное и экспертное сообщество, добилась значительных успехов на региональных выборах и накопила большой потенциал для дальнейшего развития. Почему он должен закрыть вечеринку? Потому что в России к 2015 году, к сожалению, перестала существовать настоящая политическая жизнь. Мы видим, что партийной конкуренции практически нет. Что бы ни говорили с высоких трибун о кристальной прозрачности наших выборов, небольшой лингвистический анализ все ставит на свои места. Что такое суверенная или управляемая демократия? Это не демократия. Что такое системная оппозиция? Такого не бывает: оппозиция либо есть, либо ее нет. Итак, наша реальная оппозиция не допущена к политической жизни, а партии «системной оппозиции» просто перестали быть самостоятельными и превратились во фракции «Единой России». В такой ситуации перед каждым партийным лидером стоит выбор — либо допустить вырождение партии, либо распустить ее. Так что брат принял сложное, но единственно правильное решение — расформировать «Гражданскую платформу».
«Некоторые наши депутаты в плену у худших советских пережитков: шпиономания, беспредел…»
В Государственной Думе рассматриваются два законопроекта, согласно которым может случиться так, что многие благотворительные фонды будут признаны иностранными агентами . Как вы относитесь к этому законопроекту?
Закон об иностранных агентах по своей сути полностью антиконституционен и глубоко аморален. Она подрывает гражданские свободы и общественную активность граждан, наносит огромный ущерб стране, разрушая столь кропотливо созданные важные общественные институты. Очень печально, некоторые наши законодатели находятся в плену у худших советских пережитков: шпиономании, беззакония, нетерпимости, изоляционизма. Путем агрессивной медийной пропаганды у наших людей сформировалось неверное представление о характере и значении деятельности зарубежных благотворительных организаций, предоставляющих гранты на социальные и культурные проекты. Благотворительные фонды по всему миру являются самостоятельными учреждениями, не подчиняющимися ни госдепартаменту, ни ЦРУ, ни другим государственным или надзорным органам. Они соблюдают законы своей страны, а правительство не вмешивается в их политику и не диктует им свою волю. Ведь никто не преследует российскую организацию «Русский мир» за границей и никто не обвиняет ее в том, что под предлогом продвижения русской культуры в международном сообществе она занимается шпионской деятельностью. Это противоречит элементарному здравому смыслу, поэтому бесконечный поиск врагов и вредителей — это старый прием некомпетентных управленцев, не справляющихся со своими обязанностями.
Честно говоря, наши горе-законодатели не представляют, какое количество инициатив поддерживают благотворительные фонды, насколько благополучие нашей страны в плане здравоохранения, образования, культуры зависит от работы таких организаций
Если благотворительность организации, как и многие НПО, работающие в хосписах, больницах, с малообеспеченными детьми и другими неблагополучными группами, будут объявлены иностранными агентами, а значит, будут преследоваться и закрываться, как и правозащитные организации. Честно говоря, наши горе-законодатели не представляют, какое количество инициатив поддерживают благотворительные фонды, насколько благополучие нашей страны в плане здравоохранения, образования, культуры зависит от работы таких организаций. Если сейчас разрушить систему частной благотворительности, волонтерства и НПО, нас может ждать гуманитарная катастрофа. Денег у государства нет, в чем они признались устами премьер-министра: «Денег нет, но держитесь». Более того, в современном мобильном мире ни одно государство не может быть единственным координатором и спонсором различных общественных инициатив. Государственный аппарат громоздкий, он может курировать и контролировать только крупные стратегические проекты, и если не давать инициативу на низы, то будет стагнация всей среды. Недаром экономический и культурный уровень развития страны во многом измеряется количеством негосударственных благотворительных и социально ориентированных организаций.
Вы не собираетесь возражать против этих законопроектов?
Я всегда выступаю против таких законов, говорю об этих проблемах в программе «Система ценностей» (на канале РБК-ТВ – прим. ред.), подписываю многочисленные петиции, хожу на демонстрации. К сожалению, нашему обществу не хватает навыков подлинной консолидации, умения настойчиво и последовательно добиваться отмены плохих законодательных инициатив.