Ниоткуда с любовью… — Бродский. Полный текст стихотворения — Ниоткуда с любовью…
Литература
Каталог стихотворений
Иосиф Бродский — стихи
Иосиф Бродский
Ниоткуда с любовью…
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
О любви
Стихи Иосифа Бродского – О любви
Другие стихи этого автора
Не выходи из комнаты…
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
О жизни
Я был только тем, чего ты касалась ладонью…
Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
О любви
Одиночество
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
О жизни
На независимость Украины
Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
Я всегда твердил, что судьба — игра
Л. В. Лифшицу
О жизни
Пилигримы
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
О жизни
Как читать
Публикация
Как читать пьесу Александра Островского «Гроза»
История создания, ключевые образы и основные мотивы драмы
Публикация
Как читать «Преступление и наказание» Достоевского
Рассказываем о масштабном психологическом исследовании русского классика
Публикация
Как читать «Белую гвардию» Булгакова
Литературная традиция, христианские образы и размышления о конце света
Публикация
Как читать «Очарованного странника» Лескова
Почему Иван Флягин оказывается праведником, несмотря на далеко не безгрешную жизнь
Публикация
Как читать поэзию: основы стихосложения для начинающих
Что такое ритм, как отличить ямб от хорея и могут ли стихи быть без рифмы
Публикация
Как читать «Лето Господне» Шмелева
Почему в произведении о детстве важную роль играют религиозные образы
Публикация
Как читать «Двенадцать» Блока
На какие детали нужно обратить внимание, чтобы не упустить скрытые смыслы в поэме
Публикация
Как читать «Темные аллеи» Бунина
На что обратить внимание, чтобы понять знаменитый рассказ Ивана Бунина
Публикация
Как читать «Гранатовый браслет» Куприна
Что должен знать современный читатель, чтобы по-настоящему понять трагедию влюбленного чиновника
Публикация
Как читать «Доктора Живаго» Пастернака
Рассказываем о ключевых темах, образах и конфликтах романа Пастернака
«Культура.
РФ» — гуманитарный просветительский проект, посвященный культуре России. Мы рассказываем об интересных и значимых событиях и людях в истории литературы, архитектуры, музыки, кино, театра, а также о народных традициях и памятниках нашей природы в формате просветительских статей, заметок, интервью, тестов, новостей и в любых современных интернет-форматах.
- О проекте
- Открытые данные
© 2013–2023, Минкультуры России. Все права защищены
Контакты
- E-mail: [email protected]
- Нашли опечатку? Ctrl+Enter
Материалы
При цитировании и копировании материалов с портала активная гиперссылка обязательна
Иосиф Бродский — Холмы: читать стих, текст стихотворения полностью
Вместе они любили
сидеть на склоне холма.
Оттуда видны им были
церковь, сады, тюрьма.
Оттуда они видали
заросший травой водоем.
Сбросив в песок сандалии,
сидели они вдвоем.
Руками обняв колени,
смотрели они в облака.
Внизу у кино калеки
ждали грузовика.
Мерцала на склоне банка
возле кустов кирпича.
Над розовым шпилем банка
ворона вилась, крича.
Машины ехали в центре
к бане по трем мостам.
Колокол звякал в церкви:
электрик венчался там.
А здесь на холме было тихо,
ветер их освежал.
Кругом ни свистка, ни крика.
Только комар жжужал.
Трава была там примята,
где сидели они всегда.
Повсюду черные пятна —
оставила их еда.
Коровы всегда это место
вытирали своим языком.
Всем это было известно,
но они не знали о том.
Окурки, спичка и вилка
прикрыты были песком.
Чернела вдали бутылка,
отброшенная носком.
Заслышав едва мычанье,
они спускались к кустам
и расходились в молчаньи —
как и сидели там.
_________
По разным склонам спускались,
случалось боком ступать.
Кусты перед ними смыкались
и расступались опять.
Скользили в траве ботинки,
меж камней блестела вода.
Один достигал тропинки,
другой в тот же миг пруда.
Был вечер нескольких свадеб
(кажется, было две).
Десяток рубах и платьев
маячил внизу в траве.
Уже закат унимался
и тучи к себе манил.
Пар от земли поднимался,
а колокол все звонил.
Один, кряхтя, спотыкаясь,
другой, сигаретой дымя —
в тот вечер они спускались
по разным склонам холма.
Спускались по разным склонам,
пространство росло меж них.
Но страшный, одновременно
воздух потряс их крик.
Внезапно кусты распахнулись,
кусты распахнулись вдруг.
Как будто они проснулись,
а сон их был полон мук.
Кусты распахнулись с воем,
как будто раскрылась земля.
Пред каждым возникли двое,
железом в руках шевеля.
Один топором был встречен,
и кровь потекла по часам,
другой от разрыва сердца
умер мгновенно сам.
Убийцы тащили их в рощу
(по рукам их струилась кровь)
и бросили в пруд заросший.
И там они встретились вновь.
_________
Еще пробирались на ощупь
к местам за столом женихи,
а страшную весть на площадь
уже принесли пастухи.
Вечерней зарей сияли
стада густых облаков.
Коровы в кустах стояли
и жадно лизали кровь.
Электрик бежал по склону
и шурин за ним в кустах.
Невеста внизу обозленно
стояла одна в цветах.
Старуха, укрытая пледом,
крутила пред ней тесьму,
а пьяная свадьба следом
за ними неслась к холму.
Сучья под ними трещали,
они неслись, как в бреду.
Коровы в кустах мычали
и быстро спускались к пруду.
И вдруг все увидели ясно
(царила вокруг жара):
чернела в зеленой ряске,
как дверь в темноту, дыра.
_________
Кто их оттуда поднимет,
достанет со дна пруда?
Смерть, как вода над ними,
в желудках у них вода.
Смерть уже в каждом слове,
в стебле, обвившем жердь.
Смерть в зализанной крови,
в каждой корове смерть.
Смерть в погоне напрасной
(будто ищут воров).
Будет отныне красным
млеко этих коров.
В красном, красном вагоне
с красных, красных путей,
в красном, красном бидоне —
красных поить детей.
Смерть в голосах и взорах.
Смертью полн воротник. —
Так им заплатит город:
смерть тяжела для них.
Нужно поднять их, поднять бы.
Но как превозмочь тоску:
если убийство в день свадьбы,
красным быть молоку.
_________
Смерть — не скелет кошмарный
с длинной косой в росе.
Смерть — это тот кустарник,
в котором стоим мы все.
Это не плач похоронный,
а также не черный бант.
Смерть — это крик вороний,
черный — на красный банк.
Смерть — это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть — это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть — это стекла в бане,
в церкви, в домах — подряд!
Смерть — это все, что с нами —
ибо они — не узрят.
Смерть — это наши силы,
это наш труд и пот.
Смерть — это наши жилы,
наша душа и плоть.
Мы больше на холм не выйдем,
в наших домах огни.
Это не мы их не видим —
нас не видят они.
_________
Розы, герань, гиацинты,
пионы, сирень, ирис —
на страшный их гроб из цинка —
розы, герань, нарцисс,
лилии, словно из басмы,
запах их прян и дик,
левкой, орхидеи, астры,
розы и сноп гвоздик.
Прошу отнести их к брегу,
вверить их небесам.
В реку их бросить, в реку,
она понесет к лесам.
К черным лесным протокам,
к темным лесным домам,
к мертвым полесским топям,
вдаль — к балтийским холмам.
_________
Холмы — это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы — это сотни улиц,
холмы — это сонм канав.
Холмы — это боль и гордость.
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы — это наши страданья.
Холмы — это наша любовь.
Холмы — это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это — в их кустах.
Холмы — это вечная слава.
Ставят всегда напоказ
на наши страданья право.
Холмы — это выше нас.
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть — это только равнины.
Жизнь — холмы, холмы.
Стихотворение «Холмы» И. Бродский впервые прочитал публично в 1962 г. в «Литературном кафе». В произведении поэт прозрачно намекает на свое недовольство окружающей действительностью. Точно не установлено, скрываются ли за образами «двоих» конкретные люди. Скорее всего, это просто символ.
Основная тема произведения — противостояние жизни и смерти. Холм, на котором сидят два человека, символизирует собой отрешенность от действительности, возвышенное состояние духа. Впоследствии Бродский будет развивать тему вечного одиночества, неприемлемости обыденной жизни.
В рассматриваемом стихотворении двое людей любили уединяться на холме. Поднявшись на него, они чувствовали себя абсолютно свободными и могли беспристрастно оценивать жизнь остальных людей.
Открывавшаяся перед их глазами картина была малопривлекательна: «калеки ждали грузовика», «ворона вилась, крича». Возникает первое противоречие между холмами и равниной, которое пока еще не содержит ничего трагического.
Первое тревожная нота звучит в строке: «всем это было известно, но они не знали о том». Возникает мысль, что безобидное посещение холма с простыми человеческими радостями («окурки, спичка и вилка… бутылка») кому-то не давало покоя.
Страшная развязка наступила в тот день, когда в городе справляли две свадьбы. Как обычно, двое людей разными путями уходили с холма. Они не подозревали, что встретят убийц. Беззащитность жертв подчеркнута тем, что один умер «от разрыва сердца». В последний раз приятели встретились на дне заросшего пруда. Известие об убийстве переполошило весь город и грубо оборвало двойной праздник.
Автор не называет убийц, для него это не важно. Двое приятелей погибли насильственной смертью, потому что их поведение не укладывалось в стандарты обывателей.
Судя по всему, убийство планировалось давно. Игнорирование приятелями общегородского праздника переполнило чашу терпения тех, кто за ними наблюдал.
Бродский не скрывал своего отрицательного отношения к безликой серой массе людей. Холм для него олицетворяет собой жизнь и яркую индивидуальность. Город со всеми его грубыми и бездушными атрибутами («все машины, тюрьма», «стекла в бане») — это смерть и обезличенное существование.
Автор иронично передает слова жителей города: «Мы больше на холм не выйдем». Попытка выделиться из толпы, подняться над нею неизбежно закончится гибелью. Лучше не искушать судьбу и покориться требованиям общества.
В заключительной части произведения содержится главная мысль Бродского. Он описывает холмы с помощью самых сокровенных понятий, символизирующих собой саму жизнь: «юность», «боль и гордость», «любовь». Вершины холмов гордо красуются «средь кромешной тьмы», в которую погружены равнины, олицетворяющие собой смерть.
Таким образом, противостояние «холмы — равнины» в философском смысле тождественно «жизни — смерти».
Применительно к советской действительности за этими символами скрывается противоречие между независимой личностью и жизнью под диктовку коммунистической партии.
Невозможное Другое – Слияние
В интервью Мисси Дэниел Иосиф Бродский заявляет, что «если священник не может отстаивать Десять заповедей, по крайней мере писатель может». На просьбу Даниила объяснить, как писатель может «заступиться» за первую заповедь — «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», — Бродский воображает не своих земных ближних, а небесных ближних того божества, от которого произошли заповеди. было отправлено. Если небесными соседями являются звезды, то любовь должна обладать способностью преодолевать пустоту времени и пространства; по словам Бродского, мы должны «любить то, что очень далеко, как [себя]». 1
Родившийся в Ленинграде в 1940 году, Бродский был близко знаком с изоляцией, связанной с жизнью при репрессивном режиме. Это чувство одиночества только усилилось, когда его выслали из Советского Союза в 1972 году, разлучив его с женой Мариной Басмановой, его родным языком и богатой культурной средой.
2 Именно У. Х. Оден помог Бродскому добраться до Соединенных Штатов, и, как и Бродский, он жил изолированно от своей культурной среды. В отличие от принудительного изгнания Бродского, переезд Одена из Соединенного Королевства был рожден сознательной попыткой оставаться восприимчивым к колебаниям мира, гражданской и общественной жизни и самого языка. Несмотря на эту преднамеренную культурную непривязанность, романтическая жизнь Одена изобиловала изоляцией, которую он не выбирал; гомосексуальность был незаконен в его родной стране, а Оден был открытым геем и католиком.
В своей поэтике Оден и Бродский борются с разрывом между одинокой фигурой и его романтическими и культурными основами, исследуя способность (и неспособность) любви преодолевать самые невероятные расстояния. В «Самом важном» Одена и «О любви» Бродского говорящие борются с ограничениями языка, демаркацией снов и течением времени, стремясь засвидетельствовать отсутствующее и невозможное другое. То, как в этих стихах исследуется отношение каждого поэта к отсутствующему «тебе», помогает нам понять их соответствующие обязательства перед миром: реальные и воображаемые.
Произведение Иосифа Бродского «О любви» состоит из шести квинтенов, которые движутся от настоящего к прошедшему и к будущему времени. Благодаря этим сменам времен стихотворение обеспечивает строгое ощущение времени: первая строфа стоит в настоящем времени, следующие три строфы — в анджамбе и в прошедшем времени, а оставшиеся две строфы — в анджамбе и в будущем — напряженный. Каждая смена времени отмечена точкой остановки в конце строфы. Линии разлома стихотворения прямые; каждый фрагмент продвигает читателя сквозь время, отражая бесплодную попытку оратора сделать гладкую линейность своей динамичной внутренней борьбы. Стихотворение вполне может быть написано непрерывной цепочкой свободных стихов — язык нерифмованный и извилистый, — но разрывы строф создают жизненно важный визуальный разрыв, который дополняет резкие разрывы во времени.
Состоящий из пяти нерифмованных квинтенов язык книги Одена «Сначала в первую очередь» сохраняет такое же дискурсивное качество. Однако вместо временного разделения, которое мы видим в «О любви», «Сначала в первую очередь» показывает свои недостатки, поскольку говорящий свободно порхает между воображаемыми средами, предлагая читателю время от времени прыгать от одного образа к другому.
Жесткость напряженного, последовательного использования заглавных букв и то, как каждая строфа состоит из одного предложения, ограниченного конечной точкой, резко контрастирует с этой свободной средой. Стихотворение построено не вокруг разграничений во времени — все стихотворение находится в прошедшем времени — но вокруг каждой строфы, составленной как автономное пространство для медитации говорящего. Визуальная регулярность, привитая последовательным использованием заглавных букв и окончаний, просматривается в «О любви» только через разрывы строф — заглавные буквы появляются строго в начале предложений, а строфы не всегда заканчиваются. Что вызывает этот решающий контраст в форме? Что говорит богатый образный ландшафт и жесткость формы Одена об отношении его говорящего к любви и чем оно отличается от отношения Бродского?
В своем эссе «Создание, знание и суждение» Оден подробно описывает два типа воображения, необходимых для поэтического акта: «Первичное воображение» и «Вторичное воображение».
Первичное воображение, говорит он, настаивает на святости того, с чем столкнулся ум, — существа «подавляющей, но неопределимой важности» — и отвечает страстным благоговением. 3 Вторичное Воображение держит Первичное Воображение под контролем, занимая активную, а не пассивную позицию по отношению к этому священному существу, привнося порядок в бушующий разум. Для Одена побуждение поэта состоит в том, чтобы описать пассивный трепет перед священным, признавая при этом симметрию, словесные хитрости и структуру, необходимые для того, чтобы этот трепет содержался в стихах. «Сначала сначала» иллюстрирует эту идею тем, что позволяет говорящему исследовать силу созданных им образов, в то же время контролируя его за счет последовательного использования прошедшего времени, заглавных букв и конечных точек. Это колебание хаоса и порядка, снисходительности и саморегуляции отражено в образах стихотворения.
В первой строфе стихотворения говорящего «будит» звук «бури, наслаждающейся своей бурей»; примечательно, что говорящий не встает сам по себе, а вместо этого с изумлением осознает контраст между теплом собственного тела и «зимней тьмой» внешнего мира.
Хаос и порядок чувствуется в том, как внешняя среда прорывается во внутренний мир говорящего, побуждая его «браться за работу» по формированию «любовной речи». Затем говорящий называет свой разум «полусонным или полутрезвым»; дефисы в этих словах намекают на сложное состояние говорящего — частично в его собственном воображаемом мире, частично в осязаемом мире штормовых «воздушных гласных и водянистых согласных». Когда он продолжает «расшифровывать» свистящие «w» слов «пробуждение», «тепло» и «зима» в «любовную речь», дефис снова появляется. Этот дефис идет рука об руку с первым упоминанием любви говорящим, подготавливая читателя к полувоображаемой, полуосязаемой попытке во второй строфе истолковать звуки бури в «любовной речи», указывающей на «ты.»
Для противопоставления первой строфы «Сначала о главном» и первой строфы «О любви» важно отметить, что говорящий Бродского не «пробуждается» миром природы, а просыпается по собственной воле. В то время как говорящий Одена остается в постели, «полусонный или полутрезвый», говорящий Бродского сохраняет свободу действий над своим телом, пока он бродит к окну, пытаясь «закончить фрагмент фразы, произнесенной сквозь / сон».
У Одена говорящий, неподвижный и движимый внешними силами, регламентирован более строгой формой стихотворения, а у Бродского говорящий, свободно блуждающий к окну, свободно движется стихом. Хотя говорящий Бродского «[просыпается] и бродит [s] к / окну», в то время как говорящий Одена остается «в объятиях [своего] собственного тепла», оба говорящих борются со своей верой в способность языка обеспечить, как выразился Оден. , «способ происходящего, рот». Спикер Одена «истолковывает» воздушные и водянистые звуки бури в слова; Говорящий Бродского смотрит на фонари на улице и «пытается» закончить свои обрывочные фразы, каждая из которых пытается интерпретировать нечеловеческие процессы (шум бури, блеск света) в человеческую речь. Говорящий Одена, проснувшись в постели, использует эту истолкованную речь, чтобы вызывать в воображении образы «ты», которые охватывают следующие три строфы, пока не засыпает на короткое время в последней, в то время как говорящий Бродского, неспособный закончить фрагменты предложений после того, как они «уменьшились до тьма», проскальзывает в его снах до конца стихотворения.
Принимая во внимание вынужденную изоляцию Бродского от жены и родной страны, нельзя не представить, что обращение в мир грез — это способ любви Бродского через непреодолимые расстояния. В стихотворении Бродский часто использует образные бинарные образы, которые намекают на «много лет», стоявших между говорящим и его возлюбленной, — проводя читателя через строгие временные демаркации таким образом, чтобы придавать вес времени, делая его явным и ощутимым. Критик Ричард Бозорт, однако, говорит, что Оден превратил «общеизвестную тайну» своей гомосексуальности в «социальную игру», используя поэзию как словесную «игру знаний», в которую играют с читателем. 4 Оден позволяет своему говорящему предаваться воображению «вы» в различных образах, но ограничивает их прописными буквами в конце стиха (в конце концов, отрицая эти образы в последней строфе). Оден, кажется, играет с читателем в «игру знаний», когда его говорящий реконструирует образы «тебя», а затем ставит под сомнение достоверность этих образов в последней строке стихотворения: «Тысячи жили без любви, ни один без воды.
»
Окно, отделяющее обрывочные фразы оратора от ясности, искусственный свет дома, несовместимый с «настоящим светом» солнца, ночь, «разрезанная» «забором дней»: эти двойственные образы указывают на Бродского. изоляция говорящего от окружающего мира. Первая строфа ниспровергает присущую свету способность освещают , так как говорящий называет фонари на улице «бледными точками пропуска». В отрыве от его любви конкретная природа мира ставится под вопрос; свет больше не является традиционным символом надежды и свободы, а суровым напоминанием о времени, расстоянии и телесной разлуке. Фонари на улице освещают неспособность говорящего говорить со своим «ты»; выключатель в доме освещает физическое разделение между «вы» — беременным и отдыхающим — и «я» — ищущим свои штаны. «Настоящий свет» солнца освещает мир грез как единственное пространство связи. На протяжении всего стихотворения говорящим управляют силы, находящиеся вне его контроля; это отражено в форме стихотворения, поскольку Бродский позволяет стиху свободно извиваться — если реальный мир — это место вынужденного разделения, то стихотворение — это место, где освобождаются мысли.
Хотя говорящий Одена не спит, вызывая в воображении образы «тебя», он может делать это только в «зимней тьме» под покровом ночи. Подобно динамику Бродского, свет выступает как «бледная точка пропуска»; в последней строфе утренний свет сводит на нет воображение говорящего Одена и перенаправляет его к осязаемому. Эта борьба между осязаемыми и воображаемыми элементами присутствует на протяжении всего стихотворения, поскольку двойные образы засоряют каждый созданный образ. Во второй строфе говорящий истолковывает звуки бури как похвалу, называя «ты» «божьим ребенком Луны и Западного Ветра». Дефисы в первой строфе снова появляются здесь, чтобы обрисовать этот составной взгляд на «ты» как на что-то осязаемое (ребенок) и воображаемое (бог). Под именем «бог-младенец» мы имеем два дополнительных подразделения: реальное (Луна) и фиктивное (Западный Ветер — предположительно намек на греческого бога Зефира или египетского бога Хутчая). 5 Этому ребенку-богу дарована «сила приручать как настоящих, так и воображаемых монстров» и его сравнивают с горным графством, которое «преднамеренно зеленое» и «чисто-синее на удачу».
Строфа изобилует сопоставлениями, поскольку каждое реально-воображаемое двойное число подталкивает читателя к жесткой конечной остановке последней строки. «Игра», возможно, представляет собой этот толчок и притяжение, которые дают говорящему пространство для построения своего образа, а затем решительно обрывают его. Игра между реальным и воображаемым также становится явной в четвертой строфе стихотворения, поскольку «ухмыляющийся дьявол» раздражает говорящего на «красивом английском языке», предсказывая мир, где «каждое священное место / Является засыпанным песком местом». Последняя строка строфы противопоставляет «кроткие сердца» и «гегельянских епископов» — настоящий человеческий орган и ложное собственное имя (Гегель определял Бога и человека как неразрывно связанные, поэтому авторитетный епископ не имел бы смысла в соответствии с его духовной философией). ). 6 Через постоянное колебание между воображаемым и осязаемым Оден представляет проблему любви; даже когда «вы» существует только в воображаемом прошлом, говорящий не может не попытаться с помощью языка перенести его в осязаемое настоящее.
В то время как говорящий Одена проходит через множество описаний и позиций «ты», говорящий Бродского остается неподвижным в своем образном словаре: свет и тьма, беременность и роды, речь и безмолвие. Его мир грез концентрируется на внутреннем, замкнутом пространстве, где можно вообразить телесный союз: «Там мы женаты, блаженны, мы снова делаем / двуногого зверя». Говорящий Одена вызывает «вы» в сцены открытого мира природы, в то время как говорящий Бродского, зная, что «тьма восстанавливает то, что не может исправить свет», остается с «вы» в темноте. Свет считает другого «недостижимым», «безгласным» и «отрицаемым», тогда как тьма остается плодородной с беременностью, «сыновьями или дочерьми» и «двуногим» зверем полового союза. Спикер Одена приводит множество воображаемых фигур — «божественное дитя», «Луна и Западный Ветер», «ухмыляющийся дьявол», «гегелевские епископы» — и все же единственный намек оратора Бродского на фигуру, которая может принадлежать вне его теневой мир — это «двухвостый зверь».
В то время как говорящий может представить себе ласкание живота возлюбленной «воодушевленной ладонью», о завершении физической близости — половом союзе — можно говорить лишь косвенно. Образ «двухвостого зверя» усиливается при рассмотрении его положения непосредственно после строки: «Ибо / тьма восстанавливает то, что не может исправить свет». «Для» делает утверждение декларативным — явный поворот от рекурсивных запятых и предложений, предварительно начинающихся с «и». Это «за» означает для говорящего понимание: «восстановление» подразумевает полное физическое единение и возможно только во сне.
Подобно тому, как говорящий не может «закончить/произнесенный через/сон фрагмент фразы», его возлюбленная даже во сне не в состоянии пользоваться своим голосом. Она лежит в покое, спокойно ожидая возвращения говорящего. Даже когда она появляется в будущем времени, «изможденная и худая», говорящий описывает, что было «что-то промежуточное», тем не менее она не говорит сама. В то время как «реальный свет» лишает ее голоса, именно говорящий лишает ее голоса, поскольку она существует только как плод его собственного мира грез.
Быть может, это у Бродского говорящий действительно «любит что-то очень далекое, как самого себя»; если что-то слишком далеко, оно может существовать только как часть нашего воображения.
Поскольку говорящий Бродского может общаться со своим «ты» только во сне, поэма пронизана заметной тишиной. Как во сне, где мельчайшие жесты наполнены смыслом, образы стихотворения говорят сами за себя и заменяют слова. Противоположным этому является говорящий Одена, который централизует как акт слушания, так и высказывание «вы» в бытии. Прислушивание говорящего к буре в первой строфе не оказывается бесплодным, как у говорящего Бродского, а пускает его в «язык» похвалы, который посредством «кеннинга» и «уподобления» «ты» различным идентификаторам пытается чтобы «вы» присутствовали. В третьей строфе говорящий существует с «ты» в «особой тишине», но осознает особенность этой тишины только через звук — чих, «слышимый за версту». В четвертой строфе «ухмыляющийся дьявол» также владеет «прекрасным английским языком», раздражая говорящего своим размахиванием языком.
Если стихотворение представляет собой «игру», то правила могут быть не просто показаны; они должны быть произнесены и приняты.
От попытки использовать язык, чтобы вызвать в воображении «ты», отказываются в последней строфе, когда говорящий Одена спит «до утра, который не скажет / Насколько он верил в то, что [он] сказал, что сказал шторм». При повторном пробуждении зажигается порядок Вторичного Воображения, и утро стоит как «бледная точка упущения», отрицая «вы» и возвращаясь к фразе «первое на первое», чтобы установить жизнеспособность полного резервуара для воды после сухое, «львиное» лето. Это делается «тихо» с помощью двоеточия; Говорящий больше не является «конструктором», «кеннингом» или «уподоблением» образов, эта последняя строка сформулирована как простое заявление. В то время как можно жить, не обретая утраченного «себя» — кого-то, кто был «такой когда-то, такой ценный, такой сейчас», — невозможно жить без воды, струящейся по телу. Говорящий Одена вынужден колебаться между своими воображаемыми желаниями и осязаемыми физическими потребностями, поскольку его блуждающие мысли фильтруются через стих стихотворения.
Сон говорящего Одена очищает его от слов и погружает в осязаемую реальность. Говорящий приветствует передышку от собственных размышлений и «благодарен» утреннему свету за отрицание «ты». Точно так же, как каждая самодостаточная строфа отбрасывает говорящего в новый образный ландшафт, сон обладает силой либо превращать бурю в говорящего агента, либо превращать ее в практический объект. Однако для оратора Бродского, когда он осознал, что «тьма восстанавливает то, что не может исправить свет», его обида на свет только углубляется. В последней строфе он обращается к дням как к заборам, закрывающим «тебя» из виду. Свет превратился из «бледной точки упущения» — отсутствия — в «забор», который «загораживает» «тебя» — сильное физическое препятствие. Для говорящего Одена речи недостаточно, чтобы представить «вы», и он признает тщетность пребывания в этом воображаемом мире в последней строке стихотворения; для говорящего Бродского он обязан не «реальному свету» действительности, а «тебе», существующему только в воображаемом мире грез, в котором он ее вызывает.
Говорящего Одена мучает двойственное отношение к «вы»; он страстно желает любви и примирения, в то же время болезненно осознавая последствия ухода во внутренний мир, который не имеет никакого веса по отношению к «настоящему». Фигуры и Одена, и Бродского одиночны: говорящий Одена усиливает его приверженность осязаемому миру, говорящий Бродского усиливает его приверженность воображаемому.
- Мисси Дэниел и Иосиф Бродский, «Интервью с Иосифом Бродским», The Threepenny Review , no. 43 (1990).
- Сидней Монас и Иосиф Бродский, «Слова, пожирающие вещи: поэзия Иосифа Бродского», World Literature Today , vol. 57, нет. 2 (1983).
- Б.Х. Оден, Создание, знание и оценка. ( Оксфорд: Clarendon Press, 1956).
- Ричард Р. Бозворт, Игры знаний Одена: поэзия и значения гомосексуализма (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета, 2012).
- Д’Арси Вентворт Томпсон, «Греческие ветры», The Classical Review , vol.
32, нет. 3-4 (1918). - Пол Реддинг, «Георг Вильгельм Фридрих Гегель», Стэнфордская философская энциклопедия , Стэнфордский университет, 2020. Оден и Иосиф Бродский: невозможный другой» на междисциплинарном семинаре Лизы Гольдфарб «Современная поэзия и актуальный мир» осенью 2022 года.
Иосиф Бродский Стихи > Моя поэтическая сторона
Лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский родился в Ленинграде в 1940 году, а затем поселился в США, где в 1991 году был удостоен звания поэта-лауреата. Его раннее детство было отмечено бедностью. и блокада Ленинграда, где его семья сильно голодала и чуть не умерла.
Родившийся в еврейской семье, Бродский в раннем возрасте страдал от антисемитизма своих учителей и возненавидел изображения Ленина, которые, казалось, были повсюду. Его часто считали непослушным ребенком, и он бросил школу в 15 лет, пробуя себя на разных работах, включая работу на мельнице и в морге. Хотя он работал на многих работах, он также занимался самообразованием, изучая польский язык и читая, начиная открывать для себя литературу и поэзию.
К 1955 году, когда ему было всего 15 лет, он начал писать свои собственные произведения и через несколько лет стал известен в литературной среде такими стихами, как
В возрасте всего 24 лет Бродский предстал перед судом за то, что не внес достаточного вклада в жизнь общества. Он был осужден и приговорен к каторжным работам на 5 лет и провел полтора года на ферме в арктических районах страны, за много километров от родного города Ленинграда. Там он читал и писал, и, хотя власти считали это наказанием, это был один из самых счастливых моментов в его жизни. Его приговор был смягчен после протестов нескольких видных деятелей советской иерархии, и его история дошла до Запада, где стала примером того, как коммунистическое государство могло подавить творческую деятельность.
32, нет. 3-4 (1918).
