«В истории напрямую ничего не повторяется»
Леонид Парфенов создал собственный бренд – человека, который знает о современной истории все до мельчайших деталей
Популярный проект тележурналиста «Намедни» продолжает свою жизнь. Сначала это был знаменитый телепроект, который потом легко был переведен автором в бумажный формат. Начинался он с 1961 года (напомним: сам автор родился в 1960 году), дошел до нашего нынешнего времени – а потом «пошел вспять»: сначала вышел том, охватывающий годы с 1946 по 1960, а совсем недавно – с 1931 по 1940. Видимо, «телевизионная закваска» Леонида Геннадьевича дает себя знать: он пишет картину истории совершенно особым способом, где цифры и даты – не самое важное.
На первый план выступает жизнь обычного человека: что его интересовало в то конкретное время? Какую одежду он носил, какую мебель покупал, какую слушал музыку? Что его удивляло и что огорчало? Педантичное отношение к деталям, талант «следопыта» и огромное уважение автора к людям делают эти книги эмоционально насыщенными: в них — и горечь эпох, и ростки надежды, и вера в лучшее… Да и как иначе, если многие события из современной истории России напрямую коснулись и семьи самого Леонида Парфенова?! Вот что он сам об этом говорит.
Леонид Парфенов собственной персоной
Новый том книжного «Намедни»
— Леонид, почему ваш очередной проект посвящен именно тридцатым-сороковым годам прошлого столетия?
— Когда затевал проект, я придумал для него девиз «Мы живем в эпоху ренессанса советской античности». Казалось, что этот нео-социализм, нео-советизм нарастает, и поэтому важно разобраться в той эпохе, почувствовать, что в этом было привлекательного, как и что происходило на самом деле. С 30-х годов вообще все началось… Мое убеждение, что никакого социализма, кроме Сталинского, не было, а он был оформлен в 30-е годы. А потом — при Хрущёве, при Брежневе — строй уже жил по инерции. И мы все видели, что когда из него уходит страх, эта система уже не работает. Поэтому она работала все хуже и хуже, и наконец «накрылась медным тазом»… Это — мой восьмой том «Намедни». Он восьмой по счету, но как бы «минус первый» по хронологии, поскольку изначально проект начинался с 1961 года. Потом меня уговорили пойти вспять, потому что «Оттепель» — а ее начало датируют ХХ съездом КПСС 1956 года — невозможно понять без осмысления «послевоенных заморозков», поэтому предыдущий том был про время с 1946 по 1960 год
Обложка нового тома «Намедни» 1931-1940. Изображение с сайта издательства Corpus
— В чем особенность вашего авторского проекта?
— Это книги про жизнь советского человека. И на этот раз все «родовые признаки» проекта сохранены. Здесь есть изображение квартиры того времени. Но поскольку телевизоры только-только появилась — в 1938 году их всего 10 000 штук было выпущено — пришлось делать изображение более богатой квартиры, а не средней, как в предыдущих проектах. Например, мебель на фото – из дома-музея Кржижановского. Потому что такой предмет роскоши, как телевизор, в обычной коммуналке оказаться не мог. Он и сам делался из красного дерева, чтобы быть чем-то наподобие мебели. А все остальное на фото воспроизвели точно – патефон, картина «Два вождя после дождя», первое издание Большой Советской Энциклопедии – я сам со своей дачи привозил, чтобы тут разместить в шкафу. Ну и прочее, прочее…
— Какие были трудности? Все-таки это не «близкие» по времени годы…
— Поскольку та эпоха «черно-белая» — были трудности с иллюстрациями в цвете. Но кое-что мы нашли. Например, использовали репродукции марок. К иллюстрации о первых советских легковых машинах взяли картину Юрия Пименова «Новая Москва», на ней изображены две легковушки — с этой точки зрения ее никто еще не рассматривал… Есть совсем редкие снимки — например, фотография Павлика Морозова. Мне хочется объяснить в корневых чертах: какая это была эпоха, от которой, в принципе, «пошел» социализм. И это не только внутренняя жизнь, но и внешняя. Например, в то время Гитлер пришел к власти. Поэтому здесь есть про пакт Молотова–Риббентропа. Но тут же есть информация и про тюбетейки и береты, которые тогда в моду вошли. Когда пишешь, не отдаешь себе отчета, а потом сам удивляешься — вот как, оказывается, было: сразу два головных убора в моду вошли!.. Еще мы нашли цветной акварельный рисунок, очень нежно прорисованный: Молотов и Сталин прощаются с Кировым в Колонном зале. Здесь же — замечательное панно «Знатные люди страны советов». Здесь каста: стахановцы, знатные хлопкоробы, водители каких-то сверхскоростных по тогдашним меркам паровозов — то есть, ударники труда, а рядом с ними — традиционная элита: академики, писатели… И все в таких праздничных одеждах. Это панно было сделано к Всемирной выставке в Париже в 1937 году
На презентации книги «Российская империя», 2013 год
— Есть рассказ про Полину Семеновну Жемчужину-Молотову, которая возглавляла парфюмерную промышленность. Она духи «Любимый букет императрицы» переделала в «Красную Москву». В таком виде они достались и последующим поколениям. Тут же уместно вспомнить знаменитую фразу Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей!» — это был поворот от жесткой модели на гедонизм. То есть, допустили, что в социализме должны быть удовольствия. Вот это допустили — и это, в конце концов, и погубило строй. Потому что, как только социализм начинает соревноваться с капитализмом как общество потребления — он проигрывает. Слишком много примеров, которые показывают, что обувь у нас получалась все же хуже, чем у загнивающего Запада…
— Вам самому интересна та эпоха?
— Да, у меня был и личный интерес к той эпохе. Нашу семью ничто не миновало… В 1931 году нас раскулачили — отца моей бабушки по линии отца, моего прадеда. А в 1937 бывших кулаков, священнослужителей и белых офицеров – их еще и добивали. И прадед был расстрелян. Я добился, чтобы мне выдали это решение «тройки». Тогда ведь где-то 450 тысяч человек было расстреляно на основании решений «тройки» — это первый секретарь обкома партии, начальник НКВД и прокурор области. На самом деле это были просто списки людей, которых они никогда не видели и которых приговаривали к расстрелу за «контрреволюционную деятельность», «попытку создания контрреволюционной организации»… Как в деревне можно было создать какую-то такую организацию – до этого никому дела не было…
Артефакты из прошлого
— Вы рассказываете об открытии метро в 1935 году. Трудно было собирать информацию?
— Самое трудное – это фотографии, иллюстрации. Но мы нашли даже первые зелененькие билетики — они тогда бумажные были. Я с удивлением узнал, что была такая установка — причем на полном серьезе — что пассажиры сами должны узнавать станции на въезде на платформу. Оказывается, только в 1951 году машинисты стали объявлять станции – не в записи, а «вживую». Кстати, именно в 1937 году архитектор Алексей Душкин, автор станции метро Маяковская, которая считалась само красивой, и автор станции Кропоткинская — тогда она называлась «Дворец Советов» — получил за эти работы Гран-при на Всемирной выставке в Париже и Нью-Йорке
Автор подписывает свою книгу «Российская империя», 2013 год
— Книгу о Великой Отечественной войне в таком же формате будете издавать?
— Нет. Вот таким мозаичным путем это будет сделать невозможно. И хотя можно выделить отдельные темы — например, что в 1943 году погоны в армии ввели, или Патриаршество восстановили, поляк Ежи Петерсбурский в конце 1941 года написал песню «Синий платочек», еще что-то — но этого будет немного… Можно написать про Ясско-Кишинёвскую операцию — но как про это написать? Ведь важно рассказать и про войну, и про гражданскую жизнь. Поэтому я сделал книгу про послевоенное время — с 1946 по 1960 год. В общем, считайте, что я пасую. Или, по крайней мере, понимаю, что этот формат сюда не годится. Кстати, не после войны, а до войны — в 1940 году вышла книга Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». И даже до войны книгу успели экранизировать
Экскурс в прошлое
— Вы чувствует, когда одна эпоха меняет другую? Есть какие-то признаки этого?
— Наверное, всякий по-своему делает для себя выводы и что-то для себя решает. Есть известный хештег: #поравалить — то есть, кто-то так реагирует на смену эпохи. А кто-то говорит, что никогда так хорошо мы не жили. Это все очень зависит от личных ощущений. На заре туманной юности я работал на родине в газете «Вологодский комсомолец». И дежурил по тому номеру, в котором давали материалы про смерть Брежнева. А до этого было ощущение, что все затянулось, и, похоже, мы сами все помрем при них. Тогда мне было 22. Сначала ведь умер Суслов, а потом началась, как в народе говорили, «гонка на лафетах» — цинично, да, но они сами довели до того, что народ стал так шутить. Это было в Вологде, а мне нужно было вернуться в Череповец. Я купил билет в автобус «Икарус», в нем 42 места, а у меня тридцать девятое. И вот я протискиваюсь к своему месту, смотрю на людей, которые, конечно же, об этом уже знали. А их лица – как в парикмахерских креслах – ничего не выражают! Мне тогда хотелось сказать: «Люди, очнитесь! Запомните этот день! Ведь что-то будет! И будет совсем по-другому!» И эпоха тогда сменилась самым простым способом: эпоха закончилась, потому что вышел ее срок. Вот такое мое личное впечатление. Хотя для кого-то это так и осталось просто днем 10 ноября 1982 года. Хотя 10 числа факт его смерти утаили, но отменили концерт в честь дня милиции. А 11 ноября стало известно, что Брежнев умер. А 7 ноября он еще стоял на демонстрации и пытался приветствовать всех рукой — правда получалось это плохо, так как ключица у него так и не срослась после того, как на него в Ташкенте стропила грохнулись. Выглядел он, правда, не очень — но он давно так выглядел, все привыкли…
С Сергеем Шакуровым на съемках фильма «Зворыкин-Муромец» об отце-основателе мирового телевидения русском инженере Владимире Зворыкине
— Вы сняли большой и сложный проект к юбилею Николая Гоголя. Что-то еще намечается?
— «Гоголь» — это две большие серии, по часу пятнадцать… Конечно, на «датский принцип» каналы легче ведутся. Если прийти к Константину Эрнсту в 2007 году и сказать, что через два года — юбилей Гоголя, и надо бы что-то такое, чтобы там и компьютерная графика, и фантасмагория, и вообще чтобы впервые современные технологии показали русскую классику, а еще мы добиваемся и наверно добьемся разрешения «залезть» в римскую квартиру Гоголя — то Эрнст скажет: «Интересно, про это еще никто не говорил — давай, валяй!» Но на самом деле мне самому это было очень интересно. А так я много чего из дат пропустил. В 2014 году я не делал фильма к 200-летию Лермонтова. Наверное, я его так не чувствую. Вот про Гоголя мне была понятна сверхзадача. Делал фильм к 80-летию Солженицына — с ним самим… Но на самом деле я не так много делал фильмов к каким-то конкретным датам. В этом смысле я не «принц датский»! (Смеется.)
— Как вы думаете, что дает для «настоящего» осмысление истории?
— Конечно, напрашиваются какие-то параллели. Но в истории напрямую ничего не повторяется. Важны «зарубки на память», обогащение опыта, с которым человеку дальше идти по жизни…
С теледивами Ксенией Собчак, Тиной Канделаки, и Екатериной Мцитуридзе и супругой Еленой Чекаловой на светском тусовке
Фотографии Вадима Тараканова, Руслана Рощупкина и из личного архива Леонида Парфенова
Леонид Парфенов: «В истории напрямую ничего не повторяется» опубликовано: 1 августа, 2019 авторство: Мадам Зелинская
«Не было более мирных времен, чем нынешние» — Статьи на КиноПоиске
Журналист Леонид Парфенов и режиссер Сергей Нурмамед — о своей работе над новой частью документального сериала «Русские евреи».
Документальная трилогия «Русские евреи» поделена на неравные по объему и по содержанию части. Первая — об обрусевших евреях — от первых упоминаний о них до Октябрьской революции (этот фильм вышел в 2016 году). Вторая, новая, доводит повествование до 1948 года. Третья тоже уже готова — ее обещают представить только осенью, но известно, что она закончится распадом СССР. Накануне премьеры ленты «Русские евреи. Фильм второй. 1918—1948», которая состоится 23 марта в московском Центре документального кино (дистрибьютор фильма), КиноПоиск поговорил с создателями фильма — журналистом Леонидом Парфеновым и режиссером Сергеем Нурмамедом.
Леонид Парфенов: «В кадре нельзя есть»
— Почему вы решили не делать четвертую серию, про то, что было после Советского Союза?
— Когда посмотрите третью, будет ясно. С того момента, как стало можно уезжать и возвращаться, считать себя таковым или себя эдаким, пойти в синагогу или пойти в церковь, остаться в прежнем безверии, прежняя проблематика ушла. Теперь это личный выбор каждого, государство здесь ни при чем, и общество ни при чем. Как человек поживший, могу сказать, что в смысле национального спокойствия не было более мирных времен, чем нынешние. На моей памяти.
— Можно ли сказать, что если первая серия совершенно справедливо называется «Русские евреи», то вторую можно было бы назвать «Советские евреи»?
— У Эренбурга в известном письме Сталину написано про ассимилированность евреев в советском народе и в русской культуре. Культура все равно оставалась русской. Русской в том смысле, что русский язык родной. Мы говорим во втором фильме, что после революции отменилась вся прежняя элита: дворянство, духовенство, предпринимательский слой и так далее. Но я не думаю, что нужно менять название второй части на «Советские евреи». Невозможно было отменить язык, отменить историческую почву, традицию, связь с этой землей. И в графе национальность писали «русский», а не «советский». Как бы ни придумывали, что родилась новая общность, советский народ, ничего не вышло. А со второй половины 1940-х власть сама стала разыгрывать новую старую карту русскости, поняв, что не получается советскую-то разыграть, не вышло.
— Интернациональную?
— Да-да. Изначально-то советская власть считала себя интернациональным проектом, который грезил мировой революцией, «чтобы в мире без Россий и Латвий жить единым человечьим общежитием». Не получилось. Получилась в советском издании, с серпами и молотами, Российская империя.
— У вас в фильме нет разграничения на советскость и русскость.
— Будет в третьем фильме. В 1930-е годы слово «русский» старались не очень-то использовать. Но это не значит, что тогда эти понятия слились. Я в фильме говорю про широту русской цивилизации, для которой не важно происхождение что одного, что другого Левитана. Один — лучший живописец нашей природы, а другой — лучший эфирный голос нашего ХХ века. И нам уже безразлично, что одного звали Исаак, а второго при рождении — Юдка, раз творили они как русские творцы.
— История, которую вы рассказываете, всегда немного абсурдна и гротескна. Для вас это обязательное условие?
— Во-первых, выбираешь яркие эпизоды. Во-вторых, должна быть конфликтность, а не банальности типа «листва зеленая». В-третьих, важна «экраногеничность» — есть ли что показывать? Поэтому какие-то события убираем, другие оставляем, там надо сделать длиннее, здесь сократить, а вот тут достаточно. В этом и состоит ремесло: сидишь и думаешь, как можно интересно рассказать про Шагала. А вот так, залезая на витебскую крышу и оформляя авангардом витебский трамвай.
— После выхода на телеэкраны исторического цикла «Намедни» вас упрекали в том, что вы уравниваете какие-то мелкие вещи и крупные события, из-за чего создается ощущение абсурдности и гротескности отечественной истории.
— Да, тогда говорили: «Ну что же такое? Мини-юбки и танки в Праге стоят на одной доске?» Ну, они и стояли на одной доске. На человека же все влияет, а не только исторические события, которые жирным шрифтом выделены в учебнике. Пражские девочки, которые напротив советских танков стоят в мини-юбках, — это тоже важно. Это часть человеческой памяти, представлений о тогдашнем мире и вторжении этих танков. Человек так живет. Он помнит время не столько по выборам в Верховный Совет СССР, сколько по песням Блантера на стихи Фатьянова, по моде на плащ болонья.
— Что может вызвать у вас желание посмотреть чужой документальный фильм? Тема? Герой?
— В одних случаях тема, в других — герой, а чаще всего метод. Когда-то, например, поразил документальный фильм с Питером Устиновым про цивилизацию Восточного экспресса. Он там показывал эпоху через стандарты быта и представлений о комфорте. Вот он появляется в вагоне-ресторане, и тут профессионально становится особенно интересно: что же Устинов будет сейчас делать? Есть-то в кадре в документальном кино нельзя, так же как курить или шапку носить, если только ты с этой шапкой не хочешь что-то показать. Перед ведущим ставят тарелку под серебряным колпаком. Устинов договорил — колпак поднимают. И дважды оскароносец из русского рода Бенуа бесподобно изображает на своем обширном лице, как он чувствует аромат блюда. Устинов решительно берется за приборы — и тут уход в «блэк». Но мы с ведущим, считайте, поели.
— Может ли документальный фильм вас обмануть?
— Ну нет, я всегда знаю, где врут. Особенно это касается отечественного кино. Тенденциозность считывается мгновенно. И сразу становится скучно, потому что это заданность, которую понимаешь интонационно с первой минуты. Ну, думаешь, и зачем тогда дальше смотреть?
— А как быть, когда это делается ради красоты истории, которую рассказывают на экране? У вас в фильме есть эпизод про Дзигу Вертова. Вы смотрите его фильм и ловите себя на том: «А вот здесь вот он врет и здесь явно». А автор-то это объяснял своим киноизложением идей коммунизма.
— «Человек с киноаппаратом» не врет нигде. В этом фильме нет тенденциозности. Хотя у Вертова были мерзкие агитационные ленты всякие. «Три песни о Ленине», например. Теоретизируя, Вертов, думаю, скорее делал вид, что идейность — главное в его фильмах. Или сам не понимал, что он действительно сделал. Такое бывает, но все-таки это вряд ли случай Вертова. Нам-то ценно его открытие эстетики документального кино, способов съемки, фиксирования действительности, картины этой действительности соединять в определенный ряд и так далее. И в «Триумфе воли» Лени Рифеншталь это ценно. Как пропагандистские документы они важны только специалистам по той эпохе. А публике, даже синефильской, если она будет смотреть фильмы Вертова и брата его Михаила Кауфмана, главное, вообще смотрится это сегодня или нет. А не то, какими словесами это сопровождалось и как теоретически аргументировалось. Советские фильмы, получавшие Сталинские премии, объявлялись шедеврами, но досмотреть ни один из них обычный человек сегодня не может.
— А как же «Чапаев»?
— Вот «Чапаева» можно смотреть! А «Волочаевские дни» и «Оборону Царицына» тех же братьев Васильевых — невыносимо. Тогда уже мертвечина в кино настала, чем ни награждай и как ни теоретизируй. Или «Весну» смотреть нельзя. Ранних «Веселых ребят» Александрова можно и даже нужно, а его послевоенную «Весну» — нельзя. Живы только отдельные удачные комические эпизоды. «Весна» и в YouTube выложена таким же образом. «Красота — это страшная сила» с Раневской и так далее.
Сергей Нурмамед: «У погромов есть качественные фотографии»
Леонид Парфенов и Сергей Нурмамед— Вторая серия значительно длиннее первой и стилистически отличается, что обычно не очень характерно для трилогии. Да и актерские работы присутствуют. Почему так?
— На самом деле в фильме практически нет актеров в так называемых нами «морфологических синхронах», где герои минувших дней делятся со зрителем собственными высказываниями. Да, там появился, например, Остап Бендер, которого невозможно иным способом реконструировать. У него не существует персоналии, нет персонификации. И когда нам понадобилась его реплика, то мы взяли актера. В третьем фильме у нас будет собирательный образ криминального элемента. В остальных местах мы оживляем фотографии и наделяем их мимикой актера — так и в первой части делалось.
Сначала мы проводим кастинг, выбираем актера, который подходит на ту или иную роль по тембру голоса, по поведению, а самое главное, по кубатуре своей. Мы не можем, например, Утесова сыграть человеком большего размера, по объему. У нас Маяковский телом соответствует своей голове, которую мы потом к нему присоединяем. Берется фотография, берется актер, который учит определенную реплику, нам ее представляет, и мы размещаем на его лице порядка двухсот маркеров, которые передают сигнал в фотографии, документальные портреты, и их мы накладываем сверху.
— То есть как Голлум во «Властелине колец», только на самом деле Владимир Ильич Ленин, да?
— Да, только это больше приближено к двухмерной ситуации. Голлум может крутиться как угодно, в нашем же случае фотография двухмерна, и мы не достраивали, не рисовали затылок, боковые части. Актеры должны были реплики направлять в камеру, к зрителю обращаться. Во второй части мы позволили актерам, тела которых забираем полностью, больше действия, больше движения. На самом деле в первой части все было точно так же, просто они иногда замыкались ввиду того, что мы ограничивали их строгой позой, чтоб они не крутили головой.
— В первой серии у вас в основном ожившие картины, во второй серии — ожившие черно-белые изображения, а в третьей серии, где цвет царствует в кино и в фотографии, они будут цветными?
— Увы, нет. Мы охватываем, конечно же, события новейшей истории аж до 1990-х годов. Но, поскольку стереотипно фотография ХХ века в сознании зрителя черно-белая, мы взяли за основу монохромные изображения. Мы не делали цветных игровых эпизодов. Пробовали, конечно, но они от этого не выигрывали. Так что мы оставили их черно-белыми до самого конца трилогии.
А что касается вашего вопроса по поводу соотношения картин и фотографий, то ответ очень простой: в период, который мы охватывали в первой части — кусочек и XVI, и XVII, и XVIII, и XIX веков, — никаких фотографий не было как факта, единственным нашим исходником были или гравюра, или живописный портрет. У нас имелась единственная возможность поддерживать свой собственный прием, который мы изобрели и приняли основополагающим — оживлять гравюры и живописные картины, их совсем немного. Дальше и до конца первой части это все равно фотографии. Качество решения всегда зависит напрямую от разрешения фотографии. Бывает, что фотография маленькая, и тогда с ней очень много возни.
— А хронометраж? Вторая серия на полчаса длиннее первой, хотя охватывает всего 30 лет истории.
— Это продиктовано одним простым обстоятельством: у нас кино соавторское, но первичным все же является авторский взгляд Парфенова. Хронометраж диктуется его представлениями о том, что он считает важным и необходимым сказать или упомянуть. У Парфенова все увязано, одно из другого произрастает. Поэтому мы не можем допустить удаления какого-то большого фрагмента для соблюдения хронометража, это неизбежно повлечет за собой проблемы причинно-следственного характера. Тем не менее второй фильм по хронометражу вышел меньше, чем он мог бы быть. Смогли сократить до этих двух часов.
— Что оказалось самым сложным в работе над «Русскими евреями»?
— Это эпизод о деле Бейлиса из первой части. Кажется, он получился семнадцатиминутным. Большой, отличающийся от всего остального по объему. Первоначально он длился от 30 до 40 минут, что очень сильно влияло на композицию, просто ее разрушало. Мы его сократили донельзя, дальше резать было уже нельзя, эпизод потерял бы смысл. Даже сейчас многим кажется, что делу Бейлиса уделено больше времени, чем всему остальному.
Есть события и явления в истории, которым сопутствует большая, богатая хроникальная база — видеохроника в исчерпывающем количестве или фотографии. А есть вещи, о которых нет практически никаких материалов. Больше всего это пришлось на первую часть, когда до середины фильма у нас никаких документальных свидетельств, кроме каких-то гравюр, представляющих еврейский костюм, не было. И тогда ты должен придумывать метафоры, какие-то образы, какие-то вешки и прочие костюмированные шоу, игровые эпизоды. У погромов есть качественные фотографии, и это важно. Без документального подтверждения в документальном фильме все работает едва ли.
— Уже известен хронометраж третьей серии?
— Он такой же, по-моему, два с небольшим часа. Четыре серии сделать тоже невозможно, поскольку трилогия обусловлена привязкой к периодам юдофобии, юдофилии и возврату к юдофобии.
— Другой ваш совместный фильм с Парфеновым — «Цвет нации» — ближе к кино, чем к телевидению. Там больше общих планов, деталей, которые на маленьком экране просто неразличимы. Почему «Русские евреи» скорее напоминают телекино?
— Я тоже много об этом думал. Фильм «Цвет нации» представляет собой единую тему от начала и до конца. Мы через призму работ пионера российской цветной фотографии Сергея Прокудина-Горского говорим о России. Здесь же, в «Русских евреях», работает журнальный тип произведения. Ты каждую минуту должен перемещаться от одной темы к другой, порой радикальным образом. Много персонажей, огромное количество информации. Конечно, можно было бы сделать из этого какой-то кинематографический сериал с большим количеством игровых эпизодов, но это уже другая форма.
Мне с режиссерской точки зрения приятней и комфортней работать над вещами вроде «Цвета нации», они мне ближе по душе. Но в работе над фильмами вроде «Русских евреев» ты закаляешь творческую сталь. Здесь каждый из нас по несколько раз надорвался, сошел с ума, умер и воскрес. Это было очень тяжело и невероятно интересно, особенно ввиду того, что мы делаем все сами, своими руками. Это важно, в этом и есть авторский подход.
Я согласен с тем, что тут мы не делаем документального кино в общепринятом смысле. Отчасти это и моя гордость. Возможно, мы поспособствовали рождению какого-то нового, нашего собственного жанра. Как мне кажется, мы за 15 лет работы стали законодателями моды именно из-за того, что никогда не пользовались готовыми решениями или шаблонами.
«Вы воруйте, нам жить давайте, но к нам не лезьте» — www.maximonline.ru
Часы: Maurice Lacroix с квадратной секундной стрелкой
Как бы ты оценил сейчас общее состояние дел на нашем телевидении?
Поскольку я отчасти еще продолжаю быть практикующим тележурналистом, я все-таки предпочитаю не заниматься телекритикой.
Тем не менее в последнее время ты стал причисляться к лицам, так сказать, оппозиционно настроенным. Выступления на митингах, речи яркие в пику властям и все такое. Ты можешь назвать себя оппозиционером?
Я? Нет, не назову. Для кого-то я могу быть оппозиционером, для кого-то — мейнстримом. А поскольку деятельность общественная, публичная, то оценка со стороны куда важнее твоей собственной.
А оценки со стороны очень разные. Для кого-то ты чуть ли не знамя революции, для кого-то — сервильный талант, фактически штрейкбрехер.
Если ты журналист — ты общественный деятель по определению. Взять свободу слова. Если ты действительно журналист, ты ее отстаиваешь, отвоевываешь, пытаешься расширить. И не столько для собственного рабочего комфорта. Журналистика ведь существует не для того, чтобы в ней работали и хорошо себя чувствовали журналисты, а чтобы общество получало своевременную и полную информацию обо всем, что происходит. Это оппозиционная деятельность?
Безусловно.
Да? Ну, значит, в этом я оппозиционер. Журналист — я часто это говорю — кому-то неугоден не тем, что что-то сказал или снял. А тем, что другие это услышат или увидят.
Тебе случалось отвечать за то, что сказанное тобой услышали?
Ну и что? Я готов оплатить эту роскошь.
Расплата выходила не слишком дорогой?
Слушай, в журналистику вообще не должны идти люди, которые сидят и молчат в тряпочку. Конечно, у всех темпераменты разные: у кого-то «не могу молчать» происходит раньше, кто-то дольше держится. Но лично я ни о чем не жалею. Для меня было бы мучением отказывать себе в возможности быть тем, кто я есть, и говорить то, что я думаю.
То есть вот этого популярного сегодня ощущения «меня душат, гонят и не дают мне работать» у тебя нет?
Это большинство шестидесятников так говорили и пили на кухнях в брежневский застой. Они чувствовали, что это не их время и только сожалели о коротких днях оттепели. А по-моему, напрасно они выбрали такой путь. Надо действовать, нужно стараться что-то делать все равно, даже если трудно и нельзя. Не подумай, что я шестидесятников осуждаю, нет. Но мне бы это не подошло. А сегодня вообще другая ситуация. Сейчас любой может уехать. И власть любит повторять, что границы открыты — пожалуйста, валите, без вас воздух чище будет. И многие едут. В Чехию, например. Прекрасная страна — Чехия.
И почему ты не в Чехии?
Потому что моя профессия — это русский язык, а моя аудитория — это русская аудитория. И такой уж несвободы у нас ведь нет. Книги, например, вообще никто не контролирует. Между прочим, впервые за историю России.
Но списки запрещенной литературы есть.
Неправда. Нет сейчас технической возможности отслеживать книгу до ее выхода, можно только потом, задним числом, на что-то реагировать. Если можно опубликовать «День опричника», «Сахарный Кремль» или «Диалектику переходного периода»* — значит, в стране свободное книгоиздание. Никто не бегает с мухобойкой и не прихлопывает неугодные «адмаргенумы».
Леонид Парфенов — Интервью — Эхо Москвы, 07.12.2004
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – У нас в студии Леонид Парфенов, Леонид, добрый день.Л. ПАРФЕНОВ – Добрый день.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Перейдем к вопросам. Сразу хочу сказать, что вопросы к Леониду Парфенову вы можете присылать к нам на эфирный пейджер. Также на наш эфирный телефон, ваши телефонные звонки, если хватит времени, то примем несколько телефонных звонков. Я хочу в эфире сказать, как это будет, здесь пришло огромное количество вопросов по Интернету, по сути, они касаются всего, поэтому по ним пойдем, если нет возражений. Но вначале вопрос, как вы приняли это предложение, почему именно этот журнал?
Л. ПАРФЕНОВ – Потому что он меня пригласил, потому что он мне предложил, поэтому уже этот. Во-вторых, потому что смею надеяться, я что-то в этом понимаю, поскольку это еженедельник, поскольку есть некая общая задача, которую хотелось бы достичь издателям, это попадать в аудиторию, что называется. Точнее, ее притягивать, точнее, соответствовать ее запросам, ее настроениям, тону и т.д.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Здесь есть целая группа вопросов, которые сводятся вот к чему, ожидалось, что после ухода с телевидения вам посыплется целый ряд предложений. Потом была какая-то пауза, у нас очень много обсуждалось на станции, что у Парфенова вроде бы какой-то волчий билет, что его никуда не берут. Естественно, по приказу свыше. У вас действительно не поступало предложений от телеканалов? Или, может быть, эти переговоры заканчивались как-то не так, как хотелось бы?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, мне поступали предложения от телеканалов, более того, я отвечал на эти предложения, более того, мы соглашались, в смысле руководство соответствующих каналов и я, с тем, что так-то и так-то будем делать, но потом это делать все-таки не удавалось. Я полагаю, что полгода – достаточный срок, чтобы глагол несовершенного вида превратился в совершенного, уже не удавалось, уже не удалось.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – А с чьей стороны был, в конце концов, такой виртуальный контракт расторгнут?
Л. ПАРФЕНОВ – У них не получалось как-то получить на это одобрение, извините за тавтологию, подробности мне не очень важны, мне важен сухой остаток.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Теперь перейдем к вопросам. Дмитрий Вячеславович, преподаватель из Нижнего Новгорода – Леонид, планируете ли вы в дальнейшем помимо вашей новой работы делать какие-нибудь телевизионные проекты?
Л. ПАРФЕНОВ – Во-первых, есть некоторые проекты разовые, которые начаты уже сейчас, надеюсь, у меня будет возможность их завершить. Во-вторых, если будет время позволять, если есть возможность, я уже говорил, что у нас внештатным телеведущим бывал даже федеральный министр, так что, в принципе, если ведение только, если не на что-то, я, в общем, вполне допускаю. Но надо сначала понять, сколько времени я могу уделять чему-то другому. Может, этого времени и не будет.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – У вас уже был опыт работы в печатных СМИ?
Л. ПАРФЕНОВ – Я когда-то начинал в них, я на телевидении оказался от того, что меня из печати выгнали, теперь я в печати оказался аналогичным образом. В общем, да, мне это как-то знакомо, хотя много времени прошло, многое изменилось, но мне кажется, что все-таки несмотря на разницу в форматах техники, технологии и т.д., все-таки есть общее. Я думаю, что я и радиопередачу мог бы вести, наверное, при всей, опять-таки, разнице. Важно работать с аудиторией, понимать, чего она хочет, и стараться оправдать эти ожидания. Создание информационного продукта, выражаясь умным языком.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Понятно. Илья Владимирович в связи с этим из Москвы спрашивает – Леонид, чем «Newsweek» будет отличаться, и тут он просто берет два расхожих примера, от «Журнала» или «Итогов», например?
Л. ПАРФЕНОВ – Да, он должен чем-то отличаться, это, в общем, и есть главная задача. Кроме того, надо, конечно, отличаться тем, что нужно лидировать в своей нише или стремиться к этому, претендовать на это.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Это будет ниша чего?
Л. ПАРФЕНОВ – Еженедельных журналов, это же понятно.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Общественно-политических?
Л. ПАРФЕНОВ – Общественно-политических, но «Журнал» сейчас, «Еженедельный журнал», перестал издаваться. Поэтому там явного лидера в этой нише нет, а он, в общем, должен быть. И понятие «Русский Newsweek», очевидно, предполагает претензию на то, чтобы быть ведущим журналом в своей стране, т.е. тем, чем является «Newsweek» в Америке. Русский – это, стало быть, по-русски.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Понятно. Андрон из Москвы – добрый день, не считаете ли вы, что звездный, гламурный подход в информационной журналистике кажется пошловатым, не в вашем случае, конечно, в скобках пишет, изживает себя, по крайней мере, на Западе? Т.е. это будет очередной гламурный журнал или нет?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, почему гламурный журнал? Гламурный журнал – это абсолютно другой формат, другой жанр, это, знаете, разница как между повестью и пьесой. Ничего тут общего нет. Нет, это абсолютно другое. Гламурный журнал – это, во-первых, ежемесячный, во-вторых, это глянец.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Просто люди не знают.
Л. ПАРФЕНОВ – В-третьих, это не совсем журналистика, да, а что касается того, что, как говорили, в «Намедни» есть какой-то гламур, был в программе, я не знаю, мне кажется, что это какая-то терминологическая путаница. Мне кажется, что это было от того, что критерий «интересно» в информации на телевидении считался чем-то низким, а должно быть серьезно. А интересно – это, знаете, для девочек и мальчиков, серьезно давайте, товарищи.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – В продолжение, Оксана, студентка из Казани – добрый день, Леонид, будут ли в журнале ваши собственные статьи, чем вы будете заниматься? В моем представлении, пишет она, гл. редактор говорит, кому про что писать, исправляет ошибки.
Л. ПАРФЕНОВ – Технологически там надо разобраться, потому что есть шеф-редактор, есть заместители шеф-редактора, есть первый заместитель шеф-редактора, поэтому это надо понять место главного редактора в рабочем строю. Что касается писать, есть такая традиция, что гл. редакторы пишут, не всегда, в журналах не всегда. Скажем, Максим Ковальский во «Власти» не пишет. Не знаю, если это нужно журналу, если будет получаться.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – А кто это определит?
Л. ПАРФЕНОВ – Очевидно, мы с коллегами. Я не собираюсь, если там из 5 или 6 человек, занимающихся редакционной политикой журнала, хотя бы трое скажут, что нет, пожалуй, не надо, то уж я точно не буду настаивать. А сейчас я даже и не предлагаю себя в качестве автора.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Вы упомянули о «Newsweek», оригинале, будем так говорить, сказали, что он лидер. Насколько вы говорили с руководством того «Newsweek» или с какими-то представителями того «Newsweek»?
Л. ПАРФЕНОВ – Да, говорил.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – О том, что, знаете, я буду этим журналом руководить по моему разумению, и насколько здесь у вас будет шаг свободы?
Л. ПАРФЕНОВ – Настолько, насколько там есть слово «русский», они прекрасно понимают, что это вопрос не в том, какой гл. редактор, а вопрос в том, какая страна, в которой «Newsweek» выходит. Достаточно сказать, что потенциальная аудитория «Русского Newsweek», я думаю, раза в полтора, а то и в два моложе американской аудитории, да и жизнь наша сильно на американскую не похожа не только темами, сюжетами, но и самим градусом этой жизни. Так что тут во всем разница.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но главное?
Л. ПАРФЕНОВ – Есть, с одной стороны. С другой стороны, есть формат, есть журналистика, королем которой является репортаж, есть принцип писать о людях для людей, видеть человека в событии, рассказывать истории, показывать многообразие мира и быть при этом достаточно если не объективным, то хотя бы объективистским, не говорить, что кто-то оккупировал, а кто-то освободил.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но они поставили перед вами какой-то жесткий критерий? Например, к такому-то сроку такой-то тираж?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, такого не было, нет. Были разговоры в целом об успешности, о направленности.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но не сформулировали это?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет-нет.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Вопрос от Андрея из Москвы, — будете ли вы делать специальные проекты на бумаге? В свое время вы обогатили нашу «коммуникативную трубу» вашими проектами, например, «Российская империя», считаете ли вы возможным реализовать подобные проекты, например, в формате «Newsweek»?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, что касается «Российской империи», точно, конечно, нет, да и других не предполагаю, единственный случай был, когда я переводил на бумагу, это «Намедни 61-99», я должен был сделать книжкой, таким фотоальбомом с текстами, я это все перелопачивал. Но потом времени стало не хватать, дошел всего до 72 г. В принципе, это сделать можно, но что касается, эти проекты, которые подразумевались, документалистика, она, конечно, к журналу еженедельному не имеет никакого отношения.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Аня спрашивает, закономерный вопрос, Аня из Москвы, -будете ли вы звать на работу в «Newsweek» ваших бывших коллег с НТВ?
Л. ПАРФЕНОВ – Ой, не знаю. Они телевизионщики, это журнал, нужно ли это журналу, нужно ли это им, на эти вопросы у меня сейчас нет ответа.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Там еще был далее вопрос, тоже касающийся этого, какие сейчас ваши взаимоотношения с вашими бывшими коллегами? Имеются в виду, кроме того, что личные, еще и творческие, т.е. вы продолжаете курировать «Страну и мир»?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, как я могу курировать, я не работаю на НТВ. Нет, если мне звонят и о чем-то советуются по делу, такое бывает и нередко, я отвечаю и охотно. А личные отношения, да, конечно, личные остались, потому что это кроме коллег это были друзья, с которыми прожиты очень хорошие годы.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Напоминаю, Леонид Парфенов у нас в гостях. Слушатели теперь переходят к таким более общим вопросам. Например, Роман Кудрявцев, студент из Москвы, — как вы лично видите перспективы развития независимой журналистики в России? От себя добавлю, ваша оценка свободы слова в России сейчас.
Л. ПАРФЕНОВ – Это как-то, знаете, такая глобальная тема диссертации, свобода слова в России вчера, сегодня, завтра.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Сегодня.
Л. ПАРФЕНОВ – Это нерасторжимо с тем, что было вчера, и с тем, что будет завтра, так что одним сегодня не отбрехаешься. Что касается, по-моему, все просто, должно быть, как и в любой другой сфере, снижение доли государства. Вот, собственно, и все. Действительное снижение доли государства. Что касается федеральных каналов, то эта доля, по-моему, самими федеральными каналами и самим государством всегда признавалось, что она чрезмерно велика. Кажется, кроме Белоруссии, нет других стран Европы, все общенациональные телевизионные каналы которых контролируются государством, что неправильно, этого нет даже в Албании. Это понятно.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Сергей Пустынин туда же, он работающий студент, г. Ульяновск: «Леонид, какое ваше личное отношение к Путину, считаете ли вы, что он построил в стране режим личной власти и отчасти из-за этого закрыта ваша программа?»
Л. ПАРФЕНОВ – Знаете, у меня нет личного отношения к Владимиру Путину, я очень бы хотел не иметь личного отношения к Владимиру Путину, зачем оно мне, а что касается режима личной власти, это тоже, в общем, вполне объективно, что да, мы живем в самой президентской стране мира. Это тоже вроде никем не оспаривается. Я стараюсь воздерживаться от оценок, я пытаюсь констатировать объективную реальность, данную нам в ощущениях.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но Сергей продолжает эту тему, Сергей из Екатеринбурга: «Уважаемый Леонид Геннадьевич, как вы считаете, добились ли своего те, кто хотел выжить вас из профессии?» Здесь, наверное, профессии синонимически можно заменить, то дело, которым вы занимались на телевидении. Или вас, может быть, действительно, хотели выжить из профессии?
Л. ПАРФЕНОВ – Вы знаете, я не знаю. Я не сторонник теории заговоров, как-то понимать внутренние пружины, еще чего-то, намерения и действия соотносить, не знаю, мне это, в общем, в конце концов, неважно. Возможности работать телевизионщиком, да, сейчас в общественно-политическом вещании у меня действительно нет. Далеко идущие выводы делать не мое дело, поскольку я заинтересованная сторона.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Светлана Кузнецова, она опять возвращается к «Newsweek», -собираетесь ли вы сменить уже существующий авторский коллектив журнала? Кстати, тут очень много вопросов по поводу, там называются фамилии тех сотрудников, которые уже работают сейчас в журнале, насколько вы будете изменять авторский состав?
Л. ПАРФЕНОВ – Не знаю, никаких таких планов у меня сейчас нет. Я хочу со всеми познакомиться, поговорить, обсудить, решить, как мы это понимаем, как мы видим.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но бывший гл. редактор, он остается в коллективе, пока, например, может быть, вашим заместителем? Или он уходит? Полно таких вопросов.
Л. ПАРФЕНОВ – Нет бывшего гл. редактора, нет человека, которого я прямо там сменяю, его сняли – меня поставили, такой ситуации нет. Там есть шеф-редактор Александр Гордеев.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Про него спрашивают.
Л. ПАРФЕНОВ – Но это другая позиция, это одно не отменяет другого, там гл. редактора не было на момент моего прихода.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Но этот человек, спрашивают, он остается работать?
Л. ПАРФЕНОВ – Мы только что познакомились, конечно, я и не представляю иначе, как.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Понятно. Борис Равич из Москвы, вопрос такой, если сжать, в своей программе «Намедни», помните, вы говорили, например, «Намедни» совместно с «Коммерсантом» представляют совместный проект. Он спрашивает, будете ли вы искать подобные вещи с вашего журнала на телеканалы, хотите ли вы такие вещи делать?
Л. ПАРФЕНОВ – Возможно, я вообще нахожу это всегда очень таким продуктивным, какие-то бывают интересные вещи, во всяком случае, мой личный опыт совместных проектов телевизионных с печатью был всегда очень интересным. Это всегда очень обогащало, я каждый раз был благодарен коллегам, потому что мы понимали, что без них какой-то новой краски, новой грани, нового поворота бы не получилось.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Еще про это, про вашу жизнь некоторое время назад. Сергей Сергеев, администратор, Нарва, Эстония: «Почему вы не ушли с НТВ вместе с командой Киселева, неужели вы питали иллюзии в отношении возможности избежать давления со стороны Кремля на новом НТВ? Или разногласия с Киселевым не оставили вам выбора?» И второй вопрос сюда же, от Алексея Ивлева, банковского служащего из Москвы: «Теперь у вас и Евгения Киселева основным местом работы стали печатные СМИ, поддерживаете ли вы отношения друг с другом, возможны ли совместные проекты или ваше сотрудничество теперь уже в прошлом?»
Л. ПАРФЕНОВ – Мне кажется, что совместные проекты одного печатного органа с другим – это какая-то странная вещь, по-моему, такого не бывает, если только они не входят в один холдинг. С Евгением Алексеевичем Киселевым я иногда вижусь, сравнительно недавно на одном российско-немецком круглом столе, поговорили, отметили совпадение точек зрения по проблемам, представляющим взаимный интерес. Что касается ухода в 2001 году…
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Тут важный вопрос, неужели вы питали иллюзии в отношении возможности избежать давления со стороны Кремля?
Л. ПАРФЕНОВ – Вы знаете, эти иллюзии или аллюзии или планы далеко идущие, до 2008 г., после оного, это неважно. Есть возможность сейчас работать, нужно работать. А там дальше видно будет, мы живем в очень непредсказуемом месте, в очень непредсказуемое время. Поэтому я не строил никаких далеко идущих планов тогда, в 2001. Если бы мне сказали, остаешься, имей в виду, всего-то это будет на 3.5 года, неужели бы я не остался? Что, эти 3.5 года надо выкинуть и считать, что нет, это 3.5, не надо мне этой синицы в руках, давайте где-то журавля в небе поищу. Что касается тогдашних разногласий, то там, может быть, не все было по форме, по выражениям и по темпераменту безупречным, но что касается того, что работодатель не вправе распоряжаться человеческой судьбой работников, с этим я и сейчас вполне согласен с самим собой по этому поводу.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Я еще раз хочу вас спросить, повторить вопрос мой, который я задавал вам чуть раньше, но уже абсолютно прямо. Как вы считаете, существует ли у Парфенова волчий билет по работе на телевидении?
Л. ПАРФЕНОВ – Ваше дело так считать. Это вы смотрите на меня со стороны.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Нет, я задаю вопрос.
Л. ПАРФЕНОВ – Я не знаю.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Просто ваш ответ, потому что спрашивают люди.
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, пожалуйста.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – То, что у вас, помните, вы говорили, что договоренности, так и не получилось ни с каким каналом.
Л. ПАРФЕНОВ – Понимаете, симптоматично, что вообще такая постановка вопроса возможна, это раз, как минимум.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Да.
Л. ПАРФЕНОВ – Во-вторых, я действительно не знаю. В-третьих, даже если бы знал, вы же понимаете, что это не выписывается буквально на бумажке, он же не существует как факт. Поэтому считать то или иное положение дел наличием или отсутствием этого виртуального волчьего билета, это не мое дело. Я заинтересованное лицо, мне, может быть, бы и сподручней было бы рядиться в тогу оскорбленной невинности или бедного, гонимого, несчастного и вообще подайте бывшему…
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Да, руководителю программы.
Л. ПАРФЕНОВ – И члену совета директоров.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – И члену совета директоров, кстати. Константин Константинович, банковский специалист из Санкт-Петербурга, если сократить его вопрос, можно сказать так: хотите ли вы заниматься политикой, например, участвовать в каких-то демократических движениях?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, это другая профессия.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Профессия?
Л. ПАРФЕНОВ – Да.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Нормально. Так, Ольга, 28 лет, учитель из Москвы, вопрос не о политике, — остается ли у вас время на посещение каких-либо спектаклей, кинотеатров, что вам понравилось в последнее время? Как вы развлекались, если вы развлекались?
Л. ПАРФЕНОВ – Нет, как-то в последнее время плоховато было с развлечениями, не оставалось времени. Но Неелова в «Шинели» меня поразила, это точно. А так, чтобы что-то в последнее время еще, нет, пожалуй.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Аттила из США – как на вас повлияло и ваше отношение к «оранжевой революции» на Украине?
Л. ПАРФЕНОВ – Повлияло, конечно, потому что, в общем, никто не знал, не ждал. И потом все-таки в российском общественном мнении было очень стойкое предубеждение, а точнее убеждение по поводу того, что, может быть, наша судьба горьковата, типа хохлы-то, они еще там, труба пониже, дым пожиже, и в этом смысле как на россиянина, представляющего эти стереотипы массового сознания, конечно, повлияло. Кроме того, в последнее время я раза 3-4 был на Украине, в общем, конечно, уходящие до горизонта плакаты с надписью «Тому ще надейний» с лицом Виктора Януковича, когда уже кончается все, дороги, указатели, электричество, все кончается, а «Тому ще надейний».
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – «Тому, который надежней».
Л. ПАРФЕНОВ – Да, висит и висит.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Два коротких вопроса, у нас заканчивается время, ответьте прямо одним предложением. Первое, вопрос от Майи Приходько, студентки из Москвы: «Уйдет ли Путин после второго срока?»
Л. ПАРФЕНОВ – Я не представляю, чтобы полностью. Весь я не уйду, это, мне кажется, это тот случай.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Дмитрий, это последний вопрос, — если вас вновь позовут ведущим «Намедни», понимаете, в крупный телевизионный проект, вы оставите пост гл. редактора?
Л. ПАРФЕНОВ – Знаете, это из области пока такой, ненаучной фантастики даже.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Не позовут или не оставите, тут две фантастики, какая фантастичнее?
Л. ПАРФЕНОВ – Обе фантастики, поэтому, понимаете, рассматривать это как возможный какой-то вариант просто смешно. Что будет, если, что вы будете делать, если на вас нападет бенгальский тигр, да не нападет он на меня. Так и тут.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Как знать. Я хочу сказать радиослушателям, что у меня всего 13 страниц вопросов к Леониду Парфенову, я их сгруппировал и, в основном, задал, но здесь очень много всяких комплиментарных обращений.
Л. ПАРФЕНОВ – Да, которых читать точно не надо.
М. ГАНАПОЛЬСКИЙ – Я в любом случае все эти бумаги передаю Леониду Парфенову, которого вы любите. Леонид Парфенов, ныне гл. редактор «Русского Newsweek», был у нас в эфире.
Интервью | ЛЕОНИД ПАРФЕНОВ. Официальный сайт.
«Парфенон» — про то, что со мной было на неделе, что видел, про что думал, что почему-то вспомнилось. Разговоры под вино недели, выбранное в соответствии с обстоятельствами — потому «18» 1. Кемерово 2. Череповец. Экскурсия по родным местам 3. Н.В. … Читать далее →
«Парфенон» — про то, что со мной было на неделе, что видел, про что думал, что почему-то вспомнилось. Разговоры под вино недели, выбранное в соответствии с обстоятельствами — потому «18» 1. Итоги конкурса «Три билборда в границах РФ» 2. Выборы … Читать далее →
«Парфенон» — про то, что со мной было на неделе, что видел, про что думал, что почему-то вспомнилось. Разговоры под вино недели, выбранное в соответствии с обстоятельствами — потому «18» 1. Три билборда как формула русских проблем (и не только … Читать далее →
«Парфенон» — про то, что со мной было на неделе, что видел, про что думал, что почему-то вспомнилось. Разговоры под вино недели, выбранное в соответствии с обстоятельствами — потому «18» 1. Двустоличие как must для осознанной жизни 2. Как русские … Читать далее →
В США пройдет премьера заключительной части трилогии «Русские евреи» – «После 1948 года». Именно в этом году госбезопасностью был убит глава Еврейского антифашистского комитета Соломон Михоэлс и началась новая компания борьбы советской власти с евреями. Но еврейских суперзвезд в СССР … Читать далее →
Рубрика: Интервью, Новости |Леонид Парфенов создал собственный бренд — человека, который знает о современной истории все до мельчайших деталей. Сначала это был его знаменитый телепроект «Намедни», который потом легко был переведен автором в бумажный формат. Начинался он с 1961 года (сам автор родился в 1960 году), дошел до нашего … Читать далее →
Рубрика: Интервью, Новости |За новогоднем столом собрались Леонид Парфенов, Владимир Познер, Юрий Дудь, чтобы вместе с Натальей Синдеевой подвести итоги 2017 года. Что круче – телевидение или блоги? За кого голосовать – за Навального, Собчак или Путина? Может ли YouTube и рэп-баттлы решить … Читать далее →
Леонид Парфенов в интервью Евгению Киселеву рассказал о том, кто будет следующим президентом России, о развитии журналистики и о отсутствии понимания уроков, которые преподнес развал СССР.
Рубрика: Видео, Интервью |Журналист Леонид Парфенов в интервью Евгению Киселеву рассказал о том, кто будет следующим президентом России, о развитии журналистики и о отсутствии понимания уроков, которые преподнес развал СССР. Об этом Леонид Парфенов сообщил в интервью «Киселев. Авторское». – Наш герой – это … Читать далее →
Рубрика: Интервью, Новости |Лет 15 уже не смотрю ТВ
Sobesednik.ru поздравил Леонида Парфенова с вступлением в ряды видеоблогеров и дедов – и заодно взял у него интервью.
В феврале у Леонида Парфенова появился сначала первый внук – Михаил Иванович Парфенов-Бройтман, а затем и первый выпуск своего канала в интернете.
Решился перейти на YouTube
– Леонид, вы агитировали за оппозицию на муниципальных выборах – 2017. В 2018-м выборы будут весной – с ними все более-менее ясно – и осенью, мэрские. Какие важнее?
– Я на любых выборах за конкуренцию – чтобы они были действительно выборами. Чтоб была борьба программ, общественная дискуссия о картине будущего, дебаты между кандидатами. За такое и поагитировать можно.
– Вы, кажется, давно не смотрите ТВ. Почему?
– Лет 15 уже не смотрю. Атрофировалась привычка. А потом, дома телевизоры были когда-то подключены через «НТВ+», давно не работающий из-за неуплаты, и как это восстановить – уже неведомо, так что они просто ничего не могут показывать. ТВ не для меня делается, и я ни как зритель, ни как ремесленник от эфира ничего не жду. А когда есть что-то заслуживающее внимания – сериал или особо выдающийся пример госпропаганды, то они сразу получают резонанс в интернете, там и посмотришь, незачем следить за программной сеткой и анонсами.
– Есть ли смысл сейчас жестко контролировать ТВ, если есть YouTube, соцсети и в принципе интернет?
– Может, и не нужно. Но Главный Телезритель – он же не заходит на YouTube и в соцсетях не сидит. Брежнев тоже смотрел программу «Время» каждый вечер, не зная, что сограждане слушают «Голос Америки» и «Би-би-си». «Если мы про Навального не говорим – то его и нет» – это нынешнее правило оттуда пошло.
– В сети наконец появился ваш ютуб-канал «Парфенон» – и первый выпуск за пару дней набрал полмиллиона просмотров. Как эта история будет развиваться дальше?
– Меня давно уговаривали перейти на YouTube, и я решился. Это и журналистски новый для меня опыт: тексты для выпуска не пишу, а сразу говорю, то есть до какой-то степени это импровизация. Да еще впервые снимаю себя сам: после стольких лет работы с суперпрофи, стоящими за камерой, это вопиющий дилетантизм. Так что я и своего жанра законы нарушаю, а чужого, ютубовского, даже и не знаю. Правда, меня уверяют, что их и нет, можно работать как угодно. Пока получается вроде как дневник за неделю. Снимаю сам еще и потому, что все время в разъездах. Второй выпуск провел из Нью-Йорка, третий, видимо, тоже будет американским, а четвертый – питерским.
Сталин с нами
– У вас выходят книги «Намедни». Почему после 6-го тома о 2006–2010 годах вы решили вернуться в прошлое, в послевоенную пятилетку? Восьмая книга, последняя из вышедших, – снова назад, в период 1931–1940 годов, следующий том отбросит нас вообще в 1918-й, хотя сначала вы планировали двигаться по XXI веку до нашего сегодня.
– Потому что чем далее, тем более в нашей жизни чувствуется неосоветскость и становятся поучительными более отдаленные времена «нашего славного прошлого». Первой фразой предисловия к самому первому тому была: «Мы живем в эпоху ренессанса советской античности» – я с тех пор могу ее только повторять. Представления, очевидно, большинства и населения, и элит о стране, государстве, обществе, об идеале правителя, о взаимоотношениях с внешним миром сформированы и даже часто продолжают формироваться у новых поколений, исходя из советских стандартов. «Нас тогда все боялись», «А комсомол воспитывал молодежь», «Лучшие в мире образование и медицина были бесплатными», «Люди жили с уверенностью в завтрашнем дне», «Из-за предателей-либералов такую страну просрали», «Сталина на вас, сук, жалко, нету», «Путину нет альтернативы» – это же всюду в комментах не одни боты пишут.
– А что, по-вашему, опять происходит со Сталиным, точнее, между нами и Сталиным? Николай Сванидзе и Максим Шевченко, умные люди, побили друг друга из-за него – что это?
– Если мы так спорим про Сталина, умершего 65 лет назад, значит, Сталин с нами – и с его сторонниками, и с его противниками. Да, он и его время – все еще до драк дебатируемая тема, они до сих пор часть современности. А вы меня спрашиваете, почему я в глубь десятилетий лезу. У британцев есть средне-устоявшееся мнение о Черчилле, а у американцев – о Рузвельте, там за них морды бить не будут. Ну, и у нас за Петра Первого не станут – он уже история и про его время том «Намедни» не нужен.
– Тома «Намедни» про Великую Отечественную войну все же не будет? Совсем?
– Для военных лет мои тома-альбомы – неподходящий формат. Они же построены на мозаике разномастных «событий-людей-явлений», а война – слишком монотемная эпоха. Ну как описывать с позиции «феноменологии», скажем, Ясско-Кишиневскую операцию?
– Какие материалы в томе о 1931–1940 годах дались сложнее других?
– Не назову какую-то одну сложность. Часто непростая задача: как передать нынешнему читателю, чтó именно значил этот феномен для современников? Почему считался упадническим фокстрот или как понятие «белофинны» означало, что война с Финляндией 1939–1940 годов продолжает Гражданскую? Ведь Маннергейм – это такой непобежденный тогда финский Колчак, даже скорее Петлюра, который сохранил на части Российской империи «капитализм», а ведь все эти территории – наши по праву исторического наследия, и у нас есть в запасе финские красные, которые сформируют там народное правительство. Ведь и вправду сегодня непонятно – как могли джинсы стоить месячную зарплату, а разница между кандидатом в члены и членом политбюро меняла весь расклад сил в стране и Жуков именно в 1957-м мог стать первым лицом. Правда, тогда политбюро называлось президиумом ЦК.
– На главу «Большой террор» у вас ушло 3,5 страницы, не так уж много. Почему?
– Во-первых, на «Большой террор» ушло 5 страниц альбомного формата. «Намедни» – иллюстрированное издание, и «заходная» в тему официальная фотография самого Александра Родченко, на которой автор замазывал лица «врагов народа», – это тоже содержание, а не просто картинка. Во-вторых, это только Большой террор, феномен 1937–1938 годов, то есть прежде всего жертвы страшного приказа НКВД №00447. А тема гостеррора в то десятилетие – еще и большие публикации про «уничтожение кулачества как класса» и про «закон о трех колосках», в убийстве Кирова – много информации про репрессии после него. Отдельными темами в книге идут Беломорканал как первый полностью гулаговский объект, «Дальстрой» со столицей в Магадане – как гигантская гулаговская территория. Про Первый московский процесс – тоже отдельно, и каждому из сменявших друг друга обер-гостеррористов – Ягоде, Ежову и Берии – и особенностям репрессий при них отведено по странице. Вот уж вправду красной линией сквозь весь том тема проходит. Но я и задачу «энциклопедии быта и нравов» второстепенной не считаю – без этого эпоху не почувствовать.
Дудь – это новый Невзоров
– События, явления и люди, сделавшие 2017-й?
– Все мне предлагают такие экспромты. Но навскидку я назову только то, что вы и сами вспомните. А чтоб вам было интересно перелистывать взад-вперед альбом именно с разномастными и именно так «смонтированными» друг с другом феноменами, требуется минимум полтора года работы.
– Дудь – красавчик? Как вам самому его интервью с вами?
– Юрий Дудь, конечно, из главных людей 2017 года. Он своим ведением интервью выразил сейчас тип умонастроения множества людей. Отсюда взрывной успех и слава «первомогильщика» эфирного ТВ, что навсегда останется за ним. Таким Невзоров был во времена «600 секунд», Любимов – Листьев – Захаров и Мукусев – Политковский во времена «Взгляда». Сразу было видно, что это другое ТВ. Это, кстати, показывает, что интернет – только удобный способ доставки контента, а главное – какой он, контент. Задача та же, что и в эфире. Но времена меняются – и кумиры сменяются тоже, если не чувствуют нового времени. А что до моего интервью у него… Если просмотров под 3 миллиона (хотя по меркам Дудя это совсем немного) – можно ли интервью считать плохим? И за подначивания – мол, пора самому быть в YouTube – я тоже признателен.
Безлошадный
– Как вам удобнее всего передвигаться по Москве в последнее время?
– Лучше всего ходить пешком – тогда точно знаешь, когда будешь на месте. И по самому центру я всегда на своих двоих. Если подальше – вызываю такси, благо их теперь полно. Это для меня и дешевле, и удобнее, чем держать свою машину.
* * *
Материал вышел в издании «Собеседник» №08-2018.
«Взгляд мой – русский» // Jewish.Ru — Глобальный еврейский онлайн центр
На днях вышла в свет новая книга из проекта «Намедни. Наша эра». В эксклюзивном интервью Jewish.ru Леонид Парфенов объяснил, почему социализм был только сталинским и чем путинский застой отличается от брежневского, а также рассказал, что евреи дали России, а Россия – евреям.
Ваша новая книга из проекта «Намедни. Наша эра» о периоде с 1931 по 1940 годы. Каким вы увидели этот отрезок истории и вынесла ли страна уроки из этого периода?
– Этот том «Намедни 1931-1940» – восьмой по счету. Когда во второй половине 1990-х затевался телепроект, он был как бы прощальным. Мол, все здравствующие поколения сформированы поздним социализмом, его эпоха ушла, но его опыт поневоле остается с нами. Потом выросло новое поколение, не знавшее социализма, при этом в стране ощутимо больше стало «неосоциализма». И для книжного проекта я уже придумал девиз: «Мы живем в эпоху ренессанса советской античности». Так вот, 1930-е для очень многих, даже для большинства, наверное, такая «наша древность». И представления власти о державности, о роли и месте государства, о гослидере – они корнями оттуда. И даже признавая репрессии, все равно оттуда ведут отсчет «нашего славного прошлого».
Мне хотелось по возможности наглядно показать через очень разномастные феномены эпохи ее сущностные черты. Ведь социализм, я убежден, был только сталинским – при Хрущёве и Брежневе он по сути не поменявшись, жил по инерции. Из системы уходил страх, и она переставала работать, но правители этого не понимали. А уроки – ну, может, кто-то лично и извлек. Но национального консенсуса по поводу советского периода и краха СССР в сегодняшней России нет.
Происходящее вокруг Кирилла Серебренникова почти не оставляет сомнений: нас ждет еще большее закручивание гаек. Надолго ли?
– Конечно, дело Серебренникова – сигнал власти. Сигнал деятелям культуры этого круга и их аудитории: уже и такая мера лояльности, которая была у Кирилла, власть не устраивает.
Что делать в этой ситуации творческому человеку, писать в стол? И что делать обычному, «простому» маленькому человеку?
– Разные есть варианты. Мы ведь все-таки в авторитарном режиме живем, а не в тоталитарном. И хотя условия ужесточаются, власть не контролирует абсолютно все сферы. Миллионы успешных людей живут как бы и вовсе вне общественной ситуации. На взгляд людей граждански озабоченных, это иллюзия, но ведь и правда, кроме напрямую зависимых от власти бюджетников, есть много других соотечественников, не чувствительных к проблемам госустройства. И мудрость – «Что вы делали во время Великой французской революции? – Я жил» – XXI век не отменил. А по сравнению с предыдущим застоем, советским, существует частная собственность – не всегда, правда, уважаемая, религия, открыты границы. А «писать в стол» – ну, это архаика. Вон сколько знаменитых рэперов пишут граду и миру открыто и свободно, в том числе и политически остро.
Какие из недавних работ и расследований ваших коллег, будь они в традиционных или современных СМИ, вы в последнее время отметили для себя?
– Принято считать, что журналистика переживает не лучшие времена, однако все время в ней что-то происходит. В «большой документалке», конечно, стал событием фильм Виталия Манского про Северную Корею. В «малой» – кажется, не осталось ни одного заинтересованного зрителя-читателя, который бы не знал про «Он вам не Димон», про сагу Навального о Медведеве. Интервью Юрия Дудя вроде совсем просто сделаны, но, значит, ведущий поймал интонацию времени – раз его разговоры собирают миллионы просмотров. При растерянности общества и власти по поводу 100-летия Октябрьской революции – ну, справлять-не справлять и как? – у Михаила Зыгаря аж целых два проекта с сегодняшним взглядом на 2017-й. Я вот как раз начал читать его том «Империя должна умереть».
Почему вы уделяете такое внимание «еврейской теме» и к какому резюме после стольких лет исследования вы пришли?
– Ну, я не так уж много «еврейской темой» занимался – только кинопроект «Русские евреи». Правда, большой – из трёх фильмов. И взгляд мой – русский, взгляд русского журналиста. И, скажем так, «открытие» – оно мною сделано давно, ему проект и посвящён: русские евреи в элите страны на определенном этапе стали второй «титульной нацией», почти до полного смешения с первой. Таких наций в разное время всего было три – ещё русские немцы и русские грузины. Показать это богатство цивилизации, в которую можно приходить откуда угодно и быть в ней своим – вот чего хотелось. И если про самый общий вывод этого проекта говорить, то вот – поразительный опыт миллионов ассимилированных евреев ХХ века показывает: есть такой тип русскости – русский еврей.
В своих работах вы говорите о том, что Россия способствовала созданию и развитию совершенно уникальной еврейской общины. И что Россия очень много дала евреям. Но разве в США, например, не сложилась также совершенно уникальная еврейская община, которой точно также много дала Америка?
– А что за задор такой в вопросе? Откуда «разве не»? Будто одно противоречит другому. Да, конечно, есть целый мир – «американские евреи», и в прошлом, и в настоящем. Как есть мир «русские евреи» – больше, правда, в прошлом. В чем-то они похожие – например, в том, какое место евреи занимают в национальном кинематографе двух стран. А в чем-то непохожие – у нас в стране еврейская ассимиляция обычно предполагала уход от веры предков, а американские евреи чаще остаются религиозными. Но существовал и мир ассимилированных евреев, чьим родным языком был немецкий: Маркс, Эйнштейн, Фрейд. А ещё английский еврей Чарли Чаплин и французский еврей Ив Монтан – почти во всех крупных странах есть своя традиция ассимилированного еврейства.
Из ваших работ понятно, что Россия дала евреям. А что евреи дали России?
– Я не очень-то занимался тем, что Россия дала евреям. Ну, понятно – возможность самореализации, если говорить о тех, чьи имена нам известны благодаря успешности их карьер. Но, кстати, со второй половины 1940-х в СССР свобода карьеры у евреев часто отнималась. И меня больше интересовало – что русские евреи дали России? И если в целом говорить про все эти феноменальные судьбы физиков и лириков, революционеров и предпринимателей, художников, композиторов, шахматистов, медиков, певцов и просто массовой городской интеллигенции – то это расширение русской цивилизации.
В издательстве Corpus вышел восьмой том из цикла «Намедни» Леонида Парфёнова, посвященный 1930-м годам – времени образцовому в советском смысле, но в то же время – страшному и трагичному. Глобальное строительство настоящего коммунистического рая на крови.
Стахановцы, Герои Советского Союза, появление музыкального кино, «Детгиз», народные артисты СССР, ударные стройки, всесоюзная здравница Сочи, прекрасный ЦПКиО и возвращение новогодней елки соседствуют с запрещением абортов, голодомором, кровавым раскулачиванием, жуткими кампаниями-травлями талантливых музыкантов, литераторов и художников, лживыми обличениями, доносами, показательными отречениями детей от родителей, расстрелами, черными «воронками», страхом перед ночными звонками в дверь. Всем тем ужасом, имя которому Большой террор. Новый том книги «Намедни. Наша эра. 1931-1940» – летопись этого периода истории.