Лиза Биргер советует знаковые романы — Wonderzine
2015-Й ПОДХОДИТ К КОНЦУ. Не будет преувеличением сказать, что год выдался насыщенным в том числе и в культурном плане. Чтобы расставить точки над «и» и убедиться, что ничего важного не прошло мимо, мы попросили экспертов в разных областях рассказать о самых ярких книгах, фильмах, альбомах и других культурных событиях. В тринадцатом выпуске литературный критик Лиза Биргер рекомендует сразу несколько романов, вышедших в 2015-м.
Лиза Биргер
литературный критик
2015-й не родил романа условно «главного» — такого, который хотелось бы читать, замирая от восторга, и тут же бросаться всем рекомендовать и перечитывать. Зато в нём было сразу несколько книг по-настоящему больших, просто-таки исторических энциклопедий в романной форме, исчерпывающе рисующих нам другие эпохи. Это «Свечка» Валерия Залотухи, «Поклонение волхвов» Сухбата Афлатуни, «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича. Последняя, пожалуй, мой фаворит, потому что в ней есть это уникальное чувство, когда до героя, жившего за столетие до тебя в каком-то совсем другом пространстве и времени, можно буквально дотянуться рукой. Такие книги необходимы нам сегодня, потому что способны выстроить связь между настоящим и прошлым, разорванную в народном сознании: спросите нас, как мы представляем себе русскую жизнь не то что сто, а пятьдесят лет назад, и получите жуткую кашу из мифов и поп-культуры. В этом смысле, пожалуй, литература нужна нам, чтобы крепче стоять на земле.
Для меня главным событием литературы прошлого года стало появление сильных женских романов: «Завидное чувство Веры Стениной» Анны Матвеевой, «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхины. Это умные и непошлые книги о поисках так называемого женского счастья в непростых исторических обстоятельствах: России 90-х и СССР 30-х. Такое пробуждение женского, осознание ценности, невторостепенности собственного опыта, стремлений и желаний кажется мне действительно важным.
Фотография: Василий Шапошников/КоммерсантЪ
Лиза Биргер: писатель может обойтись без таланта, но не без ежедневного труда
CWS / Медиатека / Библиотека / Пять вопросов мастеру / Лиза Биргер: писатель может обойтись без таланта, но не без ежедневного труда
На вопросы CWS отвечает Лиза Биргер, филолог, литературный критик, переводчик, постояный автор таких изданий, как «Коммерсант», Wonderzine, «Афиша», Arzamas, «Вокруг света» и другие.
Как вы считаете, какие качества и навыки должен развивать в себе писатель?
Дисциплину, дисциплину и дисциплину. Писательство — такой же труд, как все остальные. И чтобы достичь в нем мастерства, нужно работать. Надо писать, перечитывать, проверять на слух каждое слово, видеть всю историю целиком, записывать эскизы, понимать что черновик — это ещё не текст, сомневаться, думать, и быть готовым в любой момент переписать всё заново. Есть столько способов рассказывать истории: через язык, образы, характеры, диалоги. Кому-то для работы надо слышать живую речь, кому-то сидеть в архивах. Талант вещь полезная, но переоцененная. Писатель может обойтись и без него. Но без ежедневного тяжелого труда он обойтись не может.
Как начинающему автору понять, что писательство для него — это призвание?
Если начинающий автор может не писать, значит это не его призвание. Если у автора есть выбор между литературой и чем-нибудь другим, пусть лучше выбирает что-то другое. Писательство вещь неблагодарная, успех в нем столь же случаен, как выигрыш в лотерею. Если писателя не игнорируют издательства, его в упор не хотят видеть критики, если его вдруг обласкали критики, это ещё не значит, что он достучался до читателей. Для того, чтобы быть писателем, необходима не только уверенность, что именно этим ты всю жизнь и должен заниматься, но слоновья кожа и готовность перенести все трудности.
Но это практический совет, чтобы напугать тех, кому писателями быть не надо. По-настоящему стоит сказать так: если ничто, кроме писательства, неспособно вытравить эти образы из вашей головы, то это призвание.
Какие книги на вас повлияли?
Триумвират авторов, которых я читала в детстве: Гофман, Диккенс, Шварц. У всех троих я прочитала все, до чего могла дотянуться. Несмотря на все их различия, нетрудно заметить, что их объединяет: все они современные своему времени сказочники и все трое невероятно, часто неожиданно остроумны. Для нашего времени мне кажется, это просто формула успеха: уметь рассказывать истории по-новому и одновременно уметь в этих историях смеяться.
А вообще я стала читателем в счастливое время, когда на русском языке впервые издавалось все. Мне кажется, это была большая удача, стать читателем в 90-е. Я запоем читала всё, до чего могла дотянуться, от Фолкнера до Фаулза. Если говорить о том, что повлияло на меня позже, то уже во взрослом возрасте я очень полюбила способ рассказывания историй через субъективный опыт, условный гонзо-рассказ, но на самом деле этим на протяжении века занималось множество авторов, от Марины Цветаевой до Марии Степановой с её «Памятью памяти». Тут у меня есть собственный поздний кумир, Джоан Дидион, но вообще такой способ говорить от первого лица, через личный опыт, кажется мне самым важным и современным. Всякий так не может, к сожалению — тут важен прежде всего масштаб личности.
В чём принципиальное отличие современной литературы от классики?
Очень подковыристый вопрос, что сейчас считать классикой. Дело в том, что мы всё ещё живём в классике. Мы ещё существуем в пространстве той литературы, её образов, героев, задач, мы всё ещё, по гамбургскому счёту, Гамлет или Дон Кихот. Я не могу сказать, что современная литература как-то принципиально отличается. Читатель все еще хочет, чтобы его развлекали историями, писатель все ещё хочет историю рассказать: все то же самое.
Каким вы видите русскоязычный литературный мир через 20 лет?
Мне до сих пор не вполне понятно, куда наша литература движется. Наши два главных классика сегодня — Сорокин и Пелевин — но у них нет видных последователей. Наоборот, кажется, что русская литература сейчас решила прыгнуть назад и объявить, что начинается где-то от Саши Соколова. Это нормально — до этого русская литература точно так же прыгала назад и объявляла свое начало от Платонова. При этом мне кажется, что в России все так же любят реализм, семейные саги, исторические сюжеты. И на самом деле мне интересно только одно: увидим ли мы через двадцать лет идеальный роман про нас сегодняшних? Можно ли описать нас лучше, чем мы у современных классиков уже описаны?
Вопросы задавала Юлия Виноградова
Фото из личного архива Лизы Биргер
январь 2018
Лиза Биргер – Weekend – Коммерсантъ
Ричард Йейтс, при жизни остававшийся «писателем для писателей», через десять лет после смерти стал американским классиком. Сегодня его романы переиздаются, экранизируются, и даже тираж его биографии превышает прижизненный тираж его книг. Он всегда писал о 1950-х и сказал об Америке то, что оказалось необходимым знать 40 лет спустя.
|
Ричард Йейтс Дорога перемен СПб.: Азбука-классика, 2009 |
|
Ричард Йейтс Пасхальный парад СПб.: Азбука-классика, 2009 |
|
Ричард Йейтс Холодная гавань СПб.: Азбука-классика, 2009 |
В начале самого известного романа Йейтса «Дорога перемен» есть сцена, как в 1953 году молодожены Фрэнк и Эйприл Уилер приезжают присматривать свой первый дом. Агент по недвижимости показывает им маленький деревянный домик, который «таращится чрезмерно большим центральным окном, похожим на огромное черное зеркало». «Как тебе, милый? — спрашивает Эйприл.— По-моему, симпатично. Правда, венецианское окно, ну тут уже ничего не поделаешь». «Не думаю,— отвечает ей муж,— чтобы одно венецианское окно разрушило наши индивидуальности».
Этим громоздким выражением, «венецианское окно», переводится с английского picture window, окно во всю стену, ставшее неизменной приметой пригородного дома среднего класса американских 1950-х, такой же необходимой частью демонстративного процветания, как горки с хрусталем в советских квартирах того же времени. Само слово было введено в обиход в романе Джона Китса «The Crack in Picture Window» (1957), одной из первых книг, где жизнь семейной пары в пригороде с одинаковыми домами и их одинаковыми обитателями описывалась как состоявшаяся американская антиутопия. В 1961 году в книге «The Image: A Guide to Pseudo-Events in America» один из первых социологов, занимавшихся американскими 1950-ми, Дэниэль Бурстин писал: «В наше время архитектурным символом семьи стало окно во всю стену. Окно, через которое и выглядывают, и заглядывают. Мы видим в нем себя и через него показываем нас». Бурстин называл 1950-е веком притворства, а стремление подражать радостным образам рекламы и кино — жизнью в экране телевизора.
Окно — принадлежность того самого среднего класса, к которому Уилеры из «Дороги перемен», как им кажется, не принадлежат, где они оказались случайно и откуда скоро вырвутся, поскольку сами привлекательнее, умнее, талантливее. Огромное окно во всю стену, не пропускающее воздух и даже свет, становится одной из стен захлопнувшейся клетки. Фрэнк смотрится в него, как в зеркало («отражение в темном венецианском окне говорило, что в наружности еще имеются недоработки», «если бы Фрэнк посмотрел в окно, увидел бы в нем отражение испуганного вруна»), дети через стекло смотрят на родителей, пытаясь угадать, из-за чего они ссорятся, а соседи видят только идеальную красивую пару.
У Йейтса семь романов, и их многое объединяет. Герой всегда молод и привлекателен, действие никогда не происходит в городе, а только в пригороде, а в центре всегда брак, который никогда не бывает счастливым. Здесь нет ни одного героя, которому читатель может безоговорочно отдать свои симпатии, ни одному герою в итоге не удается вырвать из жизни что-то, хоть отдаленно напоминающее выигрыш. Рифмуются даже ситуации: так, Фрэнк влюбляется в Эйприл после того, как она говорит: «Ты самый интересный человек из всех, кого я встречала. Это правда. Честно», а брак Эвана и Рейчел из написанной 30 лет спустя «Холодной гавани» начинается ее восклицанием: «Вы удивительный человек!»
Йейтсовские герои не знают, что они могут делать в жизни. Но они хотят, чтобы их признали, несмотря на малые таланты, заметили, оценили. За этим они и вступают в брак и в тщетном стремлении найти хоть кого-то, кто будет ими восхищаться, разыгрывают друг перед другом такой же спектакль, как перед соседями за венецианским окном. Открывающая роман «Дорога перемен» сцена любительского спектакля вполне отражает неестественность всей пригородной жизни: начав играть «с душой», к середине представления доморощенные актеры уже путаются в репликах, а под конец играют, мечтая только о том, чтобы все это побыстрее закончилось: «Окончание спект
Выбор Лизы Биргер – Weekend – Коммерсантъ
Питер Акройд
Журнал Виктора Франкенштейна
М.: АСТ: Corpus, 2010
Питер Акройд одинаково известен читающей публике как писатель художественной и документальной прозы. Он типичный английский постмодернист, которого уводит от литературы груз слишком высокого образования. В 21 год Акройд с отличием окончил Кембридж, в 22 завершил свою первую книгу, опубликованную, правда, четырьмя годами позже,— «Заметки о новой культуре», большое эссе о модернизме. Его литературная карьера началась со сборника стихов, продолжилась постмодернистскими романами, в каждом из которых фигурирует либо Лондон, либо какой-нибудь английский классик, а чаще всего и то и другое. Сегодня Акройд прежде всего пишет литературные биографии — Шекспира, Блейка, Чосера, Диккенса — и литературно-исторические путеводители вроде знаменитого «Лондона». В общем, он играет роль неутомимого просветителя, а его академическая серьезность и почти полное отсутствие чувства юмора придают этой роли весомости.
«Журнал Виктора Франкенштейна» — роман 2008 года, очередная ступень акройдовского тотального переписывания английской литературы. В основе — роман Мэри Шелли, как водится, здорово перелопаченный. В нем Виктор Франкенштейн становится однокурсником мужа Мэри Шелли, поэта Перси Биши Шелли, а вслед за ним в повествование подтягиваются и другие поэты — Вордсворт, Кольридж, Байрон. Неудивительно, что и сам Виктор, от лица которого ведется рассказ, существо крайне впечатлительное. Его даже на эксперименты вдохновляют рассуждения его приятеля Биши о Вордсворте, о том, как природу человека можно постичь через вспышку молнии. А на идею создания человека, не испытывающего страданий,— прогулка вместе с Биши по трущобам Лондона. Может, и само чудовище, предполагает Акройд, всего лишь плод слишком поэтического воображения? Нечто ужасное, рожденное от столкновения поэзии и высоких устремлений, о которых герои постоянно разговаривают, с совсем не поэтической реальностью, которую довольно безжалостно реконструирует автор.
Маргарет Этвуд
История долгов наших
М.: Текст, 2010
Маргарет Этвуд — самая влиятельная литературная фигура Канады. Она четырежды финалист и один раз лауреат Букеровской премии (в 2000 году, за роман «Слепой убийца»), а также обладатель почти бесконечного количества наград, автор романов, сборников стихов и рассказов, а также нескольких эссе. Кроме того, Этвуд — активная феминистка, убежденная левачка, принципиальная вегетарианка, и с каждым годом все заметнее ее выступления в защиту окружающей среды. Книга «История долгов наших» — это практически прокламация такого вот здорового потребления. С небольшими отступлениями в исторический нон-фикшн, чтобы повеселить читателя, и с поучительной рождественской сказкой в финале.
В оригинале — чтобы понятнее было, о чем, собственно, речь,— книга называется «Расплата: долг и обратная сторона благополучия». Самый главный вопрос задается в самом начале: является ли долг плодом нашей жадности или результатом нашей нужды? Никаких сомнений у Этвуд нет: долг рождается из невоздержанности. Следующая глава «Долг и грех» тоже весьма однозначна в выводах: «Мы вступаем в период, когда долги прошли этап своего безобидного и модного существования и начинают восприниматься как прегрешения». В главе «Долг как сюжет» Этвуд размышляет о роли долга в литературе на примере «В ожидании Годо», «Ярмарки тщеславия» и «Мадам Бовари». А заканчивается все фантазией на тему современного диккенсовского Скруджа. Дух Дня Земли будущего показывает ему два варианта грядущего: в одном человечество одумалось, стало защищать Землю, есть только полезную пищу и кататься только на экологически чистых видах транспорта и в мире наступило всеобщее процветание, а в другом мировая финансовая пирамида рухнула, началс
Выбор Лизы Биргер – Weekend – Коммерсантъ
Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости
Насим Николас Талеб
М.: КоЛибри, 2009
Книга философа-трейдера Насима Талеба наделала в России немало шуму еще до появления русского перевода. Тем более что для того, чтобы понять его теорию, книгу читать вовсе не обязательно. Она проста и вкратце сводится к следующему: есть события предсказуемые и есть непредсказуемые. И на историю в большей степени влияют события, которые мы не можем предсказать. Талеб называет такие события «черными лебедями», по-русски мы назвали бы их «белыми воронами», что гораздо менее поэтично. Такими «лебедями», по утверждению Талеба, были 11 сентября 2001 года, Первая и Вторая мировые войны, да и все последние финансовые кризисы. В общем, все события, «сочетающие малую предсказуемость с большой силой воздействия». Теория «лебедей» вполне применима к реальной жизни, как показал опыт самого Талеба, сразу после выхода книги заработавшего на бирже для своих клиентов несколько миллионов долларов на мировом финансовом кризисе, то есть там, где все потеряли.
Применительно к эссе Талеба уместно будет вспомнить самое знаменитое из изречений Марка Твена, говорившего, что на свете есть три вида лжи — ложь, наглая ложь и статистика. Не преклоняясь ни перед одной из точных наук (себя автор относит к эмпирическим скептикам), Талеб все-таки приводит статистический фокус: один сверхтолстяк, пишет он, не перевесит тысячу умеренно упитанных людей, но один бестселлер Джоан Роулинг способен перевесить тысячу успешно продающихся книг. Мир толстяков и в меру упитанных, в котором работает привычная статистика, Талеб называет Среднестаном, и это мир, где мы жили до этого. Мир хорошо продающихся «Гарри Поттеров» — Крайнестаном, и это мир, где мы живем сейчас. И поскольку в Крайнестане больше исключительного, то и «черных лебедей» в нем становится все больше и больше. Даже то, что читателю повезло жить и читать книгу Талеба, тоже в своем роде исключительное событие. Так что все мы немножко черные лебеди.
Русские понты. Бесхитростные и бессовестные
Дэвид Макфадьен
М.: Альпина нон-фикшн, 2009
Слово «понты» в сочетании с английской фамилией автора может показаться неловким переводом, кокетливой попыткой привлечь читателя модной приманкой «еще один иностранец написал о России». Профессор Калифорнийского университета, шотландец Дэвид Макфадьен и правда не кто иной, как иностранец, написавший еще одну книгу о загадочной русской душе. Но он сам отвечает в ней за каждое слово, потому что книга написана по-русски. Это не первая книга Макфадьена о России, до этого он писал про русскую анимацию, русскую попсу и русскую культуру в Узбекистане, а первые две его книги посвящены Иосифу Бродскому. И неподготовленного читателя прежде всего поразит невероятная осведомленность автора, его знакомство с предметом, включая отсылки к многочисленным телесериалам и песням Тани Булановой. Слово «понты» в заголовке не просто кокетство — это, согласно автору, самый главный русский жест.
Как профессор Макфадьен определяет «понт»? Как блицкриг, молниеносный выпад против реальности и собственных возможностей, который маленький человек совершает, ощущая, что «рано или поздно действительность его догонит». Самого главного понтовщика Макфадьен называет еще одним очень русским словом: «лох». Его «лох» — такой Иванушка-дурачок, ярмарочный Петрушка, который выскакивает, быстро трясет кулаком и прячется. В этом жесте Макфадьен видит отражение и русской истории, и русских просторов и, как сам он ее называет, «русской революционности». Самый лучший пример — неожиданные победы российской сборной по футболу на чемпионате Европы. Никакой закономерности в них автор не видит, один только русский понт Андрея Аршавина.
Выбор Лизы Биргер – Weekend – Коммерсантъ
Луиза Брукс
Лулу в Голливуде
М.: Rosebud Publishing, 2009
Luise Brooks. Lulu in Hollywood
Луиза Брукс — звезда немого кино, чью карьеру никак нельзя считать идеальной: она снималась 13 лет, с 1925 по 1938-й, и из 24 ее картин по-настоящему успешны были только «Ящик Пандоры» и «Дневник падшей» Георга Пабста (обе — 1929 год). Перестав сниматься, она работала танцовщицей в ночных клубах и даже продавщицей в супермаркете. Но в конце 1950-х к ней вернулась слава. Брукс стала иконой режиссеров «новой волны» — в Париже ей устроили ретроспективу, встретив актрису бурной овацией, а Жан-Люк Годар в фильме «Жить своей жизнью» срисовал главную героиню с Лулу, которую Брукс играет в «Ящике Пандоры»,— глубоко порочного дитя с большими глазами и строгим черным каре. В 1982 году вышла книга эссе Брукс «Лулу в Голливуде», где она умно, резко и местами беспощадно написала о звездах Голливуда своего времени (Хамфри Богарте, Грете Гарбо, Лиллиан Гиш, Георге Пабсте) и, конечно, о себе.
Точкой в возвращении Брукс стала огромная восторженная статья британского драматурга и театрального критика Кеннета Тайнана, иконы и первооткрывателя «поколения рассерженных», в русском издании эта статья предваряет сборник. Случайно наткнувшись в телевизоре на «Ящик Пандоры», Тайнан пересмотрел все фильмы Брукс, написал ее краткую биографию, а в 1978 году посетил 70-летнюю Брукс, жившую затворницей в Рочестере, и записал их беседу, продлившуюся несколько дней. Тайнан пытался понять феномен Брукс, загадку ее сексуальной притягательности, ведь именно после ее фильмов роковых соблазнительниц стали изображать хрупкие девушки с черным каре. Тайнан отмечает в Луизе, которая сама себя называла «одной из самых начитанных дур в Голливуде», в перерывах между съемками читала Шопенгауэра, а в частных беседах цитировала Ортегу-и-Гассета, недюжинный острый ум. Очевидно, именно ум стал причиной голливудских неудач актрисы — фабрика звезд не сумела простить ей выдающейся необычности. Но читая ее записки и записки Тайнана о ней, не влюбиться в эту удивительную Брукс совершенно невозможно.
Дональд Пассман
Все о музыкальном бизнесе
М.: Альпина Бизнес Букс, 2009
Donald S. Passman. All You Need to Know About the Music Business
Дональда Пассмана знает всякий, кто когда-либо пытался организовать собственный музыкальный бизнес или хотя бы немного подзаработать на своей группе. Это известный музыкальный менеджер и юрист, который помог прославиться Джанет Джексон и группе R.E.M, в музыкальном бизнесе уже более 30 лет, входит в список лучших юристов Америки. Его книга «Все о музыкальном бизнесе», которую Los Angeles Times назвала «библией музыкального дела», с момента выхода в 1991 году выдержала шесть переизданий и разошлась тиражом 150 тыс. копий, что считается выдающимся результатом для специализированного нон-фикшн. Последнее издание содержит все необходимые поправки с учетом сегодняшних реалий вроде MySpace, ITunes и моды на рингтоны.
Пассман сразу переходит к делу, то есть к деньгам. В каждой подглавке — «Агенты», «Юристы», «Коммерческие директора» — есть важный раздел «Гонорар». Оказывается, в музыкальном бизнесе, как и во всяком другом, нет ничего важнее сделок. Контракты с продюсерами, контракты со звукорежиссерами, на производство, на дистрибуцию. Контракты на концерты, контракты с композиторами, исполнителями, авторами. Вслед за контрактами идут доходы. Пассман не учит, как с нуля сколотить группу и заработать миллион. Он учит, как этот миллион правильно посчитать с учетом современных реалий. То есть, например, доходов от видеоигр или от продажи музыки в интернете.
Это вовсе не значит, что читать Пассмана неинтересно. Знали ли вы, например, что, согласно закону об авторском праве, совместно написанная песня целиком является совместной собственностью автора текста и композитора и композитор не может использовать свою музыку без согласия соавтора? Или что благодаря наступлению цифровой эпохи решительно упростились расчеты гонораров? У него есть даже «несколько слов о том», как создавать правильную музыку: «Это просто — надо делать музыку, которая трогает душу».
Выбор Лизы Биргер – Weekend – Коммерсантъ
Ким Мунзо
Самый обычный день. 86 рассказов
М.: Иностранка, 2009
Quim Monzo. Vuitanta-sis contes
Узнавать новые имена всегда приятно. Ким Мунзо для нас — новое имя. Пишет на каталонском, живет в Барселоне, зарабатывает журналистикой, в 1970-е годы был репортером в горячих точках: Вьетнаме, Камбодже, Северной Ирландии. Он автор нескольких романов, диалогов к фильму Бигаса Луны «Хамон, Хамон», но больше всего известен как мастер короткой формы. Очень смешной короткой формы.
С этим сборником все понятно с первого же рассказа, «История одной любви», в котором рассказчик никак не может закончить половой акт, отвлекаясь то на дверной звонок, то на телефон, то на приезд нежданной тетушки, то на армию, то на кредиторов, то на похороны дальнего родственника. «О, если бы мы только могли завершить наше совокупление, начатое в те незапамятные времена, когда мы были так молоды и целовались в ландо, ошибочно предполагая, что за какой-нибудь час мы с этим делом управимся!» Далеко не все рассказы при этом так же легко пересказать. Но все они столь же забавны, даже когда, а это самый частый случай, и вовсе не имеют никакого смысла.
Краткие, ни к чему не обязывающие рассказы — 86 подряд. Стиль Мунзо витиеватый, красочный и сочный. Бесцветный мир в них раскрашивается совсем новыми красками, как когда, обнажив возлюбленную, герой открывает «совершенно прозрачные груди, внутри которых произрастает вся тропическая флора — и пальмы, и талипоты, и хамеропсы — листья их колышут ассирийские ветры, египетские трамонтаны, амазонские муссоны, а в их зелени на фоне зреющих гранатов машут крыльями волнистые попугайчики, какаду, ара и голуби сотни тысяч расцветок». Всем этим так зачитываешься, что совершенно не обращаешь внимания на мелочи, вроде того, что с географической точки зрения египетские трамонтаны — это полная ерунда.
Григорий Гольденцвайг
Клуб, которого не было. Хроники арт-директора
М.: Захаров, 2009
В клубе Ikra Григорий Гольденцвайг больше не работает, завязал и уехал в какую-то скандинавскую страну заниматься, говорят, лингвистикой. С самого начала, с 2006 года, когда Ikra только открылась, он пришел в клуб арт-директором. «Я зашел сюда на минутку — и задержался на два года». До этого работал промоутером, организатором концертов, музыкальным критиком «в остромодном журнале». Его книга, которая начинается с протеста против необходимости ходить в офис к одиннадцати и слушаться дядю («а к чертовой бабушке эту вашу работу»), мало чем отличается от модных сегодня книг про дауншифтинг. Только в одном случае герой бросает все и уезжает на Гоа, а в другом — бросает все и открывает клуб. А чем не выход. И в чем разница? Точно такой же побег от серых будней.
Хорошим слогом воспитанника «остромодного журнала» Гольденцвайг описывает яркие дни работника музыкальной индустрии. В клубе и правда происходило немало интересного. Кого-то привозили, какие-то вечеринки устраивали впервые. Солистка группы Moloko рассекла лоб на сцене, ударившись о стул. Моби устроил телемост российским фанатам, показывая содержимое собственного холодильника. Концерт Михаила Боярского, как вслед за ним концерт звезды Youtube Петра Налича, неожиданно собрал такой аншлаг, что люди на люстрах висели. Потом надо было расширяться, а не вышло. Виноваты, как всегда в России, инвесторы, то есть хозяева.
На Западе книгу Гольденцвайга вряд ли бы покупали. Потому что его позиция — «своих не сдаем»: ни одного разоблачения закулисья или истории, которую можно было бы потом пересказывать. Рассказчик ко всем одинаково доброжелателен, отстранен и нейтрален, как настоящий хроникер. И все-таки это не история музыки или там Москвы нулевых. Это его собственная история, и тем и интересна, если вам вообще интересно читать про то, как какой-то человек работал в клубе и как ему там было весело.