Переводчиком Сталина был инженер-теплотехник – Газета Коммерсантъ № 34 (1678) от 05.03.1999
2K 5 мин. …
 Переводчиком Сталина был инженер-теплотехник
Владимир Павлов был переводчиком Иосифа Сталина. К концу войны он уже считался тем редким человеком, к которому вождь относился по-отечески; его словами говорили союзники на Тегеранской, Ялтинской и Потсдамской конференциях.
Дипломатическая карьера Владимира Павловича закончилась сразу после смерти Сталина: он ушел из комиссариата иностранных дел и возглавил издательство «Прогресс». Персональный пенсионер Павлов умер в 1993 году. О неизвестных подробностях его биографии рассказывает его жена НАТАЛЬЯ ПАВЛОВА.
Когда Сталин первый раз услышал, как Павлов переводит с английского — а это было на экзамене в ЦК ВКП(б),— он подошел к молодому переводчику и расцеловал его. Потом, естественно, подошли целоваться все остальные присутствующие. Эта сцена может показаться странной только сейчас, а тогда переводчиков не существовало как таковых. А мой муж владел английским и немецким в совершенстве — изучал их с детства. Значительно хуже, но знал и французский, и испанский. На переговорах Сталин предпочитал пользоваться услугами тех, кто не только знал язык, но и хорошо разбирался в обсуждавшихся вопросах. Поэтому Владимир Николаевич был не просто переводчиком Сталина и Молотова, но возглавлял второй европейский отдел и был членом коллегии НКИДа.
Павлов был очень красивым мужчиной, при этом был добрый, замкнутый и даже зажатый, поскольку прекрасно знал, в каких условиях работает. Конечно, Сталина он побаивался. В конце 30-х годов посадили его дядю. Конечно, никто не знал — за что.
А пригласили его в апреле 39-го года в ЦК ВКП(б) на экзамен по языку — а он тогда только закончил энергетический институт по специальности инженер-теплотехник, собирался поступать в аспирантуру. Вызов был совершенно неожиданным — кто, откуда узнал о его знании языков. Он ехал туда ни жив ни мертв. Вот там, на этом экзамене, оказался Сталин и произошла эта сцена с целованием.
Павлов знал, что Сталин к нему относится лучше, чем к другим. На всех фотографиях Владимир Николаевич оказывается в центре внимания, всегда чуть позади Сталина. Это не потому, что фотографы так засняли,— Владимир Николаевич всегда, увидев фотографа, отходил в сторону или прятался за спину Сталина. Но генсек всегда сам тянул его за рукав в кадр.
Молотов относился к Павлову более чем прохладно. Когда НКИД еще был на улице Воровского, Молотов, распекая Владимира Николаевича, который только-только пришел к нему работать, говорил: «Ничего вы не умеете, ничего не знаете, да вас лучше направить в дом напротив».
В этом доме находился НКВД. Сталин был гипертоник — у него только к позднему вечеру нормализовывалось давление, поэтому так поздно он работал. Да еще и любил часа в три-четыре ночи созвать какую-нибудь компанию, чтобы расслабиться. Муж очень часто бывал на таких кремлевских и дачных посиделках. Именно на них Хрущев как-то и плясал гопака. Каждый раз Берия садился рядом с Владимиром Николаевичем и наливал ему стакан водки. Но Павлов не пил вообще: у него были камни в почках. Владимир Николаевич просто накрывал ладонью свой стакан, показывая Берии, что пить не будет. Но Берия его подзуживал: «Все пьют — и ты пей». Сталин в такие моменты заступался за него: «У нас никто никого не принуждает, если не хочет — пусть не пьет».
Павлов был мягким человеком, но тут он вдруг начал спорить со Сталиным. Тогда ведь никто не мог себе позволить так разговаривать с ним. Но Павлов пытался объясниться: «Нет, товарищ Сталин, вы же слышали: переводчик Черчилля Бирс сказал, что я все правильно перевел». В этот момент Берия вошел в дверь, подошел к Сталину и просто спросил: «Ну что, посадим?» — «Тебе бы все сажать и сажать. Ты всех готов посадить. С кем работать будем?» — ответил Сталин. Никаких последствий для мужа этот эпизод не имел. Самой трудной, по рассказам мужа, была первая Тегеранская конференция. От Черчилля и Рузвельта надо было добиться не то чтобы открыть второй фронт, нужно было хотя бы наметить какие-то сроки. Сталин любил точность, он вообще был очень педантичным человеком. Он поставил вопрос ребром: мол, когда? Рузвельт и Черчилль как-то все перемигивались друг с другом и в конце концов сказали: «Мы не готовы к тому, чтобы назвать точные сроки». Тогда Сталин поднялся со своего места, пошел к двери и, не оборачиваясь, громко сказал: «Нам нечего тут делать, у нас война».
Переводчики Рузвельта и Черчилля им это перевели, а Павлов запнулся — переводить или нет? — и, так же как Сталин, не оборачиваясь, громко произнес эту фразу по-английски. По свидетельству другого участника Ялтинской конференции, Павлов проявил себя там не только как отличный переводчик, но и как человек невероятной выдержки.
На обеде руководителей союзных держав Павлов, как всегда, сидел за спиной Сталина. На десерт в честь английских гостей был приготовлен какой-то особенный пудинг. Один из официантов, проходя мимо Сталина, потерял равновесие, и весь пудинг обрушился на Павлова в тот момент, когда он переводил очередную фразу Сталина. Павлов не только не дрогнул в прямом смысле слова, он договорил фразу и, как ни в чем не бывало, продолжал перевод дальше. Именно этот эпизод потряс Черчилля. И, как все поняли, именно поэтому Павлов получил британский орден. Владимир Павлов, конечно, был настоящим сталинистом, относился к Сталину с искренним уважением и очень переживал, что после смерти на него был вылит ушат грязи. В общем, отношения к Сталину муж не переменил и после ХХ съезда партии. Да, после смерти Сталина от Павлова ушла его первая жена. Она боялась, что ее могут репрессировать за то, что ее муж был переводчиком Сталина.
Личный переводчик Сталина
21.
12.2012
В последней серии «17 мгновений весны» есть такая сцена. Нарком иностранных дел СССР В.М.Молотов приглашает посла Великобритании А.Кэрра для вручения ноты. Ноту зачитывает некий советский переводчик. Так вот, этот персонаж не придуманный. Им в действительности был Владимир Николаевич Павлов – личный переводчик Сталина.
В последней серии киноэпопеи «17 мгновений весны» есть такая сцена. Нарком иностранных дел СССР В.М.Молотов приглашает посла Великобритании А.Кэрра для вручения ноты. В ней говорится об осведомленности советского руководства о сепаратных переговорах за спиной СССР. Ноту зачитывает некий советский переводчик по фамилии Павлов. Так вот, этот персонаж не придуманный. Им в действительности был Владимир Николаевич Павлов – личный переводчик Сталина. Впрочем, когда его называли «личным переводчиком Сталина» В.Н.Павлов обижался: его дипломатический ранг был значительно выше.
Владимир Павлов родился в семье инженера-путейца. В доме с большим уважением относились к иностранным языкам, и Володя с детства слышал иностранную речь.
Во время визита министра иностранных дел Германии Риббентропа в Москве в 1939 году
Кроме того, студент Павлов самым активным образом участвовал в общественной жизни института и стал уже кандидатом в члены партии, был приглашен в аспирантуру. В общем, молодого специалиста, несомненно, ожидала успешная научная карьера или интересная работа в набиравшей мощь советской индустрии.
Однако жизнь распорядилась по-своему — совершенно непредсказуемо. В апреле 1939 года 24-летнего В.Н. Павлова неожиданно вызвали в ЦК ВКП (б). Сейчас можно только догадываться, какую гамму чувств испытал тогда молодой человек, которого нежданно-негаданно попросили в святая-святых страны — в цэка партии! Времена были суровые — у самого Павлова посадили дядю.
По воспоминаниям В.Н.Павлова, Молотов был невероятно собранным и целеустремленным человеком. Отличался чудовищной работоспособностью и организованностью. Одновременно, как рассказывал своим родным Павлов, Молотов был буквоедом и педантом, каких свет не видел. В своих подчиненных он видел лишь винтики-детальки сложного механизма, который обязан работать безупречно. Любил устраивать своим сотрудникам разносы и никого никогда не брал под свою защиту.
В.Н. Павлов вспоминал такой характерный случай. Когда он только начал работать у Молотова, НКИД располагался на улице Воровского (ныне Поварской). И вот как-то, выговаривая своему молодому помощнику, Молотов разошелся: «Ничего вы не умеете, ничего не знаете, да вас лучше направить в дом напротив». И кивнул в ту сторону головой. В том доме находился тогда НКВД.
Во время подписания пакт «Молотова-Риббентропа». Москва, 1939 год
А вот Сталина В.Н.Павлов впервые увидел в августе 1939 года. Это случилось во время визита в Москву министра иностранных дел Германии Риббентропа. Именно в ходе этого визита был заключен пресловутый пакт «Молотова-Риббентропа», а также секретный протокол, в котором говорилось о действиях сторон в отношении Прибалтики, Западных Украины и Белоруссии, а также Молдавии. Сталин поручил Павлову следить — точно ли переводят его слова немецкому министру. А затем дал указание сверить русский и немецкий тексты договора. Кстати, в 1989 году, когда волна интереса (и инсинуаций тоже) к договору достигла в мире апогея, В.
Н.Павлов оказался единственным живым свидетелем этого события. Владимир Николаевич составил тогда подробную докладную записку в МИД СССР. Ее судьба неизвестна — из МИДа Павлов ответа не дождался.
После этих переговоров Павлов пошел на повышение — его назначили первым секретарем полпредства СССР в Германии. Когда в ноябре 1940 года в Берлин с визитом прибыл Молотов, Павлова снова задействовали как переводчика. На этот раз он переводил переговоры народного комиссара иностранных дел СССР с Гитлером. Как вспоминал Владимир Николаевич: «Гитлер всегда говорил самостоятельно, без подсказок, речь его была плавной, логичной. Видно было, что человек он способный». А вот рукопожатие вождя Германии вызвало у Павлова неприятное впечатление: оно было вялым, а ладонь фюрера — влажной и холодной.
В декабре 40-го В.Н.Павлова отзывают в Москву, где назначают заведующим Центрально-европейским отделом НКИД. Ключевые политические события Второй мировой войны — Тегеранская, Ялтинская, Потсдамская конференции — вновь сводят Павлова со Сталиным, а также с лидерами стран антигитлеровской коалиции: президентами США Ф.
Д.Рузвельтом и Г.Трумэном и премьер-министром Великобритании У.Черчиллем. Переводить лично Сталину — ответственность выше некуда. И, тем не менее, как рассказывал Павлов, с вождем СССР ему работать было все же легче, чем с Молотовым. Сталин ценил людей с широким кругозором, разбирающихся в обсуждаемых вопросах, но при этом не стремящихся выделиться своими познаниями, скромных. В.Н.Павлов обладал этими качествами. И Сталин, который вообще старался держаться со своими подчиненными дружелюбно и корректно, к Павлову относился с симпатией, выделял его. Например, Владимир Николаевич вспоминал такой случай. В 1943 году советская делегация ехала на поезде в Тегеран. Л.П.Берия в присутствии Павлова начал о чем-то говорить Сталину на менгрельском языке. Владимир Николаевич, разумеется, не понимал ни слова. Заметив его растерянность, Сталин (уже на русском) тут же одернул Берию: «Прекрати разговор на этом языке, ты же понимаешь, что рядом сидят люди, которые не понимают его, это же некультурно».
На многих фотографиях из личного архива В.
Н.Павлова он запечатлен или рядом со Сталиным, или несколько сзади его. Сам Павлов никогда не стремился при съемке держаться поближе к сильным мира сего. Напротив, старался по возможности выйти из поля зрения объектива. Когда Сталин замечал его попытки, нередко брал за рукав и буквально втягивал обратно в кадр.
Наркоминдел В.М.Молотов и В.Н.Павлов. Сан-Франциско, май 1945 года
Порой расположение вождя выручало Павлова в весьма неприятных ситуациях. Так, во время одного из застолий, которые очень любил Сталин, Л.П.Берия попытался «накачать» Владимира Николаевича. Налил ему целый стакан водки и провозгласил тост: «За здоровье товарища Сталина!» Павлов вообще не пил спиртного — у него были больные почки — и стал отказываться. Но Берия не отступал: «Все пьют — и ты пей». Трудно сказать, чем бы закончился этот инцидент, если бы не Сталин, который вступился за своего переводчика: «Отстань, Лаврентий! У нас никто никого не принуждает, если не хочет — пусть не пьет».
В другой раз после одной из встреч с Черчиллем, Сталин, оставшись наедине с Павловым, заметил ему: «Ты неправильно перевел то, что сказал Черчилль». Людей, которые осмеливались возражать И.В.Сталину, можно пересчитать по пальцам одной руки. А вот Павлов решился — была задета его профессиональная честь: «Нет, товарищ Сталин, вы же слышали: переводчик Черчилля Бирс сказал, что я все правильно перевел». И тут вошел вездесущий Л.П.Берия, который услышал реплику Владимира Николаевича. «Ну что, посадим?» — обратился Лаврентий Павлович к Сталину. Тот ответил: «Тебе бы все сажать и сажать. Ты всех готов посадить. С кем работать будем?»
Впрочем, иногда и сам Сталин отпускал такие шутки, от которых мурашки по коже бегали. Например, во время одного из приемов в узком кругу вождь как бы между прочим заметил: «Светлая голова у товарища Павлова. Много знает. Не пора ли ей в Сибирь?» Все, включая Владимира Николаевича, рассмеялись. Но каково ему было от такой шуточки Сталина?!
По воспоминаниям В.
Н.Павлова, самыми трудными в его карьере переводчика были переговоры в Тегеране в 1943 году. На них встал вопрос о сроках открытия второго фронта. Сталин хотел услышать от союзников точную дату. Черчилль и Рузвельт пытались лавировать, но, в конце концов, признались: «Мы не готовы к тому, чтобы назвать точные сроки». Сталин медленно встал, повернулся и пошел к выходу. И не оборачиваясь, громко произнес: «Нам нечего тут делать, у нас война». Павлов следовал за Сталиным — секундное размышление — и он так же как советский руководитель, не оборачиваясь, и так же громко произнес эти слова по-английски.
В.Н.Павлов, 7 мая 1985 года
Несомненно, памятна была для В.Н.Павлова Ялтинская конференция, когда его удостоили одной из высших наград Великобритании. Во время обеда Сталин неожиданно провозгласил тост за переводчиков, работавших на конференции. «Сегодня, как и раньше, мы три руководителя, встретились друг с другом, — сказал советский лидер. — Мы говорим, едим, пьем, а тем временем наши три переводчика должны трудиться, причем труд их — нелегкий.
Мы доверили им передавать наши мысли, и им некогда ни поесть, ни выпить вина». Затем он обошел стол, поочередно чокаясь с Артуром Бирсом, переводчиком Черчилля, Чарльзом Боленом, который переводил Рузвельту, и с Владимиром Павловым. И в тот же вечер Черчилль вручил Павлову орден Британской империи «За Бога и империю».
Кстати, с этой наградой приключилась история. В 60-е годы в квартире Павлова произошел пожар. Среди вещей, пострадавших от огня, был и британский орден. Он сильно оплавился и не подлежал восстановлению. Через некоторое время В.Н.Павлов, находясь в Англии в командировке, был приглашен на какое-то официальное мероприятие. Прикрепил на пиджак свои награды, среди которых ордена «За Бога и империю», естественно, не было. Англичане поинтересовались — почему Павлов не носит его. Владимир Николаевич рассказал. Буквально через несколько дней Павлову торжественно вручили изготовленный лично для него идентичный утраченному орден, с которым Владимир Николаевич вернулся домой.
После окончания войны Павлова послали советником посольства СССР в Англию. Позже его вновь назначили главой отдела МИДа и ввели в коллегию министерства. Сразу после смерти Сталина Молотов уволил В.Н.Павлова из МИДа.
С 1953 года до середины 70-х Владимир Николаевич был главным редактором Издательства литературы на иностранных языках (с 1964 года — издательство «Прогресс»). С журналистами он фактически не общался, мемуаров не писал (как ни пыталась его заставить жена), о своем прошлом делился лишь в узком семейном кругу (да и то весьма неохотно), поэтому неудивительно, что сотрудники издательства толком ничего не знали о своем начальнике. В 1993 году персональный пенсионер В.Н.Павлов ушел из жизни.
Валерий Корягин
Фото из личного архива В.Н.Павлова
Переводчик Сталина выступает как свидетель мировых событий
КЛЕРМОНТ —
Поздно ночью в пригороде Клермонта Валентин М.
Бережков просматривает на коротковолновом радиоприемнике новости о своей родине в России, слушая с растущим беспокойством выступления коммунистов. вкладыши.
Голоса переносят его на полвека назад, в те дни, когда, исполненный идеализма и неуязвимости юности, он переводил для самого безжалостного диктатора в советской истории Иосифа Сталина.
Бережков был на месте событий в критические моменты истории, включая объявление Адольфом Гитлером войны Советскому Союзу в 1941 году и Тегеранскую конференцию 1943 года, когда союзники согласились открыть Западный фронт.
Работая на Сталина и министра иностранных дел СССР Вячеслава Молотова, он встречался с Гитлером, Франклином Д. Рузвельтом и Уинстоном Черчиллем. Высокий, худощавый переводчик временами был важным связующим звеном, через которое проходило общение.
Сегодня, в свои 75 лет, он по-прежнему выглядит внушительно, с львиной гривой седых волос и говорящим по-английски с легким акцентом, путешествуя по колледжам Клермонта, где он работает приглашенным профессором политологии.
Рассказ Бережкова о том, что в Советском Союзе называют Великой Отечественной войной, и его более позднем восхождении к известности в качестве дипломата — это захватывающая история, наполненная сюжетом шпионских романов: столкновение со смертью, интриги Кремля и сын-подросток, ставший причиной международной инцидент в 1983 году при попытке бежать в Соединенные Штаты.
Но рассказ очевидца Бережкова о том, как лидеры этого века делили мир и намечали будущее, ставит его в уникальное положение среди ученых. Он — живое хранилище истории, чья самая известная русская книга «Я был переводчиком Сталина» сейчас рассматривается издательством Random House для публикации на английском языке.
Бережков говорит, что только судьба — или, возможно, нехарактерная оплошность — заставила Сталина сохранить свою жизнь, когда многие, кто знал гораздо меньше, были расстреляны или отправлены гнить в Сибирь. Читая курс под названием «Горбачев и перестройка: взлет и падение Советского Союза» для студентов Питцера и Помоны, он вплетает воспоминания и подробности, с которыми мало кто из ученых может сравниться.
«Теперь, конечно, я знаю, что он (Сталин) был кровавым чудовищем. . . и я удивляюсь, как я выжил, но тогда у меня не было страха. Я верил в Сталина, я чувствовал, что он справедливый человек», — рассказывает Бережков классу.
«Но Сталин никогда не доверял людям, которые слишком много знали», — продолжает он. «К концу войны (глава КГБ Лаврентий) Берия уже начал расследование в отношении меня».
Родившийся в 1916 году, жизнь Бережкова развивалась вместе с русским коммунизмом. Когда ему был 1 год, большевики захватили власть у царя. Во время его детства в украинской столице Киеве ленинская новая экономическая политика ненадолго заполнила магазины, поощряя мелкое частное предпринимательство.
В начале 1930-х годов он вспоминает, как перешагивал через замерзшие трупы крестьян, погибших во время голода, унесшего жизни от 4 до 7 миллионов человек, когда Сталин загонял украинцев в колхозы.
Его мать, аристократка, учила его немецкому и английскому языкам.
Он изучал инженерное дело в середине 1930-х годов, когда увидел, как его однокурсников посадили в тюрьму за политическую деятельность. Несмотря на все это, он сохранил свою веру в Сталина.
«Даже когда люди пропадали, и ты удивлялся, почему он, а не я, тоже было ощущение, что . . . ты был чист, поэтому тебя не трогали.
«Мы чувствовали, что создаем модель лучшего общества, которой будет подражать весь остальной мир. Мы были молоды и думали: «Сталин провел нас через ужасные времена, а теперь все лучше» 9 .0003
Тем не менее, эйфория сдерживалась благоразумием. «Ты всегда следил за тем, что говорил. У каждого внутри был цензор».
Восхождение Бережкова в ближайшее окружение Сталина началось в 24 года, когда его вырвали из безвестности в советском флоте, где он коротал скуку, обучая английскому языку командиров Тихоокеанского флота.
Это был 1940 год, и Советский Союз отчаянно нуждался в переводчиках для общения с Западом после того, как сталинские параноидальные чистки опустошили дипломатические ряды страны.
Поэтому Бережкова срочно вызвали в Кремль. Он вспоминает жуткую тишину и пустые столы в офисе, где 12 бывших чиновников были расстреляны как шпионы.
«Им нужны были молодые, новые люди, не имеющие никаких связей с заграницей, — говорит Бережков. «У меня не было ни образования, ни опыта работы дипломатом, и меня назначили помощником Молотова».
В обычное время Бережков мог быть проверен тайной полицией и держаться подальше от Сталина: он еще не был членом коммунистической партии, а его отец-инженер был арестован в 1920-е годы по сфабрикованному обвинению в саботаже на его заводе, хотя в конце концов он был освобожден.
Но это была война, и Бережков быстро выучил стенографию, чтобы записывать протоколы стратегических совещаний. Он путешествовал с двухтомным словарем Уэбстера, который изучал политические термины. Он слушал радио Би-би-си, чтобы подобрать идиоматические выражения, и нацистские пропагандистские передачи, чтобы следить за все более резкими речами Гитлера.
Его первоначальная должность в 1940 году была в Берлине в качестве первого секретаря советского посла. В 3 часа ночи 22 июня 1941 года Бережков и посол были разбужены и вызваны в кабинет министра иностранных дел нацистов Иоахима фон Риббентропа, который сообщил им, что нацисты вторглись в СССР9.0003
«Мы развернулись и вышли», — сказал однажды Бережков своему зачарованному классу. «И тут произошло нечто необычное. Риббентроп последовал за ним и прошептал мне на ухо, что он… . . пытался отговорить (Гитлера) от нападения. Риббентроп считал, что это означает гибель Германии. «Скажите Москве, что я был против этого», — прошипел нацистский министр.
Через 10 дней после обмена пленными Бережков вернулся в Москву, где он стал помощником МИД по советско-американским делам и начал переводить для Сталина. Он вспоминает их первую сессию: «Находиться в его присутствии было огромным напряжением, — сказал Бережков. «Это было сочетание моей веры в него плюс знание его силы и жестокости.
Он был подобен богу, какой-то мифологической фигуре».
Бережков никогда не видел Сталина пьяным, но говорит, что диктатор «очень любил, чтобы другие люди были пьяны», сказал его переводчик. — Тогда, может быть, они что-нибудь скажут, и он сможет узнать об их душах.
Встретились они поздно ночью, потому что диктатор часто работал до 6 утра. Элитная кремлевская охрана выдавала Бережкову разовое разрешение и провожала его по длинным тихим коридорам к диктатору.
Бережков говорит, что Сталин был далеко не одномерным злодеем. Публично осуждая религию, диктатор тайно отправлял деньги священнослужителю, отцу своего высшего генерала. Тем не менее, Сталин однажды приказал застрелить собаку, потому что она мешала ему спать. Когда он узнал, что его солдаты просто заглушили животное, принадлежавшее слепому крестьянину, Сталин приказал убить и собаку, и хозяина.
Бережков сказал, что Сталин, сын крестьянина, получивший всего четыре года формального образования, держал себя в руках в Тегеране, где лидеры союзников неофициально собирались за столом и обсуждали стратегию без протоколов и протоколов.
В октябре 1944 года Черчилль и тогдашний министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден встретились со Сталиным в Москве, и Бережков переводил. Он говорит, что Черчилль составил документ, в котором были намечены предполагаемые сферы влияния для различных стран. Бережков вспоминает, что в нем перечислены такие страны, как Югославия: 50% британцев, 50% советских; Румыния: 90% советских, 10% британских. Сталин нацарапал на бумаге большую галочку и вернул ее Черчиллю.
Переводческая карьера Бережкова оборвалась однажды в конце 1944 года, когда он попал под подозрение КГБ как польский шпион из-за визита, который он совершил в польском консульстве в Киеве 10 лет назад, работая в советском туристическом агентстве. Молотов убедил своего помощника уйти из министерства иностранных дел и нашел ему работу редактором малоизвестного журнала.
Он сказал Бережкову: «Если ты хочешь жить, ты должен стать невидимым. Вы должны писать под псевдонимом и никогда никому не рассказывать, кто вы и что вы сделали».
Бывший переводчик погрузился в новую жизнь и создал семью. Он оплакивал смерть Сталина в 1953 году и восхищался в 1956 году, когда Никита Хрущев осудил Сталина на XX съезде партии в речи, знаменовавшей недолгую оттепель.
В застойные брежневские годы его журналистская карьера расцвела, и в 1969 году Бережков основал журнал USA: Economics, Politics, Ideology Института США в Москве.
В 1978 году, еще при Брежневе, Бережков вернулся в дипломатию, проработав пять лет первым секретарем посольства СССР в Вашингтоне. Всего за несколько недель до того, как он и его семья должны были вернуться в Москву, его младший сын, 16-летний Андрей, написал президенту Рейгану письмо с просьбой дезертировать.
Советы объявили это подделкой, и семье, включая Андрея, в конце концов разрешили лететь домой. Но в журнале «Вашингтон пост» в прошлом году Андрей Бережков, ныне бизнесмен с Дальнего Востока СССР, объяснил, что отправил письмо импульсивно и передумал, когда осознал боль расставания с семьей.
Когда в июне Бережков закончит свою работу в Клермонте, он перейдет в Монтерейский институт иностранных языков на год преподавания.
Его ученики будут по нему скучать. «Он рассказывает много конкретных историй, которых нет в учебниках истории, — говорит 21-летняя Корнелия Фрейм. — Он может сказать вам: «Это произошло в этом здании, в этой комнате», потому что он был там».
Но сегодня Бережков все еще опасается бывших аппаратчиков , которые провоцируют толпы на его родине обещаниями большего количества еды и постоянной работы. Он надеется, что его люди смогут продержаться до конца этого года, чтобы дать время ельцинским реформам подействовать.
«В нашей истории у нас было много возможностей начать что-то новое», — размышляет человек, который переводил для одного из самых кровавых диктаторов в истории и дожил до того, чтобы рассказать об этом. «Но почему-то кажется, что наша страна всегда обречена».
Взгляды — Проблемный триумвират: Большая тройка на вершине
27 июня 2013 г.
Звездный час 135, лето 2007 г.
Стр. конференции, которые переделали мир, чем переводчики.
Хью Лунги
Хью Лунги родился в августе 1920 года и читал классику в Оксфорде. 19 июня43 года, в то время капитан Королевской артиллерии, он был назначен адъютантом (адъютантом) и переводчиком с русского языка главы британской военной миссии в Москве генерал-лейтенанта сэра Гиффорда Ле К. Мартеля. После войны работал дипломатом и переводчиком. У него был необычный опыт перевода на встречах с первыми двумя советскими диктаторами после Ленина: Сталиным и Хрущевым. Он один из немногих, если таковые имеются, выживших из тех, кто присутствовал на большинстве пленарных заседаний конференций военного времени в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Там он был переводчиком с русского языка для британских начальников штабов генерала сэра Алана Брука (впоследствии фельдмаршала лорда Аланбрука), адмирала сэра Эндрю Каннингема и главного маршала авиации сэра Чарльза Портала. Он переводил премьер-министрам Черчиллю и Эттли, а также министрам иностранных дел Идену и Бевину.
Присоединение к BBC в 1954 года г-н Лунги был редактором радиопередач на Центральную Европу и главным комментатором, освещавшим советское вторжение в Чехословакию в 1968 году — первую современную международную тему, прокомментированную Finest Hour . Уйдя из BBC в 1980 году, он был назначен директором Образовательного фонда писателей и ученых и редактором его журнала Index on Censorship . Впоследствии он был избран вице-председателем Common Cause UK. Он читал много лекций по советским и восточноевропейским делам. Его текст взят из его выступления на ежегодном общем собрании Международного общества Черчилля (Великобритания), 29Апрель 2006 г.
Позвольте мне предварить свое выступление некоторыми мыслями об американцах. Они друзья. Соединенные Штаты в своих государственных и частных пожертвованиях являются самой щедрой нацией за всю историю и, возможно, самой идеалистичной в деле защиты прав и свобод человека. Тем не менее, эта щедрость, похоже, приводит к порочному результату, когда США широко осуждаются.
Мне часто приходится напоминать моим юным слушателям, что именно США поставили Европу на ноги, когда она изо всех сил пыталась оправиться от разрушений Второй мировой войны. Служив бок о бок с американцами в военное время и после него, я нашел их среди самых полезных и умных коллег и друзей. Я чувствую себя обязанным заявить об этом, потому что мой отчет о тех далеких военных событиях может показаться противоположным. Но приукрашивать эти исторические события в мрачном свете — это далеко не мое намерение.
Первое, что я увидел в «Большой тройке», — это, конечно же, Уинстон Черчилль из публичной галереи Палаты общин примерно за пару лет до начала войны. Выйдя из офиса, Черчилль в очередной раз подверг резкой критике ужасающую репутацию своего правительства и партии за неспособность противостоять нацистской угрозе перевооружения. В своем школьном невежестве я думал, что его выходки овода просто подводят его собственную сторону. После этого Черчилль исчез из моей памяти, пока он не стал премьер-министром в 1919 году.
40. Мы воевали девять месяцев. К тому времени даже студенты Оксфорда стали обращать внимание на его волнующие речи по радио.
Через несколько месяцев после того, как в 1943 году меня направили из моего артиллерийского полка в нашу военную миссию в Москве, ее начальник генерал Мартель сказал, что я должен сопровождать его в Тегеран в конце ноября. Там, без предварительного предупреждения, мне было приказано переводить начальников штабов генерала сэра Алана Брука, адмирала Эндрю Каннингема и маршала авиации сэра Чарльза Портала на так называемой конференции «Большой тройки». .
Среди трех глав правительств Черчилль был самым старшим, отметившим свое 69-летие; он уже встречался со Сталиным и Рузвельтом, с последним семь раз. Сталин был на пять лет моложе, Рузвельт был самым молодым в 61 год. Черчилль был единственным из трех, кто имел опыт командования войсками на поле боя — делало ли это его хуже стратегом, чем двое других, или лучше? К 1943 году стороннему наблюдателю могло показаться, что все союзники более или менее тесно работали над разгромом врага.
Как мы теперь знаем из бесчисленных источников, это было далеко от реальности. Помимо почти полного отсутствия военного сотрудничества, мы встретили антагонизм и обструкцию со стороны советского чиновничества: злобное, даже непонятное поведение. Их тщательно цензурированные СМИ в целом враждебно отнеслись к неспособности англо-американцев открыть так называемый «Второй фронт» в Западной Европе. Они насмехались над нашими военными операциями на Ближнем Востоке, в Италии, на Атлантике и над нашим бомбардировочным наступлением, которое составляло, пусть и ограниченное, второй, третий, четвертый и пятый фронты. Мы были благодарны за настоящее русское гостеприимство и дружелюбие советских граждан, имевших смелость разговаривать с иностранцами. В Москве наше питание и проживание были на уровне привилегированного сословия, партийных чиновников: вполне комфортно, спасибо.
ПОЛУЧИТЕ НАШ БЮЛЛЕТЕНЬ
Получайте Бюллетень Черчилля, доставляемый на ваш почтовый ящик, один раз в месяц.
Тегеран
Черчилль и Рузвельт прилетели в Тегеран из Каира, где у них возникли ожесточенные разногласия по стратегическим приоритетам. Рузвельт отказался даже говорить об общем подходе к Сталину. Вдобавок к своему дискомфорту у премьер-министра была инфекция горла, и он потерял свое величайшее оружие: голос. Когда он прибыл в британскую миссию, он выглядел обеспокоенным и раздраженным. Это был второй раз, когда я видел его в своей жизни. Но, увидев его, мы вдруг почувствовали, что кодовое слово для конференции «Эврика» выбрано удачно.
Как я понял из обрывков разговоров начальников штабов, президент снова отказывался от его приглашения на обед или даже от разговора до того, как они оба встретились с этим неуклюжим клиентом, Сталиным. Даже если он был полон решимости бородать самого Сталина, почему Рузвельту не нужны наблюдения Черчилля, который уже встречался и вел переговоры с советским главой? Последний, тем временем, заставил своего министра иностранных дел Молотова состряпать вздорную историю о заговоре с целью убийства вражескими агентами в Тегеране.
Это успешно заставило не сопротивляющегося Рузвельта переехать на две с лишним мили от миссии США в дом с прослушиванием на территории советского посольства, всего в шаге через узкую дорогу от британской миссии. [То, что Рузвельт и Черчилль знали, что их прослушивают, теперь признано: см. Warren Kimball, «Listening in on Roosevelt and Churchill», FH 131: 20. – Ред.]
Сегодня, как мы знаем из рассказов современников, Рузвельт стремился снискать расположение Сталина, высмеивая своего британского союзника. Он сказал Черчиллю, что собирается отпустить несколько шуток на его счет, «просто чтобы успокоить Сталина». Во время конференций и общественных мероприятий я наблюдал, как Рузвельт шутил по поводу сигар Черчилля и его «империалистических» взглядов.
Пленарные заседания в Тегеране проходили в советском посольстве. Первый показался несколько неорганизованным. Президенту не нужна была повестка дня; он «проехал все эти мили не для того, чтобы обсуждать детали». Рузвельт выглядел уверенным и довольным тем, что его как единственного главу государства попросили председательствовать на заседаниях.
Черчилль, раскуривая сигару, выглядел в хорошей форме и поначалу казался не слишком смущенным довольно жаркими спорами между американцами и англичанами по поводу стратегических приоритетов, разыгравшихся сейчас перед Сталиным. По мере развития дебатов премьер-министр все чаще занимал оборонительную позицию, по-прежнему решительно отстаивая свое видение военных вариантов. Мне сначала показалось, что Сталин был озадачен разобщенностью между американцами и англичанами. Он позволил своему обычно непроницаемому лицу редко улыбнуться.
На протяжении многих лет меня спрашивали, каково было наблюдать за тем, как Черчилль в этот знаменательный момент своей жизни подружился с союзником, без которого мы просто не могли обойтись: Иосифом Сталиным, величайшим массовым убийцей всех времен. , за исключением, пожалуй, Мао Цзэ-дуна. У меня яркие воспоминания.
Сталин всегда говорил мягко, коротко и по существу, полностью владея фактами и статистикой, почти никогда не заглядывая в записки, задавая уместные, неловкие вопросы.
Порой мы едва могли разобрать его слова с выраженным грузинским акцентом. Вдали от стола он не был великим героическим предводителем икон Красной площади. Невысокий, даже в туфлях с квадратным носком, выглядывающих из-под швейцарских штанов с широкими полосами по бокам, он на первый взгляд выглядел невыразительно. Его маршальский китель с простым русским стоячим воротником был украшен только золотой звездой Героя Советского Союза. Вблизи он выглядел скромным, добрым дядей. Но меня поразили желтоватые белки его зеленовато-карих, кошачьих глаз, которые почти никогда не встречались с твоими, если ты был незнакомцем, иностранцем. Его собственный персонал часто приводился в порядок с устрашающим взглядом. Было видно, как они замирают, почти буквально дрожат в ботинках.
Помимо вопросов военной стратегии и сроков, послевоенные границы Польши и то, как обеспечить демократическое правительство, были главным полем битвы для Черчилля. Главной целью Сталина был скорейший и точный срок развертывания Второго фронта в Северной Франции.
Рузвельт должен был втянуть Россию в войну против Японии. Он также был полон решимости убедить Сталина поддержать его мечту о создании международного органа по поддержанию мира под контролем Советского Союза, США, Великобритании и Китая (конечно, в то время это был Китай Чан Кай-ши). Поначалу Сталин, очевидно, вовсе не стремился к единому органу, имея в виду, несомненно, Лигу Наций, из которой Советский Союз был изгнан, когда напал на Финляндию в 1919 г.39. Когда Сталин увидел значение, которое Рузвельт придавал этому проекту, советские СМИ, следуя, конечно, сталинской линии, начали демонстративно поддерживать его.
Тегеран был, я считаю, самой важной из конференций Большой тройки, более значимой, чем Ялта. Устоявшееся историческое заблуждение гласит, что Восточную Европу «предали» в Ялте. Не так. Это произошло, и я думаю, что это произошло в Москве в октябре 1943 года, перед Тегераном, на встрече министров иностранных дел: Молотова, Идена и Корделла Халла, тогдашнего госсекретаря Рузвельта, который, казалось, мало знал и меньше заботился о страны Восточной Европы.
Из того немногого, что я видел о нем, я нашел его довольно холодным. Попытка Идена вовлечь остальных в обсуждение будущего Восточной и Центральной Европы была подавлена Молотовым с помощью подушки безразличия Халла. Рузвельт в Тегеране усилил это впечатление, заявив, что намерен вывести свои войска из Европы в течение года после окончания там боевых действий. Сталин, оглядываясь назад, не мог поверить своему счастью. В то время, конечно, мы, переводчики, даже когда нас инструктировали к конкретному сеансу, могли только догадываться о стратегических мечтах директоров.
Здесь я должен пояснить, что главным переводчиком Черчилля был майор Артур Бирс, банкир мирного времени, тоже из нашей Московской военной миссии, родившийся и получивший образование в Санкт-Петербурге XIX века, более чем в два раза старше меня, хороший друг и наставник, безусловно самый выдающийся, самый блестящий из всех переводчиков союзников. Премьер-министр не любил, когда его переводчик прерывал его до тех пор, пока он не заканчивал свой ход мыслей, который иногда длился немного, с множеством волнующих фраз, что еще больше усложняло нам задачу.
Он был требовательным, но в то же время великодушным и ободряющим.
Мой собственный тест состоялся перед вторым пленарным заседанием 29 ноября. Премьер-министр должен был вручить Меч Почета от имени короля Георга VI в ознаменование героической обороны Сталинграда. От Красной Армии — единственного старшего солдата, которого Сталин привел с собой, «надеясь, что он справится», как Сталин выразился, — стоял маршал Ворошилов, когда-то товарищ Сталина по оружию, с детским лицом, кровожадный и жестокий. Ворошилов командовал несколькими «армейскими фронтами», когда Гитлер вторгся в Россию. Он оказался настолько безнадежным, что его пришлось уволить. Оставшиеся в живых члены ближайшего окружения Сталина рассказывают нам, что он часто кричал на него: «Заткнись, слабоумный».
Премьер-министр с гордостью вручил меч. Сталин был явно тронут. Негромко произнеся несколько слов, Сталин передал шпагу Ворошилову, который тут же выпустил ее из ножен на пальцы ног. Лицо Сталина помрачнело, кулаки сжались.
Когда мы расходились после церемонии, нас вел Черчилль. Я услышал или почувствовал, как меня дернули за рукав. Это был Ворошилов. В то утро я переводил ему на совещании начальников штабов. Смущенно он попросил моей помощи. Когда мы догнали премьера, Ворошилов с розовым лицом пробормотал извинения за свою оплошность и в то же время поздравил Черчилля с днем рождения, которое на самом деле было на следующий день. Когда мы ушли, премьер-министр проворчал: «Немного преждевременно — должно быть, выискивает приглашение… даже не смог сыграть в биту».
На следующий вечер на ужине в честь 69-летия Черчилля в британской дипломатической миссии разыгралась еще одна маленькая драма. Потерпите, если вы уже слышали или читали об этом — я видел это так.
Персидский официант в белых хлопчатобумажных перчатках и красно-синей ливрее, делая (я подозревал) свой первый вход, приносит великолепный десерт, великолепную пирамиду мороженого с чем-то вроде ночника под ней. Сталин произносит небольшую речь.
Официант, желая сначала обслужить Сталина, стоит позади него, затем подходит к креслу Молотова. Разинув рот при виде собравшихся великолепий, официант нервно позволяет блюду слегка опрокинуться. В комнате жарко и происходит неизбежное. Пока я зачарованно смотрю, прекрасное творение ускоряется с подноса. Он не попадает в Сталина, официант отшатывается еще дальше, и он опускается на плечо Владимира Павлова, переводчика Сталина, и весь в его первозданном русском дипломатическом парадном мундире.
Прямо передо мной раздается голос главного маршала авиации сэра Чарльза Портала (Питер Портал своим коллегам), вполголоса : «Промахнулся».
Я смотрю премьер-министра, но он либо не заметил, либо решил не замечать. Настоящий профессионал, Павлов продолжает спокойно переводить. Павлов, кстати, практически всегда был переводчиком Сталина — и на английский, и на немецкий. На Ялтинской конференции, примерно через четырнадцать месяцев после Тегерана, Павлов был награжден Черчиллем орденом Британской империи — конечно, не за героизм под огнем мороженого.
Москва
После Тегерана моя следующая близкая встреча с г-ном Черчиллем произошла почти через год, в октябре 1944 года, во время его второго и последнего визита в Москву (под кодовым названием «Толстой»), где его сопровождал Иден. Переговоры со Сталиным и Молотовым в основном касались Восточной Европы, «процентного» соглашения о советском и британском влиянии в различных странах, Польши. Были также приглашены представители лондонского польского правительства в изгнании в Лондоне. Озорные «проценты» более или менее испарились и больше формально не фигурировали ни в трехсторонних, ни даже в двусторонних переговорах, хотя об этом и не скажешь по тому вниманию, которое уделяют им современные историки и сам Черчилль. Офицеры нашей военной миссии, в том числе и я, дежурили присматривая за премьер-министром и министром иностранных дел в таунхаусе советского гостеприимства на улице Островского (бывшее, а ныне австрийское посольство).
Ялта
В следующем феврале я наблюдал, как самолет Черчилля после семичасового перелета с Мальты приземлился в крымском аэропорту Саки, где я проработал большую часть последних двух недель.
Он приземлился вскоре после самолета Рузвельта. Президент с восковыми щеками выглядел ужасно, его знакомый черный военно-морской плащ накинул на плечи, поля шляпы были подняты вперед, ему помогли сесть в джип, за которым Черчилль заботливо следовал пешком, пока они вместе осматривали Почетный караул.
Мы ехали пять часов до места назначения. У нас был немного странный мавританско-шотландский баронский стиль Воронцовский дворец/вилла с видом на Черное море в Алупке. В двенадцати милях от Ялты находился последний царский дворец, Ливадия, американские кварталы и место проведения пленарных заседаний. Сталин, щедрый хозяин, находился между ними, на вилле Юсупова в Кореисе, в шести милях от Ливадии. Именно там, в ставке Сталина, мы проводили военные совещания начальников штабов.
Открытие Ялтинской конференции было одним из самых драматичных и судьбоносных. Именно там была решена судьба Дрездена. Среди многих упущений и искажений, сделанных историками-ревизионистами и другими в последние годы, является то, что либо Черчилль, либо маршал авиации Харрис, либо Королевские ВВС в целом несут прямую и личную ответственность за преднамеренное уничтожение населения Дрездена и его художественных сокровищ.
Вот как я стал свидетелем этого на первой сессии.
Среди прочих просьб и вопросов военной связи Сталин со своим заместителем начальника штаба генералом Антоновым — я их обоих видел и слышал — просили нас и американцев бомбить пути сообщения — автомобильные и железные дороги. Они хотели помешать Гитлеру перебрасывать дивизии с запада для усиления своих войск в Силезии, которые блокировали наступление русских на Берлин. Мы сами передавали разведданные о передвижении войск русским. Они утверждали, что получили его из собственных источников.
Целью была сеть автомобильных и железных дорог, планы действий на случай непредвиденных обстоятельств которой уже обсуждались Королевскими ВВС несколько месяцев назад, а не город и не гражданские лица как таковые. Одним из предполагаемых последствий станет блокирование автомобильного и железнодорожного сообщения беженцами. Наряду с другими городами Антонов подчеркивал значение Дрездена как железнодорожного узла.
На следующий день на совещании начальников штабов в сталинской Юсуповской вилле, председательствовать на котором было предложено нашему начальнику штаба, тогдашнему фельдмаршалу сэру Алану Бруку, обсуждался вопрос о связи для «бомбовых линий».
Антонов снова затронул тему путей сообщения и переброски, в частности, через Берлин, Лейпциг и Дрезден. Последний он снова назвал важным железнодорожным узлом. К этим же просьбам добавил свой опыт и маршал авиации СССР Худяков. Я интерпретировал наше согласие. Генерал-майор ВВС США Кутер также согласился. Бомбардировка Королевских ВВС и армейского авиационного корпуса США была военным успехом, но трагически привела к большим потерям среди гражданских беженцев, о чем Черчилль позже глубоко сожалел. *
Здесь, в Крыму, Сталин выглядел ликующим, мы думали — ведь у него были козыри. Его армии уже оккупировали большую часть Восточной Европы. Миф о том, что его вырезали в Ялте, явно ошибочен. В этом не было нужды: Красная Армия уже удерживала его. После войны в одном из любимых анекдотов Сталина говорилось, что он заслужил всего медведя, и он его получил!
Как я его видел, Рузвельт проявлял равнодушие к Восточной Европе. Я думал, что президент — и он был не единственным — безнадежно неверно воспринимал реалии Советского Союза, совершенно неверно оценивая Сталина, как в некоторой степени Черчилль и Иден.
«Со Сталиным было приятно работать… в нем нет ничего коварного», — сказал Черчилль. Я полагаю, что из-за своей паранойи Сталин не доверял тем, кто, как он думал, пытался выслужиться перед ним. Сталин в какой-то момент сказал Черчиллю, что чувствует себя более комфортно с откровенными и даже жесткими переговорщиками и открытыми врагами. Премьер-министр, хотя и был более хитрым в этом отношении, чем Рузвельт, также думал, что сможет расположить к себе Сталина путем компромисса и уступок. Между прочим, невероятно, он еще сказал, что ему нравится заместитель наркома иностранных дел Андрей Вышинский — более подлого и вероломного персонажа я не мог себе представить.
Только спустя годы после Ялтинской конференции стал известен один из ее самых трагических исходов — одна из самых черных страниц британской истории. Последним формальным актом была подпись Идена под секретным соглашением о репатриации, то есть о возвращении в беспощадные руки Сталина советских военнопленных. Многие из них, принужденные к вспомогательной службе в немецкой армии, попали в наши руки.
Министерство иностранных дел согласилось с советскими требованиями о выдаче даже несоветских российских гражданских лиц, проживавших в Восточной Европе до войны: ненужный и бесчестный поступок, который Черчилль в какой-то момент пытался остановить.
Гарри Хопкинс, близкий советник Рузвельта, которым восхищался Черчилль, приветствовал Ялту как «рассвет новой эры». Хопкинс, которому я кратко переводил, был, к несчастью, хронически больным человеком, и он, похоже, дал президенту несколько сомнительных советов по поводу Сталина, Советского Союза и Восточной Европы. В своей недавно опубликованной книге Серго Берия, сын начальника сталинской тайной полиции, утверждает, что Хопкинс был «слепо просоветски настроенным еще до встречи со Сталиным».
Что осталось в моей памяти, так это упорство, жесткость — не лишенные старосветской учтивости и великодушия, — с которыми Черчилль боролся не только за Британию, но и за Польшу и Францию, а также за малые страны. Его личный секретарь Джок Колвилл однажды заметил, что разница между ВСК и де Голлем заключалась в том, что «де Голль был предан только Франции; Черчилль был просто первым в Британии».
Напротив, ксенофоб Сталин и флегматичный Молотов, подражая Рузвельту, облили французов купоросом: «прогнили насквозь и должны быть наказаны», — такое выражение я слышал. Черчилль заступился за Францию не просто из любви — она была нужна Великобритании как главный союзник на континенте. Но Черчилль также выступал за честную игру для немецкого народа, в отличие от нацистов. Сталин насмехался над ним: «Ты пронемецкий», добавляя к своему порицанию аргентинцев, бразильцев и швейцарцев, называя их «свиньями», шведов еще хуже, финнов «каменно-упрямыми».
Потсдам
К тому времени, когда лидеры снова встретились в июле 1945 года в «Терминале», последнем собрании Большой тройки в Потсдаме, Трумэн заменил Рузвельта, который умер в апреле. Мы видели, как Черчилль все еще сражался за послевоенные Польшу и Францию. Встречи были вспыльчивыми, разбавленными светскими мероприятиями, банкетами с музыкой в Новом дворце: однажды мы слышали, как Сталин аплодировал импровизированному и почти профессиональному исполнению Трумэном Шопена.
Приветствуя Трумэна как музыканта и Черчилля как художника, Сталин, ловя комплименты, сокрушался, что он один «бездарен». Какое-то преуменьшение, т.
Правильно это или нет, но новый президент показался нам куда более теплым, доступным, более искренним вождем, чем его предшественник. В середине конференции в Великобритании прошли всеобщие выборы. Уинстон Черчилль, «величайший современный британский государственный деятель» согласно New American Desk Encyclopedia , «величайший англичанин» согласно недавнему опросу общественного мнения в Великобритании, был уволен своей страной.
Ретроспектива
Размышляя над этим вопросом на протяжении многих десятилетий и, главное, обсудив его с Артуром Бирсом, я убедился, что великодушное суждение Черчилля о Сталине решающим образом сформировалось во время той полуночной трапезы тет-а-тет 19 августа.42 в личных покоях Сталина в Кремле, обслуживаемая его дочерью Светланой. Я думаю, что именно эта близкая, очень личная встреча перед лицом все еще смертельно опасного врага закрепила то, что в восприятии Черчилля, возможно, стало связью между военными лидерами.
Что поразило нас, англичан и американцев, живущих и работающих в Москве, испытавших на себе реалии тамошней жизни, так это необычайное, как казалось, невежество наших руководителей и их советников. Самым поразительным и загадочным было то, почему Рузвельт и Черчилль, Государственный департамент и Министерство иностранных дел могли на мгновение поверить, что Сталин допустит свободные выборы, не говоря уже о неизбежном сопутствующей свободе печати, в освобожденной Европе, когда эти самые свободы были лишены свободы. народам Советского Союза. Все это соответствовало глупому замечанию Рузвельта Сталину о том, что он знает, что народы Балтии с радостью проголосуют за воссоединение с Советским Союзом, если только Сталин разрешит им свободные выборы. Правда, позднее Сталин милостиво разрешал подобные вещи в Финляндии и Австрии, но это были маленькие показательные государства Сталина, помогавшие его «народным фронтам» в Европе. «Неважно, что вы делаете, — как якобы сказала леди Рэндольф Черчилль, — если вы не делаете это на улице и не пугаете лошадей».
В то время люди были очень готовы закрыть глаза на чудовищный и кровавый сталинский режим. Американская и британская пресса и радио были полны благосклонности к доблестной Красной Армии и ее лидеру. Мы видели, что Черчилль устал от Ялты. Мы слышали, как он сказал: «С этим покончено» и сделал несколько грубых замечаний по поводу итогового коммюнике. Несмотря на его пристрастие к тому, что некоторые считали безумными военными авантюрами, Черчилль, с его политическим опытом и историческим видением, видел дальше, чем кто-либо, особенно в отношении послевоенных опасностей, с которыми столкнулась Центральная Европа.
Мы должны уважать и восхищаться не только его видением. Его мужество и энергия, часто едва оправлявшиеся от серьезной болезни, совершавшие трудные и опасные паломничества во время войны, чтобы встретиться с двумя другими лидерами союзников, были почти сверхчеловеческими. В то время большинство из нас не могло знать об огромном физическом, не говоря уже об умственном, напряжении, которому он, должно быть, подвергался.
В годы, последовавшие за Потсдамом, я несколько раз виделся и общался со Сталиным лицом к лицу, но, к сожалению, не с Черчиллем. Моя последняя незначительная связь с нашим военным руководителем, почти ровно через двадцать лет после Ялтинской конференции, была в 1965, по случаю его государственных похорон, когда мне на Всемирной службе Би-би-си выпала честь организовать ее освещение для наших чешских и словацких передач. Черчилль пережил Рузвельта на два десятилетия, а Сталина на двенадцать лет. Триумвират покинул этот мир в порядке, обратном их возрасту, и, надо надеяться, в разные места.
Генерал Шарль де Голль был главным иностранным государственным деятелем на похоронах сэра Уинстона Черчилля. Именно по той причине, что их отношения во время войны, как всем было известно, были не самыми легкими, его эпитафия, как мне казалось, была самой подходящей из всех. Вы, возможно, помните, в своем письме к королеве президент де Голль отдал дань уважения, тем более поразительному своей краткостью: « Dans ce grand drame, il fut le plus grand ».