«Маленькие трагедии» в Гоголь-центре | Телеканал «Санкт-Петербург»
Кирилл Серебренников — важный культурный ньюсмейкер начала этого года. К счастью, в хорошем и именно творческом смысле. Вот только недавно завершились съемки его фильма «Петровы в гриппе» по нашумевшей книге Алексея Сальникова, как стало известно уже о следующем кинопроекте Серебренникова. Он экранизирует французский роман-бестселлер «Исчезновение Йозефа Менгеле» о нацистском враче, которого прозвали «Ангелом Смерти», он ставил жестокие эксперименты над узниками лагеря Освенцим. Производством картины займется французская киностудия, подробности об актерском составе пока неизвестны. Но зная подход Серебренникова — так в «Петровых» вместе с Чулпан Хаматовой, Юрием Колокольниковым, Юлией Пересильд снялся певец Иван Дорн — стоит ждать чего-то нетривиального.
Но это все о будущем, а эту неделю ведущие артисты «Гоголь-центра» провели здесь, у нас, на гастролях. Открыли которые мощным спектаклем «Маленькие трагедии». В нем строки «солнца русской поэзии» Александра Пушкина сплетаются со злыми и хлесткими рифмами рэпера Хаски, певца «панельного брюха» нашей огромной страны. И что из этого получается, знает Вячеслав Резаков.
В момент появления спектакль Серебренникова восприняли как манифест о художнике и силах реакции. Горечь тех дней не то чтобы прошла, но поутихла. Сейчас из заявленных равноправными авторами Пушкин/Серебреников все ярче проступают их вечно поэтические, а не общегражданские черты. В герое, который неявно, но ощутимо проходит сквозь трагедии. К сожалению, из всех историй к показу разрешены лишь кадры из завершающей — «Пира во время чумы». Мы не можем показать как пророку вырвали язык, и цепь его неявных инкарнаций. Как и многие лингвистические эксперименты по просветлению смысла затисканных пушкинских слов. Современного вида персонажи то нечленораздельно жуют их как кашу, заставляя зрителей держать перед глазами подстрочник, а то и вовсе произносят современное, опять таки призывая соотнести смысл с известным текстом. Пушкин весь сжат в одном яростном глаголе «Жги». И как весь Пушкин — сведшимся для обывателя к хэштегу. Он жжет — они не горят. Он пугает — им не страшно. Но глагол пролжает жечь.
Герои, как дурни, с писаной торбой носятся с одним словом, горящей на табличке неоном, как ночной винный магазин. В ряду чужих стихов к нему бы подошли — Дербенева: «В один из рядовых, обыкновенных дней возьмите карандаш и напишите: «Совесть», и вспомните, когда вы думали о ней». Невероятно, но слово ставшее фигурой речи Пушкин/Серебренников делает центральным передаточным звеном. Те самые причины: делать больше чем за это платят вне зависимости от того ценят ли, и вопреки тому что бьют. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд. Все просто — совесть. Она или есть или нет. Жесткая, твердая, неудобная. У грязного наркомана Моцарта — есть. У правильного Сальери — нет. У Скупого но рыцаря советских времен есть. У безбашенных наследников — нет. У дон Гуана — откуда бы ей взяться? Совесть — командор. Она придет — она, вернее, Донна Анна.
В заключающей истории вся совесть вознесена над сценой. Тот самый «Пир во время», Дом ветеранов сцены, в котором пророки и творцы вспоминают тех, чей росчерк навсегда занял место в общем замысле железного неба. Старикам тут не место. Скучая санитары подталкивают их к пятну, к которому и ведут законы окончательной перспективы — может и правильной, но несправедливой, и уж точно общей для всех — есть у тебя совесть, или нет. Когтистый зверь, скребущий сердце. Герой пронес свой полукрест, лишь чтобы вздернуть вверх, туда, к остальным. В кому-то одному понятном замысле, сложившемуся в рисунок таких несхожих, своей несгибаемостью абсолютно идентичных — судеб и слов.
Премьера во время чумы. «Маленькие трагедии» Кирилла Серебренникова сыграли без режиссера — Театрал
Это какой-то небывалый, сюрреалистический случай в нашей театральной практике, когда спектакль выпускается без режиссера, сидящего в это время под домашним арестом по делу о мошенничестве. К счастью, Кирилл Серебренников успел в общих чертах собрать спектакль еще летом, но самые важные предпремьерные репетиции проходили без него.Не известно, какие новые акценты расставил бы Кирилл Серебренников сегодня, но в спектакле, который можно считать коллективным и этапным высказыванием Гоголь-центра, явно чувствуется ощущение надвигающейся бездны, всеобщей катастрофы.
Спектакль начинается с пролога, задающего происходящему и тематические, и эстетические, и временные координаты. Место действия – здесь и сейчас, пространство максимально узнаваемое, бытовое, но в нем сквозит потусторонний холодок чего-то страшного, иррационального. Случайные пассажиры в привокзальном буфете за болтовней телевизора не замечают нарастающего гула, как и появления высокой фигуры с белым лицом. Они продолжают спокойно потреблять новости Первого канала, пока монстр, оказавшийся серафимом из стихотворения «Пророк», истязает бедного мальчишку-поэта… Текст идет титрами на стене, но само действие – «И он мне грудь рассек мечом и сердце трепетное вынул..», «И вырвал грешный мой язык» – мы увидим воочию.
Соединение высокой поэзии и низких массовых жанров (например, хоррора), уход от литературной декламации к сути происходящего, ну и конечно ломка привычных шаблонов и стереотипов – вот ключи к новой постановке Серебренникова.
Режиссер не отказывается от пушкинского текста, а просто переключает его на иной канал восприятия – визуальный, текстовый, более привычный зрителю эпохи гаджетов. Герои его «Маленьких трагедий», появляясь на сцене немыми и косноязычными, что-то невнятно мычащими, лишь постепенно обретают дар слова, свой голос. Голосом времени, его камертоном тут становится и популярный рэпер Хаски (Дмитрий Кузнецов), читающий свои «черные-черные» рифмы на пару с Филиппом Авдеевым (поэтом из «Пророка» и Моцартом из «Моцарта и Сальери»). Совместить Пушкина и хип-хоп – смелое решение, но здесь они сосуществуют на удивление естественно и гармонично, под девизом-слоганом «ЖГИ» («… сердца людей»), выведенным крупными буквами на экран.
Рэперские композиции служат еще и переходами между эпизодами, плавно перетекающими один в другой. Моцарт (он же Пророк) появляется на сцене со шрамом через всю грудь, и Сальери, аккуратному функционеру от культуры (отличная работа Никиты Кукушкина), стоит немалых усилий привести его хладный труп в чувство. Чтобы потом снова распять – не в буквальном смысле, конечно. В металлической конструкции над сценой лишь угадывается крест, который Моцарт превращает в инсталляцию-балансир, а его самого вздергивают на крюке, как тряпичную куклу.
Превращение живого, неудобного и иногда неприятного художника в мертвый, но хорошо продаваемый продукт происходит мгновенно: плача над Реквиемом, Сальери уже распаковывает сувенирный набор, где портрет Моцарта на всем – от кружек до конфет. Убийство искусства ради маркетинга – тема очень сегодняшняя, больная, как и все, о чем говорит Серебренников в этом спектакле.
Одна из острых проблем нашего времени – отношения с советским прошлым, так и не отрефлексированным, до конца не осознанным и потому вернувшимся назад, восставшим из гроба, как труп Командора. В «Каменном госте» его гробница выглядит как та же буфетная витрина – прозрачный мавзолей, заваленный бумажными цветами, где покоится партийный член в непременной каракулевой шапке. Легкомысленный развратник Дон Гуан (Семен Штейнберг) недооценил соперника, так как был слишком зациклен на себе: «Я вас любил», «Я к вам пишу», «Я памятник себе воздвиг», – перебирает он пушкинские строки, всюду выделяя слово «Я». А в это время молодая Донна Анна (Виктория Исакова) стремительно стареет (в сцене свидания её играет уже Светлана Брагарник), превращается в челночницу с клетчатыми сумками – время утекает у героя из рук.
Советское прошлое всплывет в спектакле еще раз – в эпизоде «Пир во время чумы», действие которого происходит то ли в доме престарелых, то ли в психбольнице. Ветераны сцены тут дают концерт самодеятельности, исполняя романсы, арии из оперетт и шлягеры из советских фильмов. Их мемориальный скарб – красные знамена и галстуки, школьная форма, старая афиша «Декамерона» Театра Гоголя (сюжет Боккаччо во многом схож с «Пиром во время чумы») – вызывает острую жалость. Скорее к неизбежной старости, чем к временам «когда деревья были большие». Но когда санитары начинают разгонять больных по палатам, то пушкинский Гимн чуме, спетый под гитару Алексеем Аграновичем (кстати, прекрасно сыгравшим и Скупого рыцаря, у которого в сокровищнице вместо золота оказались груды книг), вдруг звучит чуть ли не гимном сегодняшнего дня.
И кажется, что все мы в одной лодке – и артисты Театра Гоголя, и молодежь «Седьмой студии», и вроде бы благополучные зрители в зале. Но от чумы, сумы и следственного комитета не застрахован никто. Так что остается последовать рецепту Александра Сергеевича:
Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
Восславим царствие Чумы.
P.S.
Но есть еще один вариант из «Сцен из Фауста»: «Siri, все утопить»!
тут примчались санитары: «Маленькие трагедии» А.Пушкина в «Гоголь-центре», реж. Кирилл Серебренников: _arlekin_ — LiveJournal
В отсутствие режиссера премьера выпускается точно в срок — политически и морально ход безусловно оправданный, пожалуй что и единственно верный; но творческий риск велик — даже если вчерне спектакль отрепетирован под конец прошлого сезона, все равно постановщик на выходе что-то, возможно и многое, способен поменять, ну или хотя бы просто доделать, отшлифовать. Тем не менее риск себя оправдал — как ни у кого, включая самых фанатичных гонителей, не возникает всерьез подозрений, будто Серебренников что-то затевал с целью воровать деньги (ясно и круглому дураку, и конченому подонку: поиски украденного из госбюджета не в театре надо начинать, а если уж и в театре, так явно не с Серебренникова, тряхнуть бы сперва тех, у кого при любом режиме жизнь прекрасна, глядишь бы и посыпались золотые монетки…), так не может и быть сомнений, что сыгранные по плану вопреки всем препонам «Маленькие трагедии» — это авторский спектакль Кирилла Серебренникова. И сколь бы сложно, если не выразиться грубее, ни складывались мои отношения с «Гоголь-центром», сколь глубоко бы не считала себя лично оскорбленной мною Аня Шалашова — увы, не она одна, а все мы, и я сам в полной мере, легко, походя, не замечая того оскорбляем других, но до истерики болезненно переживаем всякий выпад, справедливый или нет, в собственный адрес — сейчас я радуюсь вместе с единомышленниками Серебренникова, а свои обиды с предубеждениями попридержу при себе, до того ничтожными они кажутся сегодня в свете общего положения дел.Радуюсь еще и потому, что в «Гоголь-центре» отсутствует намек на панику, нет чувства осажденной крепости, не возникает желание «запереться от чумы», но продолжается, насколько возможно при сложившихся обстоятельствах, нормальная творческая работа, разве что волонтеров в дежурстве по залу сменили дядьки-охранники с бейджами (но и те какие-то стремные, вместо того, чтоб наблюдать, как бы чего не вышло, либо спят, либо пишут смс, отрываясь от мобильника только для того, чтоб прямо во время действия ответить на частный телефонный звонок) — правда, попутно могу лишь сожалеть, что кажется, печальный опыт никого ничему не учит, и вспомнить, как не требовалось пророческого дара, чтобы предвидеть возможную перспективу проекта, начинавшегося с чрезмерно шапкозакидательского настроения под высоким покровительством Капкова и Абрамовича, ныне также почетными гостями присутствующих на премьере при совсем ином раскладе сил.
Между тем именно пушкинский «Пророк» служит своего рода эпиграфом к «Маленьким трагедиям», только пустыня на перепутье предстает залом ожидания на безвестной захолустной станции с буфетом — столики-стойки, «холодильный» прилавок с убогой снедью, обстановка чем-то напоминает вокзал, где когда-то, уже кажется очень давно, встретились в серебренниковском «Лесе» на сцене МХТ Счастливцев с Несчастливцевым (кстати, спектакль до сих пор существует и я недавно его пересматривал с введенным после Чурсина Молочниковым, а Молочников присутствовал в зале на «Маленьких трагедиях»). И вместо «шестикрылого серафима» влачащемуся в пустыне является зомби-людоед или робот-убийца (от греха без признаков пола), принимающийся рвать «пророка» на куски. Такая же зловещая фигура возникнет в первой из «маленьких трагедий» — с накинутой на плечи шинелью серафим-«зомби» обернется преследующим Моцарта «черным человеком». Здесь и далее пушкинский текст частично тонет в шуме и звоне, частично вытесняется рэп-речитативом, а в основном и вовсе уходит в титры. Вообще «Маленькие трагедии», не в пример большинству предыдущих постановок «Гоголь-центра», свободен от популизма и просветительского пафоса, нет стремления «понравиться» целевой аудитории, что-то «вложить в голову» публике — это в гораздо большей степени, чем до сих пор было принято в «ГЦ», честный разговор режиссера прежде всего с самим собой, а затем уже некое «послание» во внешний мир, что меня безусловно подкупило, но не одно это. И хотя говорить, будто в «Маленьких трагедиях» открылся небывало новый Серебренников — преувеличение, внешние формальные приемы все те же, прежние, узнаваемые, и набор исполнителей привычный, но кое-что неожиданное на уровне мировоззренческом в премьере действительно обнаруживается.
Да, как и следовало ожидать, Моцарт и Сальери в спектакле — молодые и ровесники, кислотники-электронщики (Филипп Авдеев и Никита Кукушкин). Сальери буквально «откачивает» бездыханного после очередного загула Моцарта, пока подобранный Моцартом слепой скрипач что-то пилит, сидя на толчке. Из того же унитаза Сальери вылавливает обрывки нотных листов — похоже, Моцарт по несознанке использовал их для подтирки. Но едва придя кое-как в себя, Моцарт даже тыкаясь случайно носом в клавиатуру синтезатора, извлекает прекрасную мелодию — одно слово, гений!
За «Моцартом и Сальери» следует «Скупой рыцарь», где молодежно-неформальный антураж уступает место криминально-мафиозному, и наследник клана Альбер (Георгий Кудренко), травмированный, подобно Моцарту, только не в пьяной гулянке, а при заезде на мотоцикле, искушаем возможностью отравить отца подобно тому, как Сальери поступил с Моцартом. Вроде бы лежащая на поверхности сюжетная «рифма» двух хрестоматийных произведений, почти всегда идущих в комплекте — но я не могу припомнить, чтобы где-то раньше эта параллель проводилась столь внятно и делалась очевидной.
Кроме прочих достоинств, в «Маленьких трагедиях» у Серебренникова, словно вопреки внешнему контексту, много юмора, думалось мне, давно им в нарастающем самодовольстве утраченного. Меня если что в работах Серебренникова гогольцентровского периода и угнетало, то их убийственная серьезность и полное отсутствие самоиронии — а тут и первая сцена «Скупого рыцаря» решена почти в ситкомовском духе, и в «Каменном госте», который в «Скупого рыцаря» словно врывается осколком первых реплик (так-то он играется во второй части спектакля, после антракта) много откровенно пародийных моментов. Тем примечательнее, что композиционно «Скупой рыцарь» вывернут таким образом, что дело оборачивается фактически отцеубийством, и свой ключевой монолог Барон (Алексей Агранович, не будучи актером по основному роду занятий, создал грандиозный драматический образ в «Обыкновенной истории», и снова поражает в «Маленьких трагедиях») произносит как «посмертный».
Лично для меня самое захватывающее в «Маленьких трагедиях» — работа с текстом, как никогда ранее у Серебренникова (этим скорее отличаются спектакли Богомолова) сложная, изощренная, по не всегда сразу понятным правилам. Конечно, набором из четырех «маленьких трагедий» материал спектакля не ограничивается, но помимо рэперских вставок в ход идет и собственно Пушкин, причем очень разный: уже упомянутый «Пророк» в качестве «эпиграфа» — с одной стороны, с другой — «интермедии» из «хулиганских» стихов (их эффектно отыгрывает Никита Кукушкин), и включенный в «Каменного гостя» ассоциативный ряд на «Я»: «я помню чудное мгновенье», «я памятник себе воздвиг нерукотворный», «я к вам пишу, чего же боле…» и т.д.; но, может быть, важнейший элемент — «Сцены из Фауста», которыми «прорастает» второе действие. Пара Гуан-Лепорелло (Георгий Кудренко-Семен Штейнберг), попадающая в условный Мадрид как в некий закрытый, запредельный мир позади жестяного забора с колючей проволокой, в какой-то степени спроецирована на тандем Фауст-Мефистофель, и это тем любопытнее, что дон Гуан предстает персонажем в значительной мере «сниженным», комичным (о былых возлюбленных он вспоминает, обращаясь к рогатому черепу — козы? на протяжении всей карьеры Серебренникова череп был переходящим из одной его постановки в другую знаком-символом…), Лепорелло же, напротив — трепещущий и дрожащий, извивающийся ужом живчик, чему отдает должное и Лаура. Виктория Исакова выступает и за малолетку-«кислотницу» Лауру, и за солидную вдову дону Анну — прием, к которому Серебренников прибегает не впервые, Марина Неелова у него в «Сладкоголосой птице юности» тоже была едина в двух лицах, играя в дуэте с Юрием Колокольниковым (и Колокольников тоже присутствовал в зале среди зрителей). С другой стороны, дона Анна «раздваивается», в одной ипостаси эту роль исполняет та же Виктория Исакова, а в другой — Светлана Брагарник в образе старухи-«мешочницы», и после встречи с Командором (саркофагом-холодильником для его тела служит не заброшенный с пролога буфетный прилавок…), словно между двумя сценами «Каменного гостя» проходят годы, десятилетия, вот и сам Гуан успевает поседеть; но к финалу эпизода возвращается прежняя Анна (Исакова). Этот мотив, связанный с категориями времени, старости, смерти предвосхищает венчающий композицию «Маленьких трагедий» необыкновенно пронзительный «Пир во время чумы».
Коврик на диване, красные галстуки и вымпелы с коммунистической символикой, водка в пластиковых стаканчиках — пир происходит в доме престарелых, обитателей которого забирает никакая не «чума», а просто смерть, старость, а вернее — время, и хуже, беспощаднее «чумы» (болезнь все-таки может пройти стороной…) нет. Забавно (тоже своеобразное проявление режиссерского чувства юмора), что «Пир во время чумы» у Пушкина открывает персонаж, обозначенный как «молодой человек». Самый молодой человек среди пирующих — Вальсингам, обезумевший после похорон всех близких и любимых. В остальных ролях — ветераны сцены театра им. Гоголя, и уже выходившие до того в «Каменном госте» Светлана Брагарник (одна из ипостасей доны Анны), Вячеслав Гилинов (его дон Карлос предстал папиком, судя по пальто и барашковой шапке, из числа старой номенклатуры, и заодно отождествился с Командором), а среди прочих — Майя Ивашкевич, на «пире во время чумы» изображающая Пушкина, в кучерявом парике и накладных бакенбардах декламирующая «Друзья мои, прекрасен наш союз…» Поминальные посиделки совмещают воспоминания из далекого прошлого с номерами «художественной самодеятельности», где ветераны подыгрывают кто на аккордеоне, кто на скрипке, а Мери-Брагарник вместо песенки из пушкинского оригинала исполняет давно забытый шлягер Александра Малинина на стихи Ларисы Рубальской «Печали свет» — этот стилизованный «романс» — «а наша жизнь стоит на паперти и просит о любви с протянутой рукой» — по меркам своего времени воспринимался как трэш, но в структуре «чумного» эпизода звучит на высочайшем градусе трагизма (Брагарник и в «Гоголь-центре» оставалась, как была в яшинский период, примадонной, играла главные роли в спектаклях, участвовала в драматических перформансах, но в такой степени ярко, как сейчас в «Пире…», проявляет себя впервые), и чем сильнее в этой сцене «снижен» пафос внешний, тем выше его внутренний градус. А максимума он достигает в «гимне» Вальсингама — «что делать нам? и чем помочь?» — пропетом под гитару прежде, чем за обитателями приюта явятся санитары скомандуют: по палатам.
У Серебренникова, по большому счету такое впервые, ну по крайней мере за много лет — вроде бы привычное для него соединение актуального, сиюминутного с как бы «вечным», «метафизическим», вот и в «Маленьких трагедиях» новости из телевизора постоянно сопровождают, то ли перекликаясь с ними, то ли проскакивая мимо, существование живых мертвецов вне человеческой истории. И разворачивается действо в выгородке-коробке с покатым, очень крутым подиумом-пандусом — либо та же самая, что в «Мертвых душах», либо аналогичная. Но раньше я всегда воспринимал моменты, отсылающие к проблемам жизни и смерти (не больше и не меньше) у Серебренникова, как если бы «смерть это то, что бывает с другими» — режиссер неизменно оставался сторонним наблюдателем, «магистром игры», менеджером шоу, а в «Маленьких трагедиях» и особенно в «Пире во время чумы» нет привкуса искусственности и прямолинейной памфлетности (несмотря даже на некоторые приевшиеся и лобовые отдельные «фишки» вроде выложенного светодиодами слова «совесть» — если прикрыть первые буквы, выходит «есть»), отсутствуют характерные для многих опусов «Гоголь-центра» потуги на дешевую «актуализацию» (даже реплика священника из «Пира» — «Матильды чистый дух тебя зовет» — это про Вальсингама, что бредит о жене похороненной — сама так и напрашивающаяся на то, чтоб ее подчеркнуть, подать как эстрадную репризу, не обыгрывается нарочно, хотя и неизбежно вызывает в зале смешки). Зато нехарактерная, но уместная сентиментальная «исповедальность» пробивается в «эпилоге» — он тоже подан через титры, выведенные на лист из жести, как своего рода беззвучный монолог напрямую от режиссера, но это тоже Пушкин, стихотворение «Предчувствие»: «Снова тучи надо мною Собралися в тишине; Рок завистливый бедою Угрожает снова мне…»
Как ни удивительно, но трагизм, у Пушкина с ироническим оттенком (трагедии же «маленькие», и гость «каменный», и рыцарь «скупой»), в спектакле Серебренникова проявляется в полную мощь, и юмористические, акробатические, пиротехнические и прочие приемчики из циркового или эстрадного обихода его лишь усиливают. Зато при поклонах Серебренников «выходит» на смонтированном видео, демонстративно оптимистичном, «обнадеживающим», по поводу чего у меня возникли кое-какие сомнения в плане его художественной уместности под занавес «трагедий», не слишком ли оно бравурное, но, допускаю, для «поднятия боевого духа» так и надо.
В Белорусском государственном театре кукол прошла премьера «Пушкин. Очень маленькие трагедии»
Театральный минимализм, что бы это ни значило, сегодня в тренде. А я порой все еще скучаю по пышным формам, по стилистическому и художественному изобилию мысли, по стремительной смене настроений на сцене, по тотальной бутафории и прочим изыскам. Премьера Белорусского государственного театра кукол «Пушкин. Очень маленькие трагедии» по известному циклу Александра Сергеевича Пушкина «Маленькие трагедии» в постановке главного режиссера театра Алексея Лелявского тоже предельно минималистична. 
Премьера «Пушкин. Очень маленькие трагедии».ФОТО СТАНИСЛАВА ВИГДОРЧИКА.
Вместе с тем при минимализме в ней задействовано большое количество кукол: от перчаточных до эффектных махин в человеческий рост. Есть маски и бюсты. Но ощущение бесконечной черной дыры, за которой только пустота, в которой они все и пропадают, остается стойкое. Четыре истории, так или иначе бичующие людские пороки — «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» и «Пир во время чумы», — хорошо известны по фильму Михаила Швейцера и другим театральным версиям. Многие строки из цикла стали крылатыми фразами: «Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю…» или «…Гений и злодейство — две вещи несовместные» и так далее. Потому от встречи с таким хрестоматийным материалом ожидалось чего-то сверхгротескового, как это часто бывает у Алексея Лелявского, и концептуального. Но все находки оказались в рамках театральных приличий. И напрасно слово «очень» в названии настраивало на игривый и легкомысленный лад. Легкомыслием здесь и не пахнет.
Алексей Лелявский предложил лаконичный, заостренный рисунок, атмосфера четырех камерных новелл почти близка к эстетике моноспектаклей. Медленное течение действия и некоторая медитативность позволяют четырем актерам полностью погрузиться в мир философских пушкинских поисков. Несмотря на то что в отдельных сценах присутствуют редкие всполохи фирменной иронии режиссера — например, перед каждой частью звучит практически постмодернистский диалог Пушкина с его няней Ариной Родионовной, — общее впечатление от премьеры довольно мрачноватое. Она вся пронизана мизантропическим настроением. Луч надежды так и не блеснет. Что ж, художник тоже имеет право захандрить. Людские пороки цветут сегодня пышным цветом, и мы все меньше видим примеров искреннего альтруизма и добродетели. Однако даже на столь душераздирающем зрелище глаз отдыхает: художник Татьяна Нерсисян предложила интересную сценографию. С одной стороны, не противоречащую духу Пушкина, а с другой — вполне отвечающую понятию актуальной. Удивиться в спектакле порой есть чему. Скупой рыцарь, например, предстает перед опешившими зрителями в образе хомяка. Авторы спектакля, видимо, в прочтении образа оттолкнулись от слова «схомячить».
Новеллы постепенно смещаются во времени, фантасмагорическая атмосфера нарастает, и вот уже на одном из персонажей в финальной части мы видим рабочую одежду. История про пир сыграна подробно и неторопливо. К ее финалу актер Дмитрий Рачковский выруливает к какому-то набатному настроению, от которого становится совсем не по себе. Добавляет своей мистической энергетики и музыка, а также концептуальные шумы и звуки постоянного композитора последних спектаклей Лелявского Леонида Павленка.
Картина мира в спектакле «Пушкин. Очень маленькие трагедии» определенно складывается не без влияния Босха и философии экзистенциализма. Но если у Сартра ад — это другие, то у Лелявского на этот раз ад — это наши пороки.
Добрый зритель в 9-м ряду.
«Личностный спектакль Серебренникова». «Маленькие трагедии» прошли с аншлагами
Премьера постановки «Гоголь-центра» прошла без режиссера. Впечатлениями о спектакле поделились известные деятели культуры
Спектакль «Маленькие трагедии» в «Гоголь-центре». Фото: «Гоголь-центр»В «Гоголь-центре» представили новый спектакль Кирилла Серебренникова «Маленькие трагедии» по мотивам пушкинской классики. Первые спектакли прошли с аншлагами.
Начало спектакля поневоле смотришь через призму: худрук под домашним арестом, и актуальностью отзывается каждое пушкинское слово, ведь актеры говорят классический текст. Однако очень быстро ощущение отступает, и зритель оказывается один на один с происходящим на сцене действием.
Евгений Гришковец драматург, режиссёр, актер, писатель
Правда, уже в финале ощущение возвращается: слова, кажется, имеют прямое отношение к Серебренникову. В финале его лицо спроецируют на элемент декорации, зал встанет и утонет в овациях. Кто-то крикнет «Свободу Кириллу». Говорит журналист Евгения Альбац.
Евгения Альбац журналист
Поддержать Серебренникова пришли в том числе Ксения Собчак, Евгений Миронов и Гор Нахапетян. Он рассказал, что в антракте все собрались в кабинете худрука.
Гор Нахапетян бизнесмен
В ближайшие дни с Серебренниковым, возможно, встретится гендиректор Большого Владимир Урин. О намерении обсудить с режиссером судьбу спектакля «Нуреев» Урин заявил еще на прошлой неделе, а вот что он говорит о «Маленьких трагедиях».
Владимир Урин гендиректор Большого театра
Если смотреть «Маленькие трагедии», как говорят, с холодным носом, то окажется, что второй акт очень затянут, особенно «Каменный гость». Спектакль идет около четырех часов, и нельзя сказать, было бы иначе, не будь Серебренников под арестом. В первом действии «Моцарт и Сальери» и «Скупой рыцарь», и они великолепны.
Добавить BFM.ru в ваши источники новостей?
В «Гоголь-центре» состоялась премьера нового спектакля Кирилла Серебренникова «Маленькие трагедии»
Сцена из спектакля «Маленькие трагедии». Фото пресс-служба Гоголь-центр
«Маленькие трагедии» Серебренникова – это театр как разновидность современного искусства на стыке с перформансом и инсталляцией. Конструкцию, которую мастерит в воздухе Филипп Авдеев, с моцартианской легкостью исполняющий роль Моцарта, легко можно было бы встретить в павильонах Венецианской Биеннале (эта подвешенная в воздухе конструкция напоминает о физико-техническом образовании режиссёра). Классический, заученный со школьных лет текст «Моцарта и Сальери», «Каменного гостя», «Скупого рыцаря» транслируется на задниках, просто напоминая о себе, режиссер с актерами находят ему не только актуальное воплощение, в соответствии с реалиями сегодняшнего дня (строчка «Матильды чистый дух тебя зовет!» из «Пира во время чумы» вызывает особую реакцию зала), но и акцентируют внимание на менее знакомых строчках поэта, не входящих ни в цикл «Маленьких трагедий», ни в школьную программу.
Так в спектакле, одним из участников которого является рэппер Хаски, звучат эротические стихи, принадлежащие перу великого поэта, или, например, замыкающее его стихотворение «Предчувствие»:
«Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне…
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?»
Не надо объяснять какие именно тучи собрались над Серебренниковым, да и вообще над всем современным искусством в нашей стране, «осмелившемся» существовать на бюджетные деньги. Еще чуть-чуть и к нему, кажется, начнут подбирать определения типа «антинародного», «сумбура вместо музыки» и т.д. Но аншлаги, собираемые «Гоголь-центром» (все билеты на «Маленькие трагедии» на сентябрь и октябрь уже проданы), и овации, которыми встречают спектакли Серебренникова, говорят о том, что у актуального театра в Россииесть своя преданная аудитория – она так же платит налоги, и так же имеет право на свой театр, как поклонники «Утра в сосновом лесу» имеют право на Малый театр и МХАТ под руководством Татьяны Дорониной.
То, что такой сложности спектакль продолжительностью почти четыре часа выпускается без его автора, находящегося под домашним арестом, – безусловная трагедия нашего времени. Провидческая сила режиссера ощутима в кромешном хорроре пролога, положенного на хрестоматийного, но открывшегося совершенно по-новому «Пророка» – в нем бездушный киборг вскрывает грудную клетку поэту, который в следующей сцене окажется Моцартом.
Но трагедия все же оптимистическая в том смысле, что демонстрирует качество театрального организма, созданного Серебренниковым. Невероятную сплочённость коллектива подлинных единомышленников, дышащих одним воздухом и живущих на одной волне с человеком, который его создал. Среди тех, чьи героические усилия сделали возможным выпуск спектакля в столь драматических обстоятельствах, – хореограф Евгений Кулагин, работавший с Серебренниковым над всеми его последними спектаклями, незаменимый помощник худрука «Гоголь-центра» Анна Шалашова, директор театра Алексей Кабешев, исключительного таланта молодые актеры из выращенной Серебренниковым «Седьмой студии», приглашенные звезды Алексей Агранович и Виктория Исакова и, между прочим, актёры старого театра Гоголя, срывающие овации на разыгранном ими «Пире во время чумы».
В театре «Русская антреприза» состоялась премьера спектакля «Маленькие трагедии» / Новости культуры / Tvkultura.ru
«Маленькие трагедии» – примета каждой эпохи. Свою версию пушкинского цикла – в отражении мира современного – предложил публике петербуржский режиссер Влад Фурман. Премьера состоялась в театре «Русская антреприза».
Четыре ключевых момента, обозначенные самим Пушкиным, — становление личности, любовь, творчество и смерть — дают богатейшие возможности поразмышлять над нашей жизнью. Ведь каждая из маленьких трагедий — больше, чем просто чья-то история.
«Это же не про Дон Гуана, это про тему — не хочу ходить на цыпочках, хочу жить, как хочу. И тоже — трагическая история: зависть, работа, предназначение», — объясняет режиссер Влад Фурман.
Это — про Дон Гуана, про Моцарта, про самого Пушкина и про любого из нас, поэтому режиссеру Владу Фурману не нужны исторические костюмы. А пафос текста, написанного почти двести лет назад, не кажется избыточным в реалиях сегодняшнего дня.
Артисты в спектакле исполняют по две роли. В этом тоже — философский взгляд на многогранность души и на природу творчества. А еще — на знакомый с детства текст Пушкина.
«Например, трагизм, совмещенный с иронией. Мне кажется, это очень интересно, когда это переплетается, не отдельно существует», — отмечает актриса Мария Мещерякова.
И, конечно, современный взгляд на классику — это изрядная доля эпатажа. Но ни один из таких эпизодов не случаен. Например, появление на сцене бойцов в камуфляже.
«Это — Шаги Командора. Левая нога и правая. Ведь Дон Жуану сказали: «Уезжай со своими стихами». Но он поэт. Он уехать не может, он вернулся, чтобы громко ходить. А Шаги не дают», — объясняет режиссер Влад Фурман.
Уйти или остаться? С кем остаться? Чем заплатить за талант? Человек перед выбором всегда был и будет самым интересным объектом для рассмотрения.
Новости культуры