«Журналистика — лучший способ посмотреть мир за чужой счет» // На троих — Блоги — Эхо Москвы, 23.12.2019
ОригиналТихон Дзядко: Это программа «На троих» в эфире телеканала RTVI. Приветствуем всех. Здесь ведущая Екатерина Котрикадзе.
Екатерина Котрикадзе: И Тихон Дзядко, разумеется.
Тихон Дзядко: И наш гость — Роман Супер, журналист, автор фильма «С закрытыми окнами».
Роман Супер: Шалом. Привет всем.
Тихон Дзядко: Вышедшего буквально недавно. Приветствую тебя.
Екатерина Котрикадзе: Привет, Рома. Доволен, как фильм приняли? Расскажи.
Роман Супер: Да. Слушай, сегодня только смотрели с Уржановым, продюсером этого фильма, количество лайков и дислайков на ютьюбе.
Екатерина Котрикадзе: Так.
Роман Супер: Я просто помню историю с Тимати, которого захейтили так, что ему пришлось видео удалить.
Тихон Дзядко: В смысле его…
Екатерина Котрикадзе: Видеоклип про Москву.
Роман Супер: Да. Где было какое-то рекордное количество дислайков. В нашем случае через пять дней после появления на ютьюбе у фильма 28 тысяч лайков и что-то там 700 дислайков. То есть 2% хейта — мне сказали, что это успех.
Екатерина Котрикадзе: Конечно.
Роман Супер: В интернет-мире.
Тихон Дзядко: А это как-то способствует продвижению, наверное? Если такая огромная разница между лайками.
Екатерина Котрикадзе: В ютьюбе.
Роман Супер: Ребят, я ничего не знаю.
Екатерина Котрикадзе: Мы знаем. Я вам могу сказать, что чем больше дислайков, тем меньше шансов, что это видео будет всплывать у людей в ютьюбе. То есть они его…
Тихон Дзядко: Разве что если ты Тимати и поешь про Москву. И все репостят.
Екатерина Котрикадзе: Это не всплывало. Это репостили просто в соцсетях.
Тихон Дзядко: Я понимаю. Я шучу.
Екатерина Котрикадзе: То есть продвижение ютьюбовское гарантированно, когда сильно больше лайков.
Роман Супер: Ок, хорошо.
Екатерина Котрикадзе: Ну да ладно.
Роман Супер: Слушайте, ютьюб ютьюбом, но кино запремьерилось в интернет-кинотеатре «Премьер». Меня дико радует этот рынок, который только-только сейчас начинает появляться. Наконец-то появляются какие-то форточки, куда можно сунуться, в виде этих интернет-кинотеатров. Мы запремьерились на одном из них. Это «Премьер». И у кино там очень быстро набежало больше 300 000 просмотров. А это по меркам русских интернет-кинотеатров больше, чем у самых топовых и очень дорогих сериалов, которые снимаются за десятки миллионов. А мы сняли за деньги, которые помещаются в носок, а кино при этом явилось драйвером для новых подписчиков интернет-кинотеатра. И это очень мне понравилось, порадовало. Я всегда говорил, что документальное кино может быть гораздо более привлекательным и притягательным, чем игровое.
Екатерина Котрикадзе: А что нашли зрители, на твой взгляд? Действительно, это удивительная история, потому что документальное кино о Децле (мы еще спросим, почему именно о нем), раз уж ты затронул этот феноменальный показатель: сериалы собрали меньше на платформе «Премьер» (мы это тоже изучили, знаем), чем документальное кино о герое нашего детства. Чем ты объясняешь этот зрительский интерес?
Роман Супер: Слушай, я вообще называю Россию страной нерассказанных историй, если честно. Мне кажется, что интерес появился потому, что появились люди, которые эти истории начали рассказывать. Рассказывать не в духе и не в стиле телевизионных криков, обкашливаний, скандалов, склок, кто там наркоман, кто не наркоман, а кому достанется наследство, а кому не достанется, а может быть смерть инициирована, а не по-настоящему. И вот этот весь бред. А ведь можно те же самые истории рассказывать нормально, по-человечески, относясь к зрителю как к собственному ребенку, которому ты сказку читаешь, и уважать его. Мне кажется, что поэтому кино и успешное. Слушай, мы еще проверим. Мы сейчас снимем еще несколько фильмов вот так хорошо.
Екатерина Котрикадзе: Тоже о людях?
Роман Супер: Конечно, о людях. И проверим, интересно ли. Вот если интересно, то значит у документального кино ренессанс в нашей стране. И это круто.
Тихон Дзядко: Я признаюсь честно. Притом, что я был страшно за тебя рад, но я был очень удивлен, что когда появилась информация о том, что ты снимаешь фильм о Децле и что вы собираете средства на него, за сколько дней вы собрали необходимую сумму?
Роман Супер: Необходимую, наверное, дней за 10 все-таки.
Екатерина Котрикадзе: Это очень быстро.
Тихон Дзядко: В любом случае — быстро. Большую сумму вы собрали быстро.
Роман Супер: И потом еще дня 4 это повисело, там какие-то дополнительные деньги пришли, и мы закрыли…
Тихон Дзядко: Почему? Я был удивлен, потому что для меня (и мне казалось — для многих) Децл никогда не был (а сейчас, в 2019 году — особенно) Цоем, он не был каким-то героем поколения.
Екатерина Котрикадзе: Не был русским Эминемом, например. Даже в твоем фильме, который я смотрела, там ведь очень честно рассказано о том, что Децл был просто сыном своего папы и что его папа просто его привел и сказал: «Чуваки, давайте, помогите, есть мальчик. Вот у него есть комплекс низкого роста. И поэтому надо ему помочь, чтобы этого комплекса не было». И я думаю тоже, как и Тихон, что это же история такая… И тогда мы об этом так думали, в 1990-х, хоть я и слушала, что Децл — это такой мальчик, которому просто очень помогли, поэтому он стал… А почему же ты решил о нем…
Роман Супер: Почему сейчас откликнулось так всё?
Екатерина Котрикадзе:
Почему для тебя стал именно Децл тем человеком, о котором ты захотел снять кино?Роман Супер: Первое. Потому что про Децла ничего не было снято. И мне казалось, что сейчас будет снято всякое дерьмище. Мне показалось, что нужно снять что-то хорошее.
Второе. Децл — это, конечно, история гораздо шире и глубже, чем история про мальчика, который поет. Децл — это архетипическая абсолютно история, связанная с твоим, Тихон, даже если ты его не слушал, как и я, детством, с твоим, Катя, даже если ты не слушала его, как и я в детстве, и с моим, и еще с миллиардом людей, для которых в начале 2000-х годов появился, например, телеканал MTV, появилось, например, вообще очень много разной новой музыки, которую мы не знали и даже, может, наши родители не знали, а она вдруг взяла и благодаря Зосимову и его коллегам появилась. Это про наши самые классные, самые лучшие молочные годы начала 2000-х годов, когда мы были уже взрослыми детьми, когда мы познавали мир, когда хотели как раз узнавать новую музыку, новую культуру, новую одежду, новые шмотки, жвачки, наклейки, плееры, диски, первые поездки за границу. Вот это ассоциация со всем этим. Для меня так уж точно. И судя по тому, что кино хорошо посмотрели, не только для меня.
История Децла — это практически шекспировские страсти и библейские сюжеты. В нее умещаются и конфликт отцов и детей, вечный мотив, про который можно рассказывать и рассказывать. В нее умещается мотив испытания деньгами, который тоже можно обсуждать вечно. Как человек на все это реагирует, способен ли он это, будучи маленьким и слабым, вынести? В это включаются… В конце концов, большая семейная драма. Люди любят мелодрамы, люди любят семейные драмы и семейные какие-то конфликтные истории. В этой истории слишком много компонентов, которые обречены собраться в один большой интересный сценарий.
Тихон Дзядко: Эти компоненты не раскладывались так четко, когда ты спус
echo.msk.ru
Секреты супержурналистики — Роман Супер — Телехранитель — Эхо Москвы, 28.07.2013
Е.АФАНАСЬЕВА: Добрый вечер. В эфире – «Телехранитель», программа о сути телевидения, о тех, кто определяет и хранит эту суть. В студии – Елена Афанасьева. И как всегда по воскресеньям говорим мы с вами о персонах, программах, событиях и антисобытиях, которые влияют на то, каким наше телевидение будет сегодня и завтра. Сегодня у нас в гостях Роман Супер, корреспондент программы «Неделя» с Марианной Максимовской, которая выходит, как вы знаете, на канале РЕН ТВ. Добрый день, Роман.Р.СУПЕР: Здрасьте, Лена, здрасьте, страна.
Е.АФАНАСЬЕВА: Наш SMS-номер +7 985 970-45-45. Вы можете задавать свои вопросы и высказывать свои комментарии по теме, которую мы обозначили как «Секреты супержурналистики». В общем, тема напрашивалась.
Р.СУПЕР: Слушайте, формулировка такая, что…
Е.АФАНАСЬЕВА: Ну так извините, Роман. Как с вашей фамилией или… Вот, сразу первый вопрос, который пришел еще до объявления нашего SMS-номера. «Роман, а Супер – это, на самом деле, ваша фамилия или творческий псевдоним?»
Р.СУПЕР: Я каждый день раз по 5, по 6 отвечаю на этот вопрос.
Е.АФАНАСЬЕВА: Придется повторить для тех слушателей, которые еще не знают ваш ответ.
Р.СУПЕР: Слушайте, я не настолько безумный и безвкусный человек, чтобы брать такой странный псевдоним.
Е.АФАНАСЬЕВА: Откуда такая фамилия?
Р.СУПЕР: Фамилия эта настоящая, она от папы. Папа – Супер, дедушка был Супер, прадедушка был Супер. Дальше я не знаю.
Е.АФАНАСЬЕВА: Ну тогда что же вы смущаетесь, когда?..
Р.СУПЕР: Ее этимологию я не знаю. Может быть, кто-то мне подскажет, откуда она.
Е.АФАНАСЬЕВА: Так, уважаемые генеалоги, если вы знаете…
Р.СУПЕР: Да, или родственники, которых я не знаю. Напишите что-нибудь.
Е.АФАНАСЬЕВА: Или родственники Романа. Если есть еще Суперы, пишите, пожалуйста. Может быть, так Роман найдет истоки своей фамилии. Раз уж вам по жизни она была дана, то вот вы обречены все делать просто супер.
Р.СУПЕР: Ну, это очень большая ответственность, и с этой фамилией, действительно, жить непросто. И нелегко.
Е.АФАНАСЬЕВА: А как часто подкалывают, издеваются, не верят? Ну, не верят, как я понимаю, часто.
Р.СУПЕР: Не верят все, конечно. Подкалывали в детском саду. Но тогда выработался иммунитет, и я уже как-то не обращаю внимания.
Е.АФАНАСЬЕВА: Понятно. Кто выжил в детском саду, то уже наших российских зрителей переживет.
Р.СУПЕР: Да ладно, нормальная фамилия. Простая русская фамилия, в конце концов.
Е.АФАНАСЬЕВА: Действительно. Ну, так как, все-таки, вы ей следуете, в прошлом году даже критики, Клуб телепрессы назвали вас, по сути, персоной сезона, как это правильно называется, и сформулировали, формулировка этого приза, который вам вручили, была «Репортер на лезвии иронии».
Р.СУПЕР: Да. Не я это придумал.
Е.АФАНАСЬЕВА: Нет, я знаю.
Р.СУПЕР: Слушайте, это было очень приятно.
Е.АФАНАСЬЕВА: Так как я раньше в этом клубе состояла до того, как сама ушла работать на телевидение, я знаю, что это целый ритуал. Мало того, что проголосовать, так еще и придумать формулировку. Поэтому обычно формулировки моих коллег очень точны. Что же это за лезвие, расскажите?
Р.СУПЕР: Слушайте, во-первых, мне было очень приятно оказаться лучшим по мнению телекритиков. И, наверное, только потому, что меня поставили в один ряд с такими гуру, замечательными людьми как Павел Альбертович Лобков и Катя Гордеева, которые для меня с самого детства были, ну, просто лучшими в профессии.
Е.АФАНАСЬЕВА: Ну, этот приз до вас получали Владимир Владимирович Познер, Леонид Геннадьевич Парфенов. Ну, в общем, люди, мягко говоря, не последние в профессии.
Р.СУПЕР: Да нет, ну, слушайте, не мне, мне кажется, судить, насколько я ироничен или не ироничен в своих сюжетах и в своем телевизионном творчестве. Ну, как есть, так есть.
Е.АФАНАСЬЕВА: А это время такое, когда человек, который получает приз как персона телевизионная, ну, то есть ярчайшая личность или среди телевизионных профессионалов вручают приз в том числе за иронию. Иначе не быть в профессии сейчас первым?
Р.СУПЕР: Ну, мне кажется, и время такое. Да и ирония – очень классная штука. Мне кажется, что чем больше человек улыбается даже в самых сложных моментах и в самых сложных темах, не обязательно эта улыбка должна быть «ха-ха». Эта улыбка может быть гораздо грустнее, чем слезы, мне кажется.
Е.АФАНАСЬЕВА: Для тех наших слушателей «Эха Москвы», которые не видели, может быть, все ваши репортажи или вообще не видели, в каких репортажах без иронии никуда? Вот, из тем последнего сезона где можно было выжить только…
Р.СУПЕР: Ну, каждый поход в Государственную Думу – это, конечно, испытание иронии.
Е.АФАНАСЬЕВА: Для собственной иронии?
Р.СУПЕР: Да. Вот. Ну и как-то делать сюжеты про этих наших любимых депутатов по-другому, мне кажется, уже просто невозможно. Потому что ты заходишь в Государственную Думу и там ирония из всех стен. Из этих ковров красных на каждом этаже, из этих дубовых дверей и из этих дубовых спикеров.
Е.АФАНАСЬЕВА: Я напоминаю, это Роман Супер, корреспондент программы «Неделя» с Марианной Максимовской, которого в прошлом году телекритики признали персоной телевизионного сезона. Наш SMS-номер +7 985 970-45-45. Роман, вы – человек, в общем, нового поколения журналистики, то есть та плеяда блистательных репортеров, которая когда-то в 90-е родилась на старом НТВ, потом появлялись отдельные очень сильные репортеры на разных каналах, работали. Она как-то, в общем, рассредоточилась по российскому не только медийному рынку. Кто-то ушел из профессии, кто-то занимается другим делом, кого-то просто не видно, хоть в профессии остался. И новое время 2000-х – оно, в общем, репортеров рождало мало, а, вот, наши десятые, хотя уже третий год идет, практически новых фамилий нам и не подарили. Вот, вы – одно из редких исключений. Что происходит с профессией? Репортер перестал быть заметной профессией или что?
Р.СУПЕР: Слушайте, ну, это какая-то очень грустная история. Не хочется лить слезы, но немножко польем. Ну вот смотрите. Выходила до последнего времени программа «Парфенов» на телеканале «Дождь», да? Ну, замечательная же программа, которую делали лучшие люди в этой профессии в этой стране. Собственно, Леонид Парфенов, Саша Уржанов, на мой вкус лучший телевизионный редактор современности. Ее делали лучшие корреспонденты, которые стали известны стране по первому сезону «Центрального телевидения».
Ну и что? Часто цитировали эту программу? Часто на эту программу обращали внимание? Снимала эта программа с должностей проворовавшихся чиновников и депутатов, о которых они делали классные репортажи, по-настоящему классные репортажи? Платили зрители деньги за эту программу, да? А программа просила денег, потому что понимала, что это единственный способ…
Е.АФАНАСЬЕВА: Ну, сбор средств у населения в нашей стране это вообще отдельный случай.
Р.СУПЕР: Да. Слушайте, ну вот тогда у меня вопрос. Тогда, может быть, просто все это как-то перестало вызывать какой-то отклик массовый?
Е.АФАНАСЬЕВА: Хорошо. Но программа, в которой работаете вы, «Неделя» с Марианной Максимовской, она, в общем, одна из самых, тьфу-тьфу-тьфу, успешных, стабильных. Хотя, есть здесь вопросы, которые прислали нам заранее и на сайт «Эха Москвы», и мне в соцсетях. Спрашивает Данил Тармазинов: «Правильно ли мы понимаем намеки на Facebook Романа, что прошлый сезон был последним из свободных для «Недели»?» Вот, какова ситуация с вашей передачей и что за намеки?
Р.СУПЕР: Я надеюсь, что этот сезон был не последним. Я надеюсь, что и следующий будет сезон, и еще через сезон, и еще много-много сезонов. Но просто мы все живем не в безвоздушном пространстве, и не нужно думать, что мы какая-то особая резервация, которая поставлена в какие-то очень другие условия. Иногда бывает сложно довести тот или иной сюжет до эфира.
Е.АФАНАСЬЕВА: Вот, вопросов на эту тему тоже много.
Р.СУПЕР: Но нужно отдать должное просто Марианне Александровне. Я всегда говорил, что русская женщина может все, особенно если она еврейка. Вот, Марианна Александровна, не знаю как, доводит до эфира всё. 99,9% всего того, что мы обсуждаем на летучках.
Е.АФАНАСЬЕВА: Вы, по сути, отвечаете на вопросы, которые заранее прислал человек с ником Артем Р: «Роман, а канал РЕНТ ТВ – последний независимый или уже нет? Бывали ли случаи, когда ваш сюжет блокировали или не пускали в эфир, например, по звонку сверху?»
Р.СУПЕР: Слушайте, я вот не могу за весь канал ответить, потому что выше 4-го этажа, где находится моя редакция, я не поднимался особо никогда. Так, пару раз в архив ходил. Но я могу сказать про себя. Ни один из моих сюжетов с эфира не был снят, это абсолютно честно, точно и, вот, клянусь просто.
Были вопросы по некоторым формулировкам в текстах, да? Но ход моих мыслей никто никогда не ломал и не менял.
Е.АФАНАСЬЕВА: Значит ли это, что по-прежнему программа Марианны Максимовской остается такой небольшой резервацией, ну, вот, где что-то можно, вот, небольшой такой островок свободы слова на отечественном телевидении?
Р.СУПЕР: Ну, это, безусловно, резервация, но мы все над этим работаем. То есть это не какая-то, знаете, богом данная….
Е.АФАНАСЬЕВА: А как вы работаете? Во
echo.msk.ru
у каждого должна быть возможность снимать то, что вызывает отклик прямо сейчас
В беседе с «Русским шаффлом» Супер прокомментировал слова Антония Толмацкого — сына музыканта Кирилла Толмацкого (известного как «Децл»). Сын исполнителя назвал Супера аферистом, которые не имеет права собирать деньги на документальный фильм о его отце.
По мнению Супера, у него, как и у каждого человека, должна быть возможность снимать те фильмы, «которые вызывают внутренний отклик прямо сейчас». «Никто не может монополизировать право на это», а также никто не может заставить смотреть кого-то эти фильмы, — считает журналист.
Собеседник телеграм-канала сказал, что тема биографического фильма о Децле «буквально висит в воздухе» и продиктована «жизненной амплитудой Кирилла». Из «мальчишки в широких штанах» Толмацкий стал «дядькой» с желанием разорвать отношения с системой, объяснил он.
«Соблазна нахваливать Кирилла после его смерти у меня нет, у меня есть желание взглянуть на историю его творческого пути с холодным сердцем, чтобы разогреть чужие», — признался Супер. Он также уточнил, что в своем фильме не будет затрагивать тему семейного конфликта Толмацких.
18 февраля журналист Роман Супер объявил сбор денег на документальный фильм о Кирилле Толмацком. За две недели до этого, в ночь на 3 февраля музыкант скончался от остановки сердца. На следующий день сын Децла, Антоний Толмацкий, в своем инстаграме написал, что Супер — аферист и не имеет права собирать деньги на байопик о его отце. Он призвал подписчиков не жертвовать деньги на картину и добавил, что журналист «спросил разрешение» на фильм только у Александра Яковлевича — отца рэпера. А он, по мнению сына музыканта, «в этой ситуации вообще властью не обладает».
Александр Толмацкий у себя в фейсбуке написал, что считает Романа Супера одним из немногих, у кого может получиться снять фильм о его сыне. Комментарии своего внука Толмацкий назвал «полной ерундой», уточнив, что за спиной ребенка «стоит очень страшный и опасный манипулятор».
Позже о конфликте высказалась и мать музыканта — Ирина Толмацкая. Она подтвердила, что деньги на фильм о ее сыне собирает реальный режиссер, а не аферист. «Разрешений ему для этого не нужно, только права на какие-то материалы. Спасибо всем за понимание», — написала она в инстаграме.
rtvi.com
Новая жизнь журналиста Романа Супера
Новая жизнь журналиста Романа Супера — Агентство ТВ-2 — актуальные новости в Томске сегодняАрхив ТВ2
ТВ2
12.04.2016
- В 2013 году академия ТЭФИ признала Романа Супера лучшим репортером страны. Тогда же он стал лучшим журналистом страны по версии журнала «Сноб». А в 2014-м, после закрытия программы «Неделя с Марианной Максимовской» на «Рен-ТВ», Роман остался без работы.
- Благо, нашлись люди, которые предложили журналисту написать книгу, помогающую раковым больным бороться и жить, и на несколько месяцев – время ее создания — избавили его от финансовых проблем. Так появилась «Одной крови. Любовь сильнее смерти» — очень личная книга, основанная на опыте собственной семьи – самого Романа, его жены Юлии, их сына.
- А Первый канал по предложению его Генерального директора Константина Эрнста заключил с журналистом договор на создание фильма о «людях-бабочках» — больных буллёзным эпидермолизом. Героиней фильма стала «человек без кожи» — 26-летняя Надя Кузнецова из Нижнего Новгорода. Роман познакомился с девушкой еще при подготовке сюжетов для «Рен-ТВ», а затем организовал сбор средств на ее лечение в Германии. Немецкие врачи вернули девушке пальцы, сросшиеся в детстве из-за неправильного для ее болезни ухода. Фильм «На кончиках пальцев» пока не прошел в эфире Первого канала, и в интернете его найти нельзя. Однако он уже отобран для показа на фестивале в Каннах.
- Встреча в Тель-Авиве была посвящена презентации книги «Одной крови» и фильма «На кончиках пальцев». Роман, вместе с которым были его жена и пятилетний сын, говорил не только про книгу и фильм, но и про свою нынешнюю жизнь.
- Живет он сейчас в Израиле. Причины в основном личные: здоровье жены и возможность пользоваться услугами израильской медицины, благополучие и будущее ребенка.
- — Но все-таки работа требует моего присутствия в редакции. Поэтому мы на какое-то время возвращаемся в Москву, с большим трудом зарабатываем деньги, которые здесь улетают за пять минут, и снова едем зарабатывать.Ну и важна еще ситуация с политическими свободами в стране, где я родился. Мы на «Свободе» в Москве работаем так, словно каждый день – как последний. Никто не знает, в какой момент нас закроют. Предыдущую мою работу закрыли по политическим причинам по личному распоряжению президента.
- — Вы не можете работать на российском ТВ, вы не согласны с тем, что происходит у вас в стране. И при этом вы с уважением говорите о Константине Эрнсте… Каким образом это сочетается?
- — Во-первых, я общаюсь с Эрнстом, потому что мир не чёрно-белый. Потому что Константин Эрнст не является Гитлером. Информационная составляющая Первого канала – это, конечно, тихий ужас. Я уверен, что Константин Львович Эрнст считает так же. Однако он поставлен в определенные обстоятельства. Конечно, он может уйти с Первого канала. Но тогда невозможно даже будет представить себе, что на главном телеканале страны появится фильм про девочку, которой возвращаются пальцы. Или фильм под названием «Русские евреи» Леонида Парфёнова, который выходит на Первом буквально в эти дни – это совершенно потрясающая картина, настоящее культурологическое исследование. В личной жизни Константин Львович – прекрасный эрудированный глубокий человек, с которым интересно общаться.
- Что касается оппозиционной журналистики… Я сейчас работаю на радио «Свобода», против которого ведется агитация, сложившаяся с советских времен. Многие ньюсмейкеры и спикеры, которых я хотел бы на «Свободу» привести, до сих пор считают, что мы разваливаем Советский Союз, которого давно уже нет. Из-за этого многие персоны, которых считают «позиционными», а не оппозиционными, бегут от «Свободы». Такова реальность современной России. Самый распространенный ответ человека из околокремлевских кабинетов в ответ на приглашение: «Я не могу разговаривать с ЦРУ». — Поэтому я привожу к микрофону других людей.
- Под общий смех кто-то из слушателей пошутил: «Они просто не знают, что ты – не ЦРУ, а «Моссад».
- В середине встречи у входа послышалось оживление.
- -City manager is here, — произнес по-английски Роман, стоявший лицом ко входу. Все оглянулись. За пару дней до встречи стало известно, что ею заинтересовался мэр Тель-Авива.
- — Всем привет! – представила мэра города его сопровождающая. – Мэр города услышал, что тут происходит такая интересная встреча, и решил ее посетить.
- Мэр Тель-Авива, Рон Хульдаи, произнес свою небольшую речь прямо от двери.
- — Я очень рад, что вы с нами, что вы здесь сегодня, – переводила его слова сопровождающая. — Тель-Авив – это культурная столица Израиля. Меир Дизенгоф, первый мэр Тель-Авива, понял значение культуры для города еще сто лет назад. Он отдал два этажа своего дома и ушел жить на третий для того, чтобы создать музей. Меир Дизенгоф говорил так: «Я ничего не понимаю в опере, но я понимаю, что опера нужна!».
- Процент тель-авивских улиц, названных именами художников, писателей, музыкантов, — самый большой среди городов мира. И это не случайно.
- С самых первых лет культура в Тель-Авиве создавалась не «сверху вниз», не насаждалась отцами города, а наоборот – она создавалась вначале внизу – именно так, как сейчас это здесь происходит. Именно потому я рад видеть вас, продолжателей этой традиции. Очень надеюсь на то, что и новые репатрианты, и не новые репатрианты – мы все вместе в будущем сможем продолжать начатое.
- Мэр был без телекамер, просто и неофициально одет, и, кстати, выборов у него не предвидится. Как получилось, что глава большого города пришел на такую встречу? Говорят, кто-то из советников мэра, занимающихся алиёй (репатриацией в Израиль) сказал ему, что Тель-Авив сейчас напоминает Париж двадцатых годов прошлого века. Много новых людей и новых ярких тенденций в культуре. Рон Хульдаи хочет быть в курсе.
- После ухода мэра разговор продолжился. Роман говорил о личных планах. Вместе с теми, кто живет в Израиле давно, обсуждал, чем он сможет заниматься: если переезжать окончательно, надо знать, как зарабатывать на жизнь. Всё же русскоязычному журналисту, как и вообще гуманитарию, в Израиле непросто. Даже если этот журналист – блестящий профессионал. Жаль, что такие люди не нужны сейчас России.
tv2.today
Роман Супер о лечении рака в Москве — The Village
Следующий этап самый важный и ответственный. Поиск места, где вы будете лечиться. Поиск человека, который будет лечить. Вытираем литры пролитых слёз и хладнокровно думаем, кто и как может помочь.
Снова везение. Господь распорядился однажды познакомить и подружить меня с прекрасным человеком и журналистом, который, возможно, побольше многих российских врачей сделал и продолжает делать для развития онконауки в России. Короче, Катя Гордеева дала телефон одного хорошего детского гематолога. Который дал телефон одного хорошего взрослого гематолога в Онкологическом центре имени Блохина (в народе — просто Каширка).
И вот здесь важно понять, где вы лечитесь: в России или не в России. Понять это можно, поговорив с доктором, чья компетенция не вызывает у вас вопросов. Проблема в том, что онкология слишком разная, упрямая и неоднозначная. С чем-то, как, например, с заболеваниями крови, успешно, соблюдая зарубежные протоколы лечения, умеют справляться у нас в стране. Что-то, как, например, рак прямой кишки, до сих пор не столь очевидно для отечественных врачей: в таких случаях (и, конечно, при ваших финансовых возможностях) ответственный доктор пожелает вам Германию или Израиль.
Есть деньги, прочные дружеские связи
с кем и где нужно, известность, блат, широкий круг общения — всё будет быстро и достойно.
Мы остались в Москве и поняли: говорить о том, что у нас не лечат от рака, — значит врать. Но. Говорить о том, что в России можно успешно лечиться от рака без блата, — значит тоже врать. Говорить о том, что каждый заболевший раком россиянин может с улицы и бесплатно попасть к специалисту в хорошую, то есть московскую или питерскую, клинику, — значит повторять лживую мантру за министерством здравоохранения. За несколько месяцев, проведённых на Каширке, нам не встретился ни один человек с улицы. Все попали через знакомых или знакомых знакомых. Исключение — больные с редкими видами онкологии. Такие люди попадают к врачам без блата. Думаю, потому, что их рак просто очень важен и интересен для науки. Интересна ли кому-нибудь их жизнь? Не уверен.
Ещё встретился вечно шаркающий тапками простой паренёк Серёжа из глубокой провинции, в кожаной куртке и спортивных штанах. Ему не повезло с толковым мнительным отоларингологом, Катей Гордеевой, московской пропиской, нужным номером телефона, деньгами. Серёжу направили на Каширку, когда маленькая шишечка под ключицей успела превратиться в здоровенный футбольный мяч. Диагноз, оформление всех документов, чтобы попасть в Москву, неотвратимые многочисленные очереди заняли у Серёжи вечность. После всех положенных курсов химиотерапий у парня почти сразу обнаружился рецидив. Или, как он жизнелюбиво это называл, — «небольшой рецидивчик». Его рак оказался резистентным к лечению. Вся Каширка молится за Серёжу: господи, сделай такое чудо, чтобы он если и не вылечился, то лечился ещё много-много лет, сделай так, чтобы шарканье его тапок не замолкало. Просто для многих пациентов Онкоцентра это шарканье напоминает о жизни.
www.the-village.ru
Молодой папа. Как не сойти с ума, когда у вас рождаются дети
Мне говорили, что жизнь изменится. До этого мы шесть лет подряд зимовали в Индии. Хотели зимовать и дальше. Но сын решил, что будет иначе. Следующей и еще следующей зимой мы сидели дома и ели новогоднее оливье вместо масала-досы. Это была первая и самая безобидная жертва. Бог с ним, с Индостаном. В конце концов, в Варанаси за последние десять тысяч лет не изменилась даже цена на велорикшу. Не изменится и к моей старости, когда я буду посвободнее.
Но потом мы лишились и Москвы. В Москве у нас была не очень уютная и не очень удобная съемная квартира, куда с трудом бы влезали три человека. В Москве много машин, развлечений и нет бабушек. Пришлось переехать в Подмосковье, в родной Дмитров. Там есть чем дышать, сердобольные бабушки и из развлечений только супермаркет Spar по выходным. Но сыну так будет лучше.
Когда малыш еще совсем малыш, он много спит. Ест. И ходит в туалет. И, кажется, это очень просто. Ты просто катишь его коляску, как колесо Дхармы. Катишь и катишь. Катишь и катишь. Катишь и катишь. Он иногда просыпается, ты его кормишь. Переодеваешь. Он засыпает — и ты снова катишь. Вот тебе и все просветление. Медитативный цикл, лишенный всякой суеты. Приятная зияющая буддистская пустота. Ты много дышишь, слушаешь айпод и думаешь о том, на что никогда не было времени. Только колесики поскрипывают. А ребенок посапывает.
«Ты с ума сошла, что ты все время ноешь? Это же кайф. Весь день гуляешь, а он спит», — упрекал я свою вечно расстроенную жену. Жена смотрела на меня грустными глазами уставшего сенбернара и просила… хотя бы понимания. А я не понимал, что я должен понять, и уезжал в очередную командировку, переполненную событиями, новыми людьми и эмоциями.
Я все пойму через пару месяцев, когда Юле по самым сраным обстоятельствам придется уехать к своей больной маме на месяц. И оставить меня с собственным сыном один на один. Ну, думаю, фигня же. Мои предки сорок лет мотались по пустыне без воды и еды. И ничего. Месяц с полугодовалым сыном? Пф.
Все инструкции висели на холодильнике. Утром — 240 граммов смеси с добавлением трех ложек каши. Обед, полдник и ужин. Разные цифры, во сколько он точно должен спать, во сколько купаться, во сколько любимый мультик по дебильному пропагандистскому, но единственному в стране детскому телеканалу «Карусель». На полочке — целый стратегический запас конины в баночках. Другое мясо Лука тогда почему-то не ел. Только конину с добавлением чернослива. Миллиард подгузников под кроватью. Виниловый проигрыватель, пластинки и все макбуки — под потолком: в последнее время Лука ими заинтересовался, и Юля решила их спасти. Нашу первую ночь вдвоем мы провели, как и все следующие. Лука мирно спал на середине большой родительской кровати. Я лежал с самого краю, трепетно держал его за ручку и охранял его сон, только под утро проваливаясь в какое-то забытье. Но очень ненадолго.
Семь утра. Сын давно на ногах. На коленях, если точнее. На моем лице, если еще точнее. Есть люди, которых я никогда не смогу понять. Это те лжецы, которые, захлебываясь от счастья, рассказывают нам всем, как круто и просто иметь маленького ребенка. Кем же это надо быть, скажите мне, чтобы год каждый день, несмотря ни на что, несмотря на бессонницу, несмотря на то, что до двух ночи мыли полы (а это иногда единственное время, когда на это есть, извините за мой русский, время), несмотря на то, что у малыша всю ночь болел живот и он по этому поводу орал что есть мочи часа три подряд… Так вот, несмотря ни на что, просыпаться целый год в семь утра и получать от этого искреннее удовольствие? Конечно, мастера йоги учат нас просыпаться каждый день с первыми лучами солнца… Но это другое.
Кто на этой планете искренне радуется тому, что год не спит нормально? Никто. Я обращаюсь к вам, мамаши с синяками под глазами! Хватит врать. Вы все страдаете. Вы еще слишком молоды, чтобы по-старчески просыпаться с первыми лучами солнца и с улыбкой, прислонившись к радиоточке, завтракать в семь утра. Вы не пенсионеры, чтобы от этого кайфовать. Вы хуже. Вы молодые родители.
К этому нельзя привыкнуть. Очень хочется спать. Ну пожалуйста, Лука, еще полчасика. Просто полежи рядом. Папа очень не выспался. Все еще спят. Все собачки. Все котятки. Все птички. Все, бл…дь, даже гребаные позитивные диджеи утренних радиоэфиров спят. Давай и мы поспим чуть-чуть. Говоришь все это с закрытыми глазами, не веришь, что начался новый день. Начался неприлично рано.
Ты приходишь в какое-то оцепенение. И даже не от того, что дико хочется спать, а от осознания того, что впереди новый день и он ничем, черт возьми, ничем не будет отличаться от вчерашнего или завтрашнего. Никаких новых событий, людей и эмоций, как в интересных командировках.
Маленький ребенок — это чудовищная дисциплина. Ключевое слово — «чудовищная». Пострашнее армейской. Ты четко понимаешь, что тебя ждет через пять минут. И через пять часов. Встали, поели, поиграли в игрушечный руль. Оделись, прокатились с горки, уснули. Проснулись, поели, поиграли в игрушечный руль, оделись, прокатились с горки, уснули. Иногда игрушечный руль меняется на пирамидку. А горка на качели. И уже это ничтожное разнообразие воспринимается как разнообразие. Этот набор действий уничтожает тебя как личность с двумя высшими образованиями.
Через четыре дня я начал пробовать выцарапывать хоть десять минут на себя. Но всякий раз, когда ты ложишься на диван и открываешь «Фейсбук», накатывает такая ненависть к самому себе… Твой собственный сын одиноко скучает на полу с ненавистной неваляшкой, а ты, свинья, уставился в ленту друзей, бессмысленно ненавидящих в интернете Путина… Какого черта? В итоге я сползал к Луке и неваляшке или плелся на кухню готовить конину (готовить — громко сказано, надо просто открыть баночку).
Вот что еще страшно. Он не разговаривает. Конечно, я все время что-то рассказываю, комментирую и пою. Включаем новости, я объясняю Луке, где корреспондент врет и почему у премьера руки по локоть в крови. Садимся листать книжку, я с выражением читаю и стараюсь вжиться в образ лирического героя «Доктора Айболита». Едим конину, я скачу как лошадка и рассказываю про вивисекцию и вегана Моррисси. Но разве это общение?
Вы, лживые мамаши с синяками под глазами, расскажите мне, как получить удовольствие от общения с человеком, который ни на один ваш вопрос или реплику — из недели в неделю, из месяца в месяц — ничего не отвечает? Это страшнее и мучительнее неразделенной любви. Разговор в одну сторону. Я знаю, что когда-нибудь он заговорит, но он не говорит. Он просто смотрит на тебя. И иногда дарит безмолвную улыбку. Но этого так мало.
У нас в городе есть лес. Ну как лес — скорее небольшой сосновый парк. Там тихо и приятно. Там ничего не происходит, хороший воздух и, как в Варанаси, за последние десять тысяч лет ничего не изменилось. Идеальное место для гуляния с детьми. Этим там и занимаются. Туда ходили и мы с Лукой. Четыре часа в сутки мы не вылезали оттуда. Разговаривали с деревьями, искали дятлов и играли в свой провинциальный пикник «Афиши». Я включал маленький магнитофон с песнями «Джуниор Бойз» и Кортни Лав, а Лука под них засыпал — все как в Коломенском. Если посчитать километры, которые изъездила в этом парке наша коляска, можно точно доехать до Петербурга и обратно.
Там я предпринял попытку своей собственной социализации в своем новом статусе. Сидение в четырех стенах в компании безмолвного сына нужно было разбавлять хоть какими-то диалогами. Все друзья — на работе или на Гластонбери. Родители ремонтируют дачу. В общем, списав себя со счетов, я решил окунуться в новый для меня мир мамаш с колясками. Тех самых, которые годами не спят, мало моются, мало занимаются сексом, забыли, когда в последний раз делали маникюр, воюют с бестолковыми педиатрами и уже отчаялись найти хорошую няню (потому что на планете их, кажется, меньше, чем некоррумпированных политиков).
Эти бедные женщины — вся скорбь русского народа. Эти люди превратились в обои своих унылых двухкомнатных хрущевок. Они, как и я, катят свои скрипучие коляски и, как и я, скучают по полноценной жизни, но почему-то боятся признаться об этом вслух. Вместо этого я слышал примерно четырнадцать тысяч рассказов про разные виды пищевых аллергий. Про то, что в «Кораблике» сок дешевле, чем в «Карапузе». Про то, что срыгивание — это нормально до года. Про то, что подгузники трусиками лучше, потому что не протекают и их удобнее надевать.
К третьей неделе своей социализации я, наконец, стал неплохо разбираться в женской груди. От скуки я сходу мог определить, кто еще кормит, а кто уже давно нет. У кого очень пострадали соски, а кто держится молодцом. Кто злоупотребляет лифчиками с жесткими чашечками, чтобы скрыть неминуемые послеродовые потери, а кто, наоборот, за открытость и естественность. Я, наконец, узнал, что есть такие тетки, которые намеренно с самого рождения ребенка отказываются от грудного вскармливания, чтобы сберечь свои формы. С ними я даже не пытался подружиться. По-моему, это фашистки.
Я вклинивался со своей коляской в группки несчастных мамаш и просто разговаривал. Мамаши за десять минут в меня влюблялись. Во-первых, потому что других мужчин в этом парке не видела ни одна сосна. Даже самая высокая и древняя. Это очень женское место. А мужчина, да еще и с коляской — это по здешним меркам очень круто. Во-вторых, я мог легко поддержать разговоры про пищевую аллергию, подгузники трусиками и соски chicco. В-третьих, в это время я выстриг себе нехилый ирокез и был таким же красивым, как Максим Семеляк в свои лучшие писательские годы. Ну и, в-четвертых, и это самое грустное, каждая третья мамочка с коляской оказывалась матерью-одиночкой. Им так хочется влюбиться. Хоть в кого-нибудь. И это окончательно погружало меня в послеродовую депрессию. Дмитровский парк — это, конечно, не Бодгайя. Вместо дерева Бодхи там всего лишь сосны. Да и я ни разу не Гаутама. Но кое-что я для себя тоже решил.
Выносить этот адский физический труд, это беспробудное материнское одиночество (а материнство — это всегда одиночество, никто до конца не поймет маминых страданий) без мужа, который между своих интересных командировок хотя бы как-то что-то, — это настоящая человеческая трагедия и конец света в отдельно взятой плохо отапливаемой квартирке в панельном доме.
Армия матерей-одиночек — это какая-то особая каста униженных и оскорбленных людей (униженнее, пожалуй, чем хиджру в индийских поездах), занимающихся отчасти самобичеванием. Эти женщины, улыбчивые на людях, на самом деле грустнее и обреченнее сценариев всех фильмов фон Триера. А те мамаши, у кого семьи все еще есть, вот-вот их развалят своими руками. И сами виноваты.
Почти все мамаши с появлением ребенка совершают одну и ту же ошибку. Не знаю, кто им сказал, что малыш — это центр вселенной, что все должно быть только вокруг него. Время, внимание, заботы, любовь, раздражение и все остальное… Хватит врать, мамочки. Ребенок в семье — это не самое главное. Главное в семье — это, снова простите за мой русский, семья. Ограничивать свою вселенную подгузниками и неваляшкой — ошибка (которую я сам совершал каждый день). Бежать сломя голову в семь утра готовить кашу — ошибка. Сначала поцелуйте мужа (если он есть), а каша потом. Иначе муж (если он есть), сами не заметите как, начнет целоваться с кашей, а не с вами. Не смотреть по сторонам, не слушать музыку, не читать «Фейсбук» про Путина и не иметь ни одной темы для разговора (кроме подгузников) со своей семьей — это ошибка. Не заметите, как подгузником, пользуясь терминологией Андрея Лошака, станете вы сами. Причем использованным.
Да и в Индию следующей зимой мы зря не поехали. Луке бы наверняка понравился и этот поезд, и этот масала-чай, и даже один на все вагоны беззубый проводник-пакистанец.
Юля вернулась в последние дни августа. Мы с Лукой как раз доламывали неваляшку. — «Ну как вы тут?» — «Я тебя люблю».
bg.ru
журналист Роман Супер – Москвич Mag
О своем фильме про Децла и о том, что в Москве стало больше денег и меньше души.
Я родился…
В городе Дмитрове, в 70 км от МКАД, в поселке под названием ДЗФС (Дмитровский завод фрезерных станков). Маленькое серенькое местечко, наводненное рабочими, которые приезжали со всей страны обслуживать тот самый завод фрезерных станков; в том числе и мои родители. Все мое детство и пубертат прошли там. В отсутствии каких-либо развлечений и удовольствий.
Сейчас живу…
В Москве в старом кирпичном доме, в квартире с высокими потолками в районе метро «Тимирязевская».
Люблю гулять…
В Берлине и Нью-Йорке. А Москва — это не город для гулянья, это город для работы, отвезти с утра ребенка в школу, а потом вернуть его обратно; в лучшем случае доехать до офиса или до редакции. Но рядом с моим домом есть Тимирязевский лес, и если случается такое, что я и гуляю в Москве, то это как раз там.
Любимые московские рестораны…
Это больной вопрос, потому что я предпочитаю есть дома — это первое; второе — я ничего не знаю про ту гастрономическую революцию, которая случилась много лет назад в Москве, потому что нигде толком не был. Еще будучи студентом или человеком, который только что окончил вуз, я как-то побывал в «Пропаганде», побывал в кафе «Хачапури» и туда инерционно по привычке и хожу. А в нормальных новых местах я никогда и не был.
Место, куда все время собираюсь, но никак не могу доехать…
Все хвалят «Зарядье», а я там ни разу не был; все хвалят «Пикник Афиши», но я туда не доехал. И всё, что хвалят, меня там нет.
Отличие москвичей от жителей других городов…
Прежде всего это ритм, в котором они живут. Отличаются скоростями, на которых не замечают более или менее ничего, кроме маленьких или больших жизненных целей. И вот они, как кроты, прорывают себе норы и ползут к этим целям, а так ничего не замечают. А только выезжаешь чуть подальше, в тот же самый убогий ДЗФС, в котором я родился, так там сразу угол зрения пошире.
В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине или Лондоне…
Прежде всего банковская система, сфера услуг и цены. Москва очень дешевый город по сравнению со Штатами и много какой Европой. Цены меня очень радуют. Москва — это один из немногих городов, где я не чувствую себя лохом и чмошником. И могу зайти в магазин и купить книг и не чувствовать себя виноватым при этом.
А одежду я покупаю раз в год, и то рядом с домом. Тут открылся прекрасный секонд, прям берлинского качества шмотки, я их там взвешиваю и покупаю килограммами.
В Москве что изменилось…
Москва становится очевидно удобнее, чище, но в Москве становится меньше души, что ли.
Не знаю, как это объяснить предметно и какими словами, как это можно руками пощупать, но на уровне ощущений кажется, что души становится меньше. Бабок больше — души меньше.
Хочу изменить в Москве…
Хотел бы, чтобы она была уютнее. Сейчас я объясню, что значит «душа». Чтобы, когда ты заходил бы в магазин у себя «на районе», например, и тебе давали такой крафтовый симпатичный модный мешок, и продавец загружал бы туда помидоров и все, что ты купил. А потом, когда ты полез за карточкой, чтобы расплатиться, он тебе в этот момент закинул в этот пакет чего-нибудь, чего ты не просил.
И потом ты возвращаешься домой, разбираешь продукты и обнаруживаешь, что продавец тебе подкинул редиску, яблоки или апельсины. И ты в этот момент улыбаешься, и тебе так тепло, что ты живешь в одном городе с такими людьми.
Я сделал фильм о Децле «С закрытыми окнами»…
Когда я услышал, что Кирилл умер, у меня в голове тут же всплыла обложка «Птюча» с Децлом. Я написал основателю «Птюча» Игорю Шулинскому, решив, что буду снимать это кино. Собственно, пришел к нему и задал вопрос, почему он тогда поставил его на обложку. Да потому что тогда произошла культурная, музыкальная революция, которую многие из нас не заметили. Отнеслись к ней как к чему-то обыденному — как дождь пошел. Шулинский заметил ее, отрефлексировал еще тогда и даже журнал про это придумал. А для меня это был дождь, который пошел, будто так и надо. Децл является этим дождем. И я решил вспомнить эту историю и переживать ее, будучи уже взрослым человеком.
Сначала, правда, этим дождем был его папа, а только потом он сам попытался стать дождем или каким-то другим атмосферным явлением. Мой фильм отчасти про это: получилось ли у него стать градом, снегом или чего-то ему не хватило?
Я думаю, что очень многие обстоятельства сложились не в его пользу, в том числе и время. Так как в 35 лет певец только начинает чувствовать свой настоящий звук, язык, свою аудиторию, желания. Учится взаимодействовать со всем этим, а Кирилл в 35 умер. Может, и времени не хватило, но Шулинский говорит важные вещи у меня в интервью для этого фильма: что не хватило не только времени, но ума и мудрости. Очень много сил и ресурсов Кирилл тратил на то, чтобы стереть ластиком первую часть своей карьеры, хотя можно было просто над этим посмеяться и тратить силы на новую музыку. А он был заложником комплексов, обид и страхов, навязанных в начале нулевых годов.
С 7 ноября фильм начнут показывать бесплатно на сайте кинотеатра «Премьер» — это то, что раньше называлось «ТНТ Premier». А 21 ноября мы выложим режиссерскую версию этого фильма, без каких-либо купюр и цензуры относительно пропаганды наркотиков.
Фото: из личного архива Романа Супера
moskvichmag.ru