Серебренников показал в Авиньоне спектакль Outside, невозможный в России
Он сделал постановку о себе, хотя формально речь о китайском порнографе
У нас этой работе придают, может быть, даже большее значение, чем во Франции, где состоялась премьера. Все то и дело спрашивают: видели уже? ну и как? а правда, что там члены красят? Отвечаю: видела, правда, культурно и чего там только нет. На премьеру в Авиньон пожаловали серьезные персоны, как-то: олигарх Абрамович, бывший министр столичной культуры Капков, кинопродюсер Роднянский. Возможно, кто-то из них финансировал проект.
Зрители еще не расселись по местам, а по задней стене сцены (зал большой, мест на 700) на тросах висят люди в черных комбезах и валиками накатывают фотообои. Но артисты не профессиональные расклейщики: обои морщинятся и идут пузырьками. Тем не менее минут за 20 на заднике уже вырастает белый город, точнее район, а еще точнее — спальный. То ли Бибирево в Москве, то ли окраина любой европейской столицы: безликие многоэтажки теснятся одна к другой, как разновозрастные хористы. На переднем плане на перилах, соединенных под прямым углом, сидит голый парень, обхватив острые коленки руками. Как птичка на шесте и с отрешенным взглядом, того и гляди взлетит, раскинув руки, или падет тяжелым камнем вниз. Про птичку прозвучит дальше — Серебренников хорошо умеет «рифмовать» невзначай сказанное вначале с тем, что проявится позже в середине действия или в финале.
Голый парень — это и есть Рэн Ханг, личностью и судьбой которого так заинтересовался режиссер еще до всех событий с «Седьмой студией». Ханг — фотограф, его фишка в том (это до сих пор можно видеть в Инстаграме), как он монтирует обнаженную натуру (мужскую и женскую) с натурой же, то есть с флорой и фауной, а также городским пейзажем. Ханг — гомосексуалист, совсем не борец с режимом, который как раз боролся с ним. По отзывам знавших его, был тихим и с нежной душой, страдал депрессией, выбросился из окна берлинской квартиры в 29 лет, хотя мать и родные до сих пор отрицают факт его смерти. Через пару сцен появится другой фотограф — «мертвый американец» (Роберт Мапплторп). Тоже уже покойник (умер от СПИДа) и тоже любил снимать «члены и цветы» в различных комбинациях, и это было востребовано. Как в анекдоте про обрезание: во-первых, это красиво.
— Я думал, я один крутой такой в мире, а потом в темной комнате клуба узнаешь, что какой-то китаец тоже снимает члены. Мы трахнули весь мир. …Для меня члены, особенно возбужденные, это красивые сильные изображения. Уверен, что все так считают, занимаясь сексом, — скажет наглый брутальный американец скромному депрессивному китайцу в ночном клубе.
Кирилл Серебренников. Фото: Christophe Raynaud de Lage
Эстетика новой работы Серебренникова выдержана в духе фотографий его героев — и Ханга и Мапплторпа, выставка которого, кстати сказать, этим летом проходила в Нью-Йорке и была посещаема. Фривольные картинки, возведенные в ранг искусства, всегда возбуждали любопытство людей, проявляя другую, неизведанную сторону человеческой психики.
Так вот сцены а-ля Мапплторп и его китайского коллеги богаты визуально: насыщены цветом, поддержаны как бы студийным светом. У американца черно-белый жесткач, у китайца — на фоне белоснежной стены под холодным светом в картинных позах застыли голые накачанные парни, как по подиуму расхаживают две барышни, тоже голые. Ну, с очень серьезным видом, что само по себе смешно. В руках цветы, с которыми они немножко играют. И в эту стерильную белоснежность красным пятном вдруг врывается маленькая китаянка — мать Ханга в национальном костюме и с элементами национального танца. Ее, кстати, играет, и хорошо, этническая китаянка. Мама смешная такая, маленькая, рассказывает своему мальчику, который не посвящает ее в тайны своей интимной жизни, как у них, в Китае, готовят свиную голову. Тут же на блюде вносят голову. Забавных ремарок, позаимствованных в том числе из старого цирка, будет на два часа действия достаточно и к месту.
Эстетика сцен гей-шоу высококультурная, по разряду VIP — красиво, динамично, неожиданно и местами забавно. Как бы оперные арии в атональной стилистике Ильи Демуцкого иллюстрируют происходящее на сцене. Пластическими средствами (Евгений Кулагин) воплощена мужская чувственность. Но мне не дано считывать тонкости гей-культуры, чтобы наслаждаться ею в полной мере или как-то чувственно к ней относиться, — все-таки стоит согласиться, что это достаточно узкое понятие, не для широкой публики. Но надо признать, что, рассказывая о фотографах, что балансировали на грани эротики и порнографии (китаец постоянно настаивает, что он именно порнограф), Серебренников делает это не намеками и полунамеками. Ведь ребята эти — Ханг и Мапплторп— выворачивались в своем творчестве так красиво-изощренно-извращенно, что, взявшись за тему, смешно было бы на что-то там намекать. Все открыто, напоказ, члены красят. Смешно, но до определенного момента.
Однако шоу с обнажением, понятное дело, эпатажный фон для другой темы — выбора: кто ты? Приспосабливаешься, как артист балета с отращенным задом (остро играет Никита Кукушкин) или все-таки остаешься собой? И тут важна фигура рассказчика, которого действительно блистательно играет американец Один Ланд Байрон. Вот он стоит у окна и разговаривает со своей тенью. Тень в черном трико с макушки до пят лежит на полу и в точности повторяет движения рассказчика.
— Только отвернувшись от своей тени к свету, можешь достичь истинного знания.
— Какая глупость, — говорит Тень. — Лучше поговорить со мной, чем смотреть на улицу. Тебе туда все равно нельзя.
До недавнего времени нельзя было на улицу Кириллу Серебренникову, имя которого не произносится, но ясно, что это он. Кирилл Серебренников, по сути, сделал спектакль о Кирилле Серебренникове. Это он: при обыске его квартиры фээсбэшниками, на прогулках по набережной Москвы-реки, он с кем-то выясняет отношения, и мысли путаются у него же. Сойдешь тут с ума, если этому мутному делу конца не видно, если мать потерял… И вот где появляется горькая самоирония, самоанализ, душевное обнажение. «Иду по улице. Люди смотрят и думают: вор, пидор, ну сколько ты еще украл у государства?»
Сцена из спектакля Outside. Фото: festival-avignon
Сотрудники ФСБ у него заслуживают… фарса — сцена допроса двух жирных с накладными животами и задницами дознавателей.
Рассказчик: Скажите, какой у вас (нецензурно)?
— Маленький
— А форма?
— Как гриб.
— Доставайте. Я хочу, чтоб Пал Андреевич покрасил ваш в зеленый цвет.
Из штанов, кряхтя, достает свернутую конусом бумажку. Легкий смешок в зале. А альтер эго безоглядно все и всех называет своими именами — цинично, нецензурно. Но что в устах грузчиков или простых мужиков из умирающих наших деревень звучит органично и даже виртуозно, то у людей, почитающих себя интеллектуалами, выглядит все больше смешной детской претензией. Однако в переводе на французский все читается мягче. Впрочем, с текстом возникает все-таки путаница: какой из них принадлежит альтер эго режиссера, а какой китайскому фотографу? Что есть перевод его стихов, а что авторский текст?
Организаторы проекта уверяют, что в России Outside показан не будет. И правильно, не надо. Не потому, что тема нетрадиционной ориентации у нас не приветствуется — все равно бы зритель побежал смотреть. Но как бы там ни было, спектакль Кирилла Серебренникова, как и его имя, в России будет рассматриваться прежде всего как политическая карта, и кто только на нем не станет пиариться и спекулировать, делать имя и, возможно, деньги. Но он художник и большой мастер провокаций, которые возбуждают всех. Ну, прямо как эрегированные члены покойных фотографов.
Кирилл Серебренников представил новый спектакль «Машина Мюллер» / Новости культуры / Tvkultura.ru
Режиссёр Константин Богомолов вышел на сцену в качестве актёра – это раз. Сати Спивакова, похоже, окончательно вернулась к своей актёрской профессии – это два. Накануне они сыграли премьеру у Кирилла Серебренникова в Гоголь-центре, куда публика и прежде приходила с готовностью держать себя в руках, то есть быть готовой к попыткам шокировать себя самым дерзким образом. Это три.
Эти три аргумента – то ли за, то ли против того, чтобы спешить в Гоголь-центр в надежде увидеть новый театр, театр в развитии. Во всяком случае, надо помнить обязательно, что это театр Кирилла Серебренникова, и этим почти всё сказано.
В своей новой работе Кирилл Серебренников решил поговорить о природе человеческого тела. В качестве основы постановки он взял произведения, письма и дневники Хайнера Мюллера, одного из важнейших драматургов ХХ века, крупнейшей фигуры немецкого театра после Бертольда Брехта. В нашей стране к Мюллеру обращаются крайне редко, спектакли почти не ставятся. Режиссёр Серебренников решил это исправить, собрав сразу несколько его пьес в одну постановку, в которой всё строится вокруг темы телесности.
«Мы по медиа знаем, что часто тело бывает жертвой, объектом вожделения, но очень редко объектом искусства. И мы все время к телу применяем всевозможные ханжеские определения: что это табу, это грязно, какой ужас — тело! А тело — это самое прекрасное и чистое, что в человеке есть, тело никогда не врёт. Прекрасно изображённым человеческим телом наполнены все музеи мира», — говорит режиссёр Кирилл Серебренников.
На репетициях танцовщики были полураздетыми, на показе перед публикой — обнажённые. Спектакль откровенный, вызывающий – всё, как любит Серебренников и поклонники его театра. «Машина Мюллер» — интеллектуальная провокация, вызов, эпатаж. И недовольные, наверняка, найдутся.
«Если люди придут сюда, чтобы обвинить, уличить или распять Богомолова или Серебренникова, то я за ними спрячусь и потом побегу сразу на свой родной канал говорить о классической музыке», — признается актриса Сати Спивакова.
В спектакле есть две приглашённые звезды. Это телеведущая и актриса Сати Спивакова и режиссёр, один из главных театральных провокаторов Константин Богомолов. По ходу спектакля они перевоплощаются и даже меняются полами. Хождение на каблуках и платформах Богомолову далось непросто. А вот подчиниться другому режиссёру было легко.
«У меня, как и у каждого актера, могут возникать свои ощущения, которыми я делюсь, и не более того, но я ни в коем случае не влезаю. И вообще невозможно выходить на сцену, если ты не доверяешь режиссёру, лучше просто не выходить», — признаётся режиссёр и актёр Константин Богомолов.
«Машина Мюллер» – постановка на стыке разных жанров. Здесь и хореография, и перформанс, и музыка, и видеоарт. Часто произведения Мюллера на сцене преподносились как драма, хотя сам автор настаивал на том, что создаёт комедии, черные, способные разрушить и зрителя, и классический театр. Ведь Мюллер говорил, что главный его импульс – это разрушение, а цель – сломать игрушки других и показать истину смерти, которая «врывается в ваши спальни с ножами мясника».
Новости культуры
Читайте также:
Кирилл Серебренников представит в Гоголь-центре спектакль «Машина Мюллер»
«Маленькие трагедии» Кирилла Серебренникова вышли на сцену. А режиссер — нет
…Железная дорога. Станция: имя им легион. Зябкая витрина с заветренными булками. Зябкие стены из пластика. Железные дырчатые кресла. Рельсы явно проложены по ледяной пустыне, по которой ходит лихой человек (как говаривал К. П. Победоносцев о России).
Вот он, лихой человек в куртке-дутике: лопает китайскую лапшу спиной к плоскому телевизору, цветущему news за 14 сентября: взрыв в Лондоне… SPA… новый «Вольво». Рядом мается на лавке синеглазый студентик. Сплетничают терпеливые тетки, крашенные хной.
Входит Некто — отморозок с голым черепом, под два метра росту. В старой флотской шинели и кирзовых сапогах. С чемоданом: из тех еще, фибровых, с жестяными уголками. Скидывает шинель, сапоги, портянки. Страшно бьет студента: кровь течет из ушей. Ломает мальчишку, вскидывает тело к стене, рвет на нем рубашку, достает финку.
«Маленькие трагедии». Сцена из спектакляА по станционным мониторам вместо расписания электричек текут слова:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет…
…И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул.
С этого начинаются «Маленькие трагедии» Кирилла Серебренникова. В следующей сцене Пророк, он же Моцарт (Филипп Авдеев) выйдет играть со шрамом через всю грудь.
Гоголь-центр резкими свингами подчеркивает: все это — здесь и сейчас, здесь и сейчас! Ад Дона Гуана, Сальери, Скупого рыцаря у нас под ногами. Со станционной лавки в прологе-«Пророке» встает и выкрикивает сам себя рэпер Хаски, он же Дмитрий Кузнецов, родом из Улан-Удэ: сильные, черные строки о желтом снеге, трамваях-поводырях, панельках всея Руси. О поколении, которое тлеет у мониторов и жжет… жжет… жжет.
18+
Наверное, призывник-2017, порезанный шестикрылым Серафимом, так и должен хрипеть.
Кстати, ныне, когда все размежевались до грызни, до ядовитой пены — бенефис Хаски в спектакле Серебренникова особо выразителен. Ребята идут против течения, притом оба. Серебренников у нас вроде как протагонист либерализма, его осажденная крепость. А Хаски — человек других взглядов: он почитает Прилепина, он участвовал в записи «Пора валить».
Но в 2017-м Прилепин выступил в защиту Серебренникова. А К. С. позвал в спектакль Хаски. В «Маленьких трагедиях» его рэп стал чуть ли не «шумом времени». Нашего, конечно.
Да и взгляды политических противников на панельную Россию явно оказались схожи.
Наверно так — поверх барьеров — хулиганят и братаются шрамы от финки Серафима.
…А в чемодане у Серафима в шинели (да и что ему носить на Руси?) — верно, традиция, отеческое благословение. От «19 октября» до «Архипелага ГУЛАГ» и «Москвы—Петушки».
Напомним: премьера вышла на сцену без режиссера. С 23 августа Кирилл Серебренников под домашним арестом. Труппа «Гоголь-центра» выкладывается на спектакле без К. С. в зале: по самой полной, на отрыв и разрыв аорты. Принимая всю полноту ответственности на себя. Это очень видно в игре бывших студентов Серебренникова в Школе-студии МХАТ, из которых и сложилась его «Седьмая студия». (По версии следствия, фирма-однодневка, созданная «для отмыва» денег. На деле же — труппа, которая сложилась из актерского курса К.С., новый побег от ствола МХАТа).
Но так же — без режиссера чуть не ответственнее и самоотверженнее, чем при нем, — играют «старшие», бывшие актеры Театра Гоголя: Светлана Брагарник, Ольга Науменко, Майя Ивашкевич.
По премьере видно: обещание Серебренникова на открытии «Гоголь-центра» создать из «младших» и «старших» единую труппу выполнено. В обстоятельствах 2017-го они сплотились. Кажутся едиными, как вереница фигур на фризе с античной битвой. Они и бьются. За свой театр.
«Маленькие трагедии» — один из самых жестких и неистовых спектаклей Серебренникова.
«Маленькие трагедии». Сцена из спектакляСтрашен, особенно поначалу, в утренней ломке его Моцарт: на руки-ноги гримом наведены синяки от уколов, лишь музыка возвращает блеск глазам и тонкость жестам. Страшен подтянутый целеустремленный Сальери (Никита Кукушкин), достающий из унитаза клочья черновиков гуляки праздного, чтоб бережно разложить их по файлам — и проиграть всем телом, всей силой зависти. Страшна Лаура в отбеленном парике (Виктория Исакова), с накладными губами из пластика, со змеиными потягиваниями на матрасе. Еще страшнее, видимо, ее «фанера», последний хит Мадрида — но уж от этого зритель избавлен. На мониторах, на фоне телевизионного «снега» просто вспыхивает надпись «ПОЕТ», не слушать же ее…
Такого злого, так наотмашь бьющего образа «гламура-2017» на сцене еще не было.
Страшен жизнерадостный, как породистый щенок, Дон Гуан (Семен Штейнберг), таскающий за собой коллекцию кассет с любовными стонами Инез и Лауры. Страшны Монах и Бесноватый, обучающие его морали у врат обители (Бесноватый, впрочем, быстро сорвется на юродивый перепляс с эротическими эпиграммами Пушкина на устах). Страшны Герцог (Евгений Романцов) и мотогонщик Альбер (Гоша Кудренко), вместе обшаривающие сейф Барона (Алексей Агранович). И юный интеллектуал Фауст, бормочущий «Все утопить» гаджету с голосовым управлением.
И очень страшна гробница Командора (Вячеслав Гилинов): пожилой человек с орлиным профилем, в каракулевой папахе, возлегает в гробу хрустальном советской магазинной витрины — той самой, белой, облупленной, где мяса и рыбы не водилось. Он завален до пояса бумажными цветами с кладбища в райцентре: розовыми астрами и георгинами вырви-глаз.
Чудовищная метафора мавзолея и гастронома в голодном райцентре… со знаками вечной любви народной…
— фон встречи Донны Анны (Виктория Исакова) с совратителем. Но ее покойный супруг ужаснее.
Спектакль явно этапный: в нем отзвуки «Терроризма», «Леса», «Кому на Руси…», «М(ученика)». У гробницы Командора вспоминаешь «Похороны Сталина» в «Гоголь-центре».
Самый сильный, самый горький и жесткий фрагмент — «Пир во время чумы». Он отдан «старшим». И пиром этим, по Серебренникову, кажется, была «культурная жизнь» блаженного советского прошлого. А чумою — оно само. Желтые филармонические афиши 1970-х, зажигательно исполненные арии из «Марицы», Глен Миллер на аккордеоне, «Вакхическая песнь», прочитанная дрожащим голосом пожилого Билетного Кассира (Майя Ивашкевич), лирическая Мери (Светлана Брагарник) с задушевной песней 1980-х, в роскоши концертных блесток… Неприкаянный Вальсингам (Алексей Агранович), их поздний последыш — с бардовской гитарой. И с аравийским ураганом, и с дуновением чумы… А они (и не вся ли «интеллигенция» за этой черной метафорой?) подтягивают, встав навытяжку, дрожащими голосами. Потом за всеми приходят ловкие санитары.
…На поклонах актеры вынесли лист профнастила. На нем дрожала видеозапись. Кирилл Серебренников что-то говорил труппе на языке жестов, глядя в зал. Звука не было.
«Маленькие трагедии». Сцена из спектакля…Следующее судебное заседание — по дикому какому-то совпадению — 19 октября.
Так что Пушкин жив. Да и спектакль именно о том, что в мрачных пропастях земли, сквозь весь опыт XX века, сквозь всю метель, «снег» телепомех и радужную пену XXI-го — он прошел. С нами.
Как Outside, премьеру Кирилла Серебренникова, приняли в Авиньоне
На этой неделе Кирилл Серебренников вновь участвует в Авиньонском театральном фестивале — и с 16 по 23 июля показывает новую постановку, сам оставаясь в Москве. Outside режиссер посвятил пекинскому фотографу и поэту-самоучке Жэнь Хану, чьи снимки, увиденные в книге Taschen, притянули словно магнитом. «Обнаженные жители Китая, да, конечно… но при ближайшем рассмотрении становилось ясно: эти фотографии показывают особенный мир, поэзию человеческого тела, — рассказывал Кирилл Серебренников организаторам фестиваля. — Я понятия не имел, что Жэнь Хан был еще и поэтом. Говорил о нем с китаянкой Ян Гэ, актрисой «Гоголь-центра», она попыталась с ним связаться в инстаграме». Хан ответил — они с Серебренниковым собирались обсудить возможный театральный проект, это было в 2017-м, — но за два дня до встречи, в свой 30-й день рождения, совершил самоубийство.
«Это был шок, — вспоминал Кирилл Серебренников. — Казалось, я потерял человека, которого знал, кого-то близкого. Ян Гэ перевела для меня несколько стихотворений, и я понял, что он был великим поэтом; поэзия была, может, даже важнее, богаче его фотографических работ, с которыми европейская публика лучше знакома». В день авиньонской премьеры Ян Гэ, исполняющая в Outside одну из главных ролей, рассказала Vogue, что весь зал аплодировал стоя — и во Франции, говорят, такое редко случается. «Я как никогда чувствовала тепло от зала, — призналась актриса. — Нас вызывали на сцену раз пять, зрители подходили после премьеры и говорили, как это невозможно красиво, многие из них плакали».
Над Outside Кирилл Серебренников работал вместе с композитором Ильей Демуцким, который написал музыку ко многим его фильмам и балетам, в том числе к поставленным в Большом театре «Нурееву» и «Герою нашего времени». «Поэзия китайского художника, хотя и переведенная на русский и французский, воодушевила нас на особенную музыкальную среду, в которой разворачивается видимое действо, этот спектакль стал физическим выражением поэзии Жэнь Хана», — отмечает режиссер. Всю сценографию он построил, отталкиваясь от ассоциаций, которые вызывали стихи, от заложенной в них телесности, от связи человека с миром. «Тексты и изображения Жэнь Хана полны юмора, скрытых парадоксов, абсурда и радости, — считает Серебренников. — И я вижу, как весело было ему и его друзьям в процессе съемки и что через всю эту живость и красоту они пытались побороть депрессию, от которой он страдал годами». По словам режиссера, снимки Хана не про катарсис, но про молодость, любовь, поэзию, красоту, секс, одиночество, про наши отношения с городами — и «о свободе, свободе, свободе».
Кирилл Серебренников не смог присутствовать на премьере во Франции и следит за происходящим дистанционно. На Авиньонском театральном фестивале Outside выделили семь вечеров, 16, 17 и с 19 по 23 июля. В ролях — Один Байрон, Алексей Бычков, Ян Гэ, Георгий Кудренко, Никита Кукушкин, Юлия Лобода, Даниил Орлов и другие актеры «Гоголь-центра». За хореографию отвечают Иван Евстигнеев и Евгений Кулагин, за костюмы — Татьяна Долматовская, работавшая в числе прочего над фильмами Серебренникова «Ученик» и «Лето». Спектакль Outside стал третьей работой режиссера в Авиньоне, ранее он привозил на фестиваль «Идиота» и «Мертвые души».
Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.
Фото: Christophe Raynaud De Lage/Festival d’Avignon
Неоконченная пьеса для горящего рояля
Режиссер с июля 2017-го — дома, с браслетом. Вышагивает по Остоженке два часа в день. А премьеры выходят: «Маленькие трагедии» в «Гоголь-центре», балет «Нуреев» в Большом, «Гензель и Гретель» в опере Штуттгарта, фильм «Лето» в Каннах (и далее везде).
Правы те, кто говорит: ну-у, это мягче, чем участь Мейерхольда. У нас прогресс-с…
Правы и те, кто шалеет от ласкового релятивизма (это когда всем на все чихать), от режиссерских заданий из-под ареста — и законопослушной чиновной публики в партере и ложах. Ведь «моду на Серебренникова» процесс только усилил. Все это безумие и переплавлено в премьере «Гоголь-центра» «Барокко#играсогнем».
Нельзя не снять шляпу перед командой театра. От народной артистки РФ Светланы Брагарник до юнкеров «Седьмой студии». Тем более что трудятся они тут все вместе.
«Реальность галлюцинаторна», — сообщает программка. «Барокко» Серебренникова — двухчасовая композиция с ариями-дуэтами Монтеверди и Перселла, Генделя и Вивальди. «Барокко» Серебренникова — лихорадочный цветной сон человека, которого преследуют.
Он под тяжелыми галлюциногенами горя, страха, отчаяния. Под «колесом» судьбы.
И летят, монтируясь в логике сна: Жанна д’Арк перед костром, в чистом бязевом солдатском белье (серебряная рукоять ее меча сияет, как крест), — и горящий на Вацлавской площади Праги студент Ян Палах. Богоборческие студенческие выбрыки в майском Париже 1968-го, Шут в белом чепце, шитом жемчугом, мать Яна Палаха в стареньком макинтоше, охваченный пламенем герой «Ностальгии» Тарковского… Буддийский монах-мученик во Вьетнаме 1960-х — и огненные раскольничьи срубы-«корабли» «Хованщины».
Вот молодцы в черных шлемах, с надписями на бронежилетах «Служба судебных приставов». Залетели в сон режиссера не из книг Кафки, он таких второй год в шаге от себя видит. Вот кислотно-розовые Мэрилин Энди Уорхола. В Уорхола на сцене вновь стреляет феминистка Валери Соланас с ее жуткой бездомной судьбой. И вновь мать Валери жжет ее рукописи.
Летит по сцене, монтируясь в логике сна, труппа Серебренникова: Никита Кукушкин с бенефисным монологом Шута, Один Байрон, Ян Гэ, молодая оперная звезда из Перми Надежда Павлова, солистки «Гоголь-центра» Светлана Мамрешева и Рита Крон, танцовщики Ивана Евстигнеева, одиннадцать музыкантов, вязь голосов их электрогитар, альтов и барочных флейт.
«Barocco — значит странный, причудливый, вычурный, неправильный… Человек-барокко всегда одинок, как одинока жемчужина неправильной формы — ею нельзя ничего инкрустировать, она портит регулярность своей неправильностью», —
пишет Серебренников в буклете. Известный искусствовед Сергей Хачатуров разъясняет там же, почему барокко было авангардом XVII века.
Фото: Ира ПолярнаяСкажем, как поняли: бывают эпохи на грани вечного карнавала и Тридцатилетней войны. С успешным слиянием карнавала и войны, огней в плошках оперной рампы и догорающих сел. Эпохи особого мрачного великолепия, канунов: как Серебряный век перед Первой мировой.
Таким было время барокко. Кирилл Серебренников остро — как никто — видит таким XXI век.
В премьере — как в лихорадочном сне — остро, надолго запоминаешь куски. Вот Париж 1960-х, сине-сизый от зонтов и плащей «болонья», подсвеченный дождем и золотом фонарей (световая партитура тут очень хороша!). Вот толпа влюбленных, студентов, джазистов на Левом берегу. Молодой Монтер (Никита Кукушкин) лезет, посвистывая, на столб — исправить мелочь какую-то.
Мокрый провод. Белая вспышка над фонарем. Тело тяжело висит на страховочном ремне.
Лучшая сцена — яростно-прямая: ведут Подследственного (Даниил Орлов). Он в черном свитерке. Его напарник — в черном шлеме с забралом и бронежилете с надписью «Служба судебных приставов». За поясом черный резиновый демократизатор. Пристав и Подследственный скованы одной цепью: звеньями наручников. (Половина партера уже видела: так и водят в суд.)
На сцене — рояль. Черный рояль Yamaha, также подследственный. «Гоголь-центр» унаследовал его от проекта «Платформа». Буква закона требовала брать концертный рояль в аренду для каждого концерта. А их в трехлетнем проекте с отдельной программой современной музыки были десятки: с участием Теодора Курентзиса, с премьерами партитур Сергея Невского, Александра Маноцкова, с первыми в России исполнениями Джона Кейджа, там много чего происходило.
По уму выгодней было рояль купить. Чтоб не тратить сопоставимые с его ценой суммы на бесконечную аренду-перевозку-настройку-возврат. Его и купили. Он остался в «Гоголь-центре».
В 2018-м рояль опечатали. У Алексея Малобродского как бывшего директора «Платформы» начали бесконечно добиваться на допросах: ну и что, что купить умней? Брали бы в аренду.
«Полно мне леденеть от страха, Лучше кликну Чакону Баха», — писала Ахматова в 1949-м. Подследственный в «Гоголь-центре» садится за арестованный рояль — и играет ту самую Чакону Баха. В переложении Брамса для одной руки. Играет холодно, блестяще, со сдержанной яростью. Вторая рука пианиста скована с рукой Пристава: один ее должен задирать, другой стоять над душой крючком. Играет так, что загорается холодным бутафорским пламенем общий наручник — и пламя мерцает в черном лаке рояля. Так, что пылает (от мыслей?) и шлем Пристава. Черная башка судебного робота объята огнем.
«Огонь обнимает тело. Он — как руки матери, которые могут быть теплыми, а от долгих объятий — обжигающими. Тело матери в крематории. Огонь обнимает ее напоследок вместо меня», —
пишет в буклете «Барокко» Серебренников. Проститься с умирающей матерью подследственному режиссеру зимой 2018 года не дали. Отпустили только на ее похороны.
Огонь охватывает всего Подследственного за роялем — как раскольников и Яна Палаха.
Входит траурный хор мужчин и женщин, он все больше, его мелодия крепнет. На киноэкране взрывается вилла. Американская, спешим уточнить. Из фильма Антониони «Забриски-Пойнт».
На поклоны артисты-музыканты — сценографы-менеджеры «Гоголь-центра», люди чуть не трех поколений, выходят цепью, за руки. На всех — одинаковые майки с тэгом #FREEKIRILL.