Стихотворение Иосифа Бродского «Любовь»: история предательства и прощения
ЗнаменитостиЛитература
Нобелевский лауреат Иосиф Бродский обошел всех собратьев по перу по числу посвящений одной единственной женщине — загадочной «М.Б.» Все его стихи были посвящены художнице Марине Басмановой, которую поэт даже считал своей невестой.
Они впервые встретились
Они встретились 2 марта 1962 года на вечеринке в квартире будущего известного композитора Бориса Тищенко. Поэту еще не было и 22 лет, Марина двумя годами его старше. Это была любовь с первого взгляда. С того дня они уже не расставались. Гуляли по городу, взявшись за руки, заходили погреться в подъезды старых домов Петроградской Стороны, целовались как одержимые и снова шли, счастливые, куда глаза глядят.
Однако судьба распорядилась так, что пара рассталась – Марина ушла к другу Бродского в новогоднюю ночь. Тем не менее, эта девушка оставила в душе поэта настолько глубокий след, что даже спустя 7 лет, в 1971 году, он посвятил ей стихотворение «Любовь».
Марина Басманова — роковая любовь Бродского
Но не все было гладко уже тогда
Ни отец Басмановой, ни родители Бродского не одобряли их отношения. А главное — сама Басманова не хотела выходить замуж. Влюбленные часто ссорились и то и дело «расставались навсегда». После таких размолвок Иосиф впадал в жесточайшую депрессию. Нередко он заходил к своим друзьям Штернам мрачный, как сфинкс, со свежими окровавленными бинтами на запястьях и молча курил на кухне сигареты одну за другой.
Людмила Штерн очень боялась, как бы впечатлительный поэт и вправду не наложил на себя руки. Поэтому, когда в очередной раз Бродский заявился к ним с перебинтованными руками, Виктор Штерн сказал ему напрямик:
«Слушай, Ося, кончай ты, это… людей пугать. Если когда-нибудь в самом деле решишь покончить с собой, попроси меня объяснить, как это делается».
Иосиф Бродский в молодости
В этой истории не обошлось без банального любовного треугольника
В начале 60-х годов Бродский тесно дружил с Анатолием Найманом, Евгением Рейном и Дмитрием Бобышевым (все входили в ближайший круг Анны Ахматовой, но Бродского она отмечала более других и прочила ему большую поэтическую славу).
Поэтому, когда накануне нового, 1964 года Бродский скрывался от милиции в Москве, опасаясь быть арестованным за тунеядство, он поручил во время своего отсутствия заботиться о Марине Дмитрию Бобышеву.
Казалось, ничто не предвещало беды. Дмитрий привез Марину к своим друзьям на дачу в Зеленогорск и представил как «девушку Бродского». Вся компания встретила ее радушно, но поскольку скромная Марина весь вечер просидела молча, лишь изредка загадочно улыбаясь, о ней быстро забыли и веселились кто во что горазд.
Что произошло потом, толком не знает никто: то ли страдая от недостатка внимания, то ли испытывая давнюю симпатию к красавцу Бобышеву, но тихоня Марина провела эту ночь с ним. А утром еще подожгла занавески в его комнате, перебудив весь дом наивным криком:
«Посмотрите, как красиво горят!»
Разумеется, все друзья Бродского тут же объявили Бобышеву бойкот за такое явное предательство друга. Тот поспешил с дачи съехать, но в свое оправдание заявил: дескать, не виноватый я, она сама пришла, а когда он заикнулся, что Бродский считает ее своей невестой, она сказала, как отрезала:
«Я себя его невестой не считаю, а что он думает — это его дело»…
Когда до Бродского дошли слухи об измене Марины, он…
Он сорвался в Ленинград, наплевав на все.
Пройдут годы, и он будет вспоминать об этом так:
«Мне было все равно — повяжут там меня или нет. И весь суд потом — это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с Мариной»…
Сразу с вокзала он помчался к Бобышеву, где произошло тяжелое объяснение, сделавшее друзей врагами на всю оставшуюся жизнь. Затем он направился к дому Марины, но она не открыла ему дверь.
А спустя несколько дней Бродского арестовали прямо на улице. Его положили в психиатрическую больницу для «судебной экспертизы». Марина носила ему туда передачи. Затем состоялся знаменитый процесс, который закончился для Бродского ссылкой на три года в Архангельскую область.
Позже, уже живя в Америке, он откровенно признается все той же Людмиле Штерн: «Это было настолько менее важно, чем история с Мариной. Все мои душевные силы ушли на то, чтобы справиться с этим несчастьем».
Бродский в ссылке в Архангельской области
В деревне Норенская Архангельской области Бродский напишет свои лучшие стихи.
Чего стоят одни названия! «Песни счастливой зимы», «Ломтик медового месяца», «Из английских свадебных песен». И снова благодаря Марине, которая приезжала к нему и подолгу жила в очень скромных условиях.
Он был готов все простить ей, только бы эта сказка не кончалась, только бы они были вместе. Но… приехал Бобышев, и Басманова уехала с ним. А потом вернулась. И так несколько раз. Бродский страдал, метался по пустому дому, но ничего не мог изменить: свою любовь, как родину или родителей, не выбирают. В череде этих встреч и прощаний в 1968 году у Басмановой и Бродского родился сын Андрей. Поэт надеялся, что теперь-то уж Марина согласится официально оформить отношения, но она была непреклонна. Над Бродским сгущались тучи: люди из органов недвусмысленно советовали ему уехать на Запад. Он до последнего надеялся, что эмигрируют они вместе: он, она и сын…
Но любовный треугольник распался совершенно неожиданно: удивительная Марина рассталась и с Дмитрием Бобышевым, предпочтя воспитывать сына Бродского в одиночестве.
(Вскоре Бобышев эмигрировал в США, где и по сей день благополучно преподает русскую литературу в Иллинойском университете.)
Сердечная рана Бродского долго не заживала. Причем, и в прямом, и в переносном смысле: инфаркты преследовали его один за другим. Еще не один год он продолжал посвящать стихи Марине. Словно в отместку за ее измену он менял женщин как перчатки, не уставая повторять, что никогда в жизни не сможет ни с кем ужиться под одной крышей, кроме как со своим любимым котом Миссисипи.
Бродский и кот
Однажды все изменилось
На лекции в Сорбонне Бродский увидел среди своих студентов-славистов Марию Соццани. Красавица-итальянка русского происхождения была моложе поэта на тридцать лет и… безумно напоминала Марину Басманову в юности. В 1991 году они поженились. Мария стала не только любящей женой, но и верным другом и помощницей во всех литературно-издательских делах. Через год у них родилась прелестная дочка — Анна-Александра-Мария Бродская.
Но всё это будет потом, потом, потом. А в 1971 году он посвятил стихотворение своей «М.Б.»
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Иосиф Бродский
Поклонникам современной поэзии интересно будет узнать историю неразрешенного конфликта Бродский vs Евтушенко. Конфликт этот длится уже полвека, правда, его участники теперь – не сами зачинатели, а поклонники их творчества.
Tags:Иосиф Бродский, история любви, Марина Басманова, стихотворение
Прошлый пост Великолепная музыка саксофона и романтические картины Джеффа Роуланда
Следующий пост Его метод исправления ошибок перевернул всю систему образования!
Ни юбка, ни подвязка, ни чулок / Накануне / Независимая газета
Тэги: иосиф бродский, поэзия, михаил барышников, женщины, венеция, чингиз айтматов
| Поэт есть одиночка в кубе…
Фото Reuters |
В восьмидесятые годы при всех своих внешних успехах, даже при Нобелевской премии в 1987 году, при американской премии Гениев в 1981 году, при получении звания поэта – лауреата США в 1991 году, при непрерывном присуждении почетных званий докторов тех или иных университетов в своей личной жизни он был несчастен и одинок.
Его не удовлетворяли окружавшие женщины, хоровод женщин, его вечно любимая Марина по-прежнему была далеко, а все остальное, думаю, он всерьез не воспринимал.
Думаю, он готов был сменить и нобелевскую славу, и ворох наград на простое семейное счастье. Сколько же можно сидеть в президиумах, скитаться по городам, странам и знать, что дома тебя никто не ждет?
Я одинок. Я сильно одинок.
Как смоква на холмах
Генисарета.
В ночи не украшает
табурета
ни юбка, ни подвязка,
ни чулок.
Конечно, меня будут опровергать его многочисленные подружки и поклонницы, уверяя, что их Иосиф никогда не знал одиночества. Я не хочу ни в чем упрекать милых дам, они делали все, что могли. Можно даже проследить за той или иной хроникой его поездок.
Внешне все было хорошо. Он гонял на машинах («И какой же русский (а особенно еврей) не любит быстрой езды», любил вкусно и обильно поесть, особенно обожал восточную кухню, китайские ресторанчики.
Ценил русскую водочку, особенно хреновую и кориандровую.
Зима. Что делать нам
в Нью-Йорке?
Он холоднее, чем луна.
Возьмем себе чуть-чутьикорки
И водочки на ароматной
корке,
Погреемся у Каплана…
Подружки как-то плавно,
без обид, меняли друг друга.
У всего есть предел,
в том числе у печали.
Взгляд застревает
в окне, точно лист в ограде.
Можно налить воды.
Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек
в квадрате.
Уже в центре оживленного города Иосиф Бродский писал, что если «одиночество есть человек в квадрате», то «поэт – это одиночка в кубе».
Ночь. Дожив до седин,
ужинаешь один.
Сам себе быдло,
сам себе господин.
Предположение о женитьбе высказывалось в адрес добрых и долгих приятельниц Иосифа Бродского. Он готов был жениться и на итальянке, и на американке, и на полячке… Он страшился пустоты одиночества, но для себя все же ждал чего-то необычного, как в детстве – ждал принцессу…
В Нью-Йорке он поселился недалеко от Гудзона, на Мортон-стрит, 44, в доме, к которому сегодня ходят туристы, но на котором, в отличие от его питерского дома (дом Мурузи на ул. Пестеля), от его дома в Норенской и даже на вокзале в Коноше, никаких мемориальных досок и памятных табличек нет. Не заслужил. Да и спроси на нью-йоркских улицах про Бродского, никто никогда ничего не скажет. Да и что сказать: был некий американский профессор, который и школу-то среднюю не окончил, нигде не учился, но зато преподавал более 20 лет в крупнейших американских вузах, в том числе в колумбийском и нью-йоркском. Повезло парню.
От этих слов Иосиф Бродский бесился, не любил вспоминать про судебный процесс, рвал отношения с теми, кто подчеркивал его чуть ли не каторжную судьбу. Его откровенно бесило, что именно судом и ссылкой многие на Западе объясняли мировую известность Бродского. Он же хотел, чтобы его ценили за поэзию, за его творчество, а не за судебный процесс над тунеядцем и ссылку. Именно поэтому, когда Эткинд издал свою книгу «Процесс Иосифа Бродского» (1988) после получения Бродским Нобелевской премии, поэт был в ярости и навсегда порвал отношения с Ефимом Григорьевичем. Уж кто-кто, а Эткинд должен был понимать важность Бродского для русской и мировой литературы как поэта, а не как жертвы системы.
И со студентами своими он говорил не о несправедливом советском строе, а о великой русской культуре. Да и для них он был известен тоже скорее не как лауреат Нобелевской премии, а как лауреат американской премии Гениев, как гордость Америки.
10 декабря 1987 года поэт получил Нобелевскую премию по литературе – за всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии. В России на этот раз (после скандальной истории с присуждением премии Борису Пастернаку и Александру Солженицыну) перестроечное горбачевское руководство решило скандал не устраивать, в «Московских новостях» дали короткую информацию.
Но уже короткое время спустя о Бродском заговорила вся Россия, весь тогда еще Советский Союз. Ведь и в этот раз определенная политическая интрига была, на премию выдвигали поначалу и советского писателя Чингиза Айтматова. Вполне может быть, что это лишь усилило шансы Иосифа Бродского. Как говорят, мировая антисоветская закулиса поддержала поэта. И прекрасно. Получил бы Чингиз Айтматов, и у России было бы на одного нобелевского лауреата меньше.
Был бы независимый киргизский нобелевский лауреат. А Иосиф Бродский так сразу же и заявил, что премия дается русской литературе. К перестройке он отнесся с присущим ему скептическим юмором, написал на эту тему сатирическую пьеску «Демократия», Горбачева всерьез воспринимать не хотел, но за событиями в России следил.
Жизнь складывалась удачно, вот только, уходя от внешнего мира, он опять погружался в пугающую пустоту одиночества. Родителей уже не было в живых, с Мариной окончательно расстались, с сыном Андреем отношения не сложились после его единственного приезда в Америку.
Что это? Грусть?
Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть,
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит
и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
На людях он веселился. Как он сам говорил, посмотрев фильм Вуди Аллена «Анни Холл» о неврастеничном еврее, мечтающем об арийской красавице: «Распространенная комбинация – dirtyjew и белая женщина. Абсолютно мой случай…».
Вот он и ждал этого своего случая. И вот случилось. На его лекцию в Париж, в Сорбонну, в январе 1990 года приехала специально из Италии юная красавица Мария Соццани из самых аристократических русско-итальянских кругов. Ее мать из рода Трубецких–Барятинских, а отец, итальянец Винченцо Соццани, был высокопоставленным управляющим в компании «Пирелли».
После лекции Мария написала ему письмо, обычное почтовое письмо, завязалась переписка. Любовь стремительно развивалась. Летом они едут в привычную для него Швецию, а уже в сентябре того же 1990 года Иосиф увез Марию в Стокгольм, поближе к балтийским берегам, и они поженились.
Через два года у них родилась дочь – ангельское создание Анна Александра Мария, по-домашнему просто Нюха… Близкие друзья Бродского утверждают, что эти несколько лет с Марией были для него счастливее, нежели предыдущие пятьдесят. Думаю, так и было. Тем более, познакомившись с Марией в Милане, я и сам подпал под очарование одновременно и аристократической, и глубинно русской, и доброжелательной, потрясающе красивой женщины.
1993. 9 июня – родилась дочь Анна Мария Александра.
1994. 2 декабря – написанное по-английски стихотворение To My Daughter напечатано в лондонском еженедельнике Times Literary Supplement.
1996. Сентябрь – вышел четвертый английский сборник стихов Бродского So Forth в издательстве Farrar, Straus &Giroux, с посвящением жене и дочери.
..
В разговоре со мной Мария сказала, что мечтает привезти дочь на родину отца. Мария подарила нам с женой на память подготовленный ею в миланском издательстве Adelphi, где она работает, сборник Иосифа Бродского «Рождественские стихи». В России они пока не были, но хотят побывать и в Москве, где у нее много родственников, и в Петербурге. Но не знают, как организовать поездку без всякой рекламной кампании, без шума в газетах, без светского шоу. Она мечтает даже побывать в Коноше и Норенской, на месте ссылки.
Его свадьба оказалась неожиданной для многих. Я уж не говорю о несостоявшихся невестах. Обиделись даже не знающие его женщины. Такой завидный холостяк, и вдруг женится, да еще и на русской аристократке из рода Трубецких–Барятинских. К тому же все помнили, что на недавнем своем 50-летии Иосиф Бродский пообещал: «Бог решил иначе: мне суждено умереть холостым. Писатель – одинокий путешественник». Все смирились, успокоились, и вдруг такой сюрприз.
Впрочем, Иосиф всегда был предельно независимым человеком.
Он выпадал из любой обоймы: либеральной, державной, национальной, религиозной, даже поэтической… И жену, и дочурку обожал, боготворил. Впрочем, они были для него как две дочки: старшая и младшая. Появились и стихи, посвященные дочери.
Сначала он в 1995 году подробно пишет о дочке в стихотворном послании к другу Голышеву:
Я взялся за перо не с целью
развлечься и тебя развлечь
заокеанской похабелью,
но чтобы – наконец-то речь
про дело! – сговорить
к поездке:
не чтоб свободы благодать
вкусить на небольшом
отрезке,
но чтобы Нюшку повидать.
Старик, порадуешься или
смутишься: выглядит почти
как то, что мы в душе
носили,
но не встречали во плоти…
Позже он написал уже на английском языке стихотворение «Дочери».
Есть хороший, вполне адекватный перевод этого стихотворения Кружкова:
И поскольку нет жизни
без джаза и легкой сплетни,
Я еще увижу тебя
прекрасной, двадцатилетней –
И сквозь пыльные щели,
сквозь потускневший глянец
На тебя буду пялиться
издали, как иностранец.
В общем, помни – я рядом.
Оглядывайся порою
Зорким взглядом.
Покрытый лаком или корою,
Может быть, твой отец,
очищенный от соблазнов,
На тебя глядит
внимательно и пристрастно.
Так что будь благосклонна к
старым, немым предметам:
Вдруг припомнится что-то
– контуром, силуэтом.
И прими как привет
от тебя не забывшей вещи
Деревянные строки
на нашем общем наречье.
Мария мечтает привезти Аню на родину отца, надеясь, что они побывают и в Петербурге, и в Норенской, и в Коктебеле. В Америке Мария Соццани не прижилась, и сразу же после смерти Бродского решила вернуться в Италию, поближе к своим корням. Поэтому и мужа решила похоронить в Венеции. Не скрывает, что это ее решение. Сейчас они с дочкой живут в Милане. Несмотря на то что Анечке было всего три года, когда папа умер, она очень хорошо его помнит. В таком же трехлетнем возрасте очень хорошо помнил свою матушку и Мишель Лермонтов. Один литератор сказал ей: «По-моему, твой папа был великий человек, великий поэт…» – Аня сразу же добавила: «…и великий папа».
После смерти Иосифа, как рассказывает ее мама Мария, дочка Нюша диктовала ей письма на небо к папе. Она ему писала: конечно, папе с неба трудно спуститься, но, может, он все же что-нибудь придумает – с дождиком, например, спустится… А если нет, то она, когда вырастет, все равно обязательно найдет способ к нему подняться.
..
Иосиф Бродский, сам обожавший музыку, и дочь свою с пеленок воспитывал на музыке, она уже в два года отличала Гайдна от Моцарта. Любит музыку и сейчас.
Говорили в Америке в быту Иосиф с Марией по-английски, хотя русский она прекрасно понимает и говорит на нем. Нюша тоже начала говорить по-английски, но мать обучала ее и русскому языку, чтобы дочь могла читать стихи отца. Бродскому Нюша успела доставить за три года своей жизни много радости. Когда-то, еще в 1967 году, в стихотворении «Речь о пролитом молоке» он писал:
Ходит девочка, эх,
в платочке.
Ходит по полю,
рвет цветочки,
Взять бы в дочки, эх,
взять бы в дочки.
В небе ласточка вьется.
И вот теперь у него была своя такая дочка. Он не мог надышаться на нее. Жаль, не смог Иосиф посмотреть на Анюту прекрасную, 20-летнюю, очень похожую на свою мать Марию.
Даже его стихи последнего семейного, а потом уже и отцовского периода стали обретать некую стабильность и эпичность. Бунтарь выходил на новые «генеральские масштабы». Как он писал в шутливом послании своему врачу-кардиологу Елене Чернышевой, вручая книжку «В окрестностях Атлантиды»:
Пусть Вам напомнит
данный томик,
Что автор был не жлоб,
не гомик,
Не трус, не сноб, не либерал,
но – грустных мыслей
генерал.
…
Чем лучше в семейной жизни (не может нарадоваться своей Нюшей), тем больше проблем со здоровьем. Ему уже делали две операции на сердце, уговаривают на третью, и не такую трудную, всего лишь продуть сердечные сосуды, сделать ангиопластику, поставить несколько укрепляющих стентов, глядишь, и продержался бы еще лет пять. Мне самому уже трижды делали стентирование, знаю, как эти металлические пружинки укрепляют сердце, возвращают к жизни.
Так жалко, что Иосиф все тянул, не хотел делать весной или летом, переносил на осень. Не рассчитал.
Шел уже 1996 год, написано последнее рождественское стихотворение «Бегство в Египет». Примерно тогда же готовился и последний прижизненный сборник стихов «Пейзаж с наводнением». Издатель сборника Сумеркин вспоминает о подготовке сборника в декабре 1995 года: «За пределами «Пейзажа» осталось два текста, относящиеся к этому периоду. Первый – сильнейшее стихотворение «На независимость Украины», от которого и автор и я единогласно решили на время воздержаться ввиду его чрезвычайной политической неграмотности, или по-американски «некорректности», многократно усиленной эмоциональным импульсом и мастерством. Надо же что-то оставить и для посмертных академических изданий!..
Я ни в коем случае не собираюсь привязывать Иосифа Бродского к какому-нибудь направлению, течению, заманивать в тот или иной лагерь. Он неформатен изначально.
При постоянном болезненном состоянии все же умер Иосиф Александрович внезапно.
Поговорил по телефону с Львом Лосевым, поворчал на предающих его былых друзей, у кардиологов добился переноса операции на сердце (такова уж была магия у Бродского, всех умел уговорить, а надо ли было уговаривать?). Набил портфель рукописями, чтобы в понедельник взять их на работу, пожелал жене спокойной ночи и остался еще посидеть в своем кабинете что-то дописать, додумать. И в ночь с 27 на 28 января там, в кабинете, умер.
Как пишет Лев Лосев: «Там она (Мария. – В.Б.) и обнаружила его утром – на полу. Он был полностью одет. На письменном столе рядом с очками лежала раскрытая книга – двуязычное издание греческих эпиграмм. В вестернах, любимых им за «мгновенную справедливость», о такой смерти говорят одобрительно: Hediedwithhisbootson («Умер в сапогах»). Сердце, по мнению медиков, остановилось внезапно».
Крик ястреба осенью Иосиф Бродский
Ветер с северо-западной четверти поднимает его высоко над
сизый, малиновый, умбра, коричневый
Долина Коннектикута.
Далеко внизу,
цыплята изящно останавливаются и двигаются
невиданный во дворе полуразрушенный
ферма, бурундуки сливаются с вереском.
Теперь дрейфует в воздушном потоке, развернутый, один,
все, что мелькает, — холмы высокие, неровные
хребты, серебряный поток, пронизывающий
дрожит, как живая кость
из стали, с плохой насечкой, с порогами,
городки как нитки бус
разбросаны по Новой Англии. Скатившись к нулю
термометры — эти бытовые боги в нишах —
замерзнуть, подавляя таким образом огонь
листьев и шпилей церквей. Тем не менее,
для него нет церквей. В ветреных краях,
немыслимый праведнейшим хором,
он парит в кобальтово-голубом океане, зажав клюв,
его когти крепко впились в живот
— когти сжались, как впалый кулак—
определение в каждой струйке тяги
снизу блестит ягода
его глазного яблока, направляясь на юго-юго-восток
до Рио-Гранде, дельты, буковых рощ и еще дальше:
в гнездо, спрятанное в мощном колодце
травы, краям которой не доверяют пальцы,
утонувший среди лесных запахов, наполненный
с осколками яичной скорлупы с красными крапинками,
с призраком брата или сестры.
Сердце обросло плотью, пухом, пером, крылом,
пульсирует лихорадочно, без остановки,
приводимый в движение внутренним теплом и чувством,
птица рубит и режет ножницами
осенняя синева, но столь же стремительная,
расширение за счет
коричневатого пятнышка, едва бросающегося в глаза,
точка, скользящая далеко над высоким
сосна; за счет пустого взгляда
этого ребенка, выгибающегося к небу,
та пара, которая вышла из машины и подняла
их головы, та женщина на крыльце.
Но поток воздуха все еще поднимает его
Все выше и выше. Брюшные перья
почувствовать пронизывающий холод. Взгляд вниз,
он видит, что горизонт тускнеет,
он как бы видит черты
из первых тринадцати колоний, чьи
все трубы дымят. Но это их общее количество в его поле зрения
что говорит птице о его возвышении,
какой высоты он достиг в этом путешествии.
Что я делаю на такой высоте?
Он чувствует смесь трепета
и гордость. Крен над наконечником
крыла, он падает вниз. Но упругий воздух
возвращает его обратно, стремясь к славе,
к бесцветной ледяной плоскости.
Его желтый зрачок бросает внезапный взгляд
ярости, то есть смесь ярости
и террор. Итак, еще раз
он поворачивается и ныряет вниз. Но как стены возвращаются
резиновые шарики, как грехи направляют грешника к вере или рядом,
он и на этот раз рванул вверх!
Он! чьи внутренности еще так теплы!
Еще выше! В какую-то взорванную ионосферу!
Этот астрономически объективный ад
птиц, которым не хватает кислорода, и где мельчат звезды
пшенное пшено подается с тарелки или полумесяца.
Что для двуногих всегда означало
высота, для пернатого наоборот.
Не своим тщедушным мозгом, а сморщенными воздушными мешками
он догадывается об этом: это конец.
И в этот момент он кричит. Из крючкообразного клюва
там отрывается от него и летит ad luminem
звук, издаваемый Эриниями, чтобы разорвать
души: механический невыносимый визг,
визг стали, пожирающей алюминий;
«механический», ибо это означало
ни для кого, ни для живых ушей:
не мужские, не лающие лисицы,
не белки спешат на землю
из веток; не для крошечных полевых мышей, чьи слезы
нельзя так отомстить, что заставляет
их в свои норы. И только гончие
поднять морды. Пронзительный пронзительный визг,
кошмарнее ре-диезного шлифования
алмазной резки стекла,
рассекает все небо. И мир, кажется, катится
на мгновение, содрогаясь от этого разрыва.
За теплом горит космос в высшем качестве
плохо, как железный забор здесь внизу
клеймит неосторожные пальцы без перчаток.
Мы, стоя на месте, восклицаем
«Там!» и видеть далеко над слезой
это ястреб, и услышать звук, который задерживается
в вейвлетах, паутинка
набухшие ноты рябью по синему своду космоса
чьё отсутствие эха заклинает, особенно в октябре
апофеоз чистого звука.
И пойман в этом небесном узорчатом кружеве,
звездообразный, усыпанный инеем,
посеребренный, в кристаллическом переплете,
птица плывет в зенит, в синюю высоту
лазури. Через бинокль предсказываем
он, сверкающая точка, жемчужина.
Мы слышим, как что-то звенит в небе,
как разбитая семейная посуда,
медленно падающий водоворот,
но его осколки, когда они достигают наших ладоней, не болят
но тают при обращении.
И в мгновение ока
еще раз видны завитки, петельки, ниточки,
радужный, разноцветный, размытый
запятые, многоточия, спирали, связывание
кочаны ячменя, концентрические кольца —
яркий рисунок, которым когда-то обладало перо,
карта, теперь просто куча летающих
бледные хлопья, образующие зеленый склон
белый. И дети, смеющиеся и ярко одетые,
выбегают из дверей, чтобы поймать их, плача
с громким криком по-английски: «Зима пришла!»
Избранные стихи Иосифа Бродского
8 сентября 2019 г.ПОСТСКРИПТУМ
Как жаль, что моя жизнь не стала для тебя
тем, чем стала для меня твоя жизнь.
. . . Сколько раз на пустырях я
отдавал свою медную монету, увенчанную печатью
государства, этой переплетенной вселенной проводов,
пытаясь растянуть время
нашей связанности.
. . Увы, если
человек не сумеет затмить мир,
ему остается крутить зубчатый диск в какой-нибудь
телефонной будке, как можно крутить доску для спиритических сеансов,
пока призрак не ответит,
вторя
последним воплям зуммер в ночи.
ПРОРОЧЕСТВО
Мы пойдем и будем жить вместе на берегу;
огромных плотины отгородят нас от континента.
Самодельная лампа
бросит свое согревающее сияние на округлость нашего центрального пространства.
Мы будем воевать в карты и навострить ухо
, чтобы уловить грохот сводящего с ума прибоя.
Мы тихонько кашлянем или вздохнем беззвучно,
всякий раз, когда ветер будет слишком хриплым.
Я буду стар, а ты будешь молод.
Но, как говорят юноши, мы будем считать время
, что осталось нам до нового века, днями,
не годами. В нашей вывернутой, маленькой Голландии
мы посадим огород, ты и я;
и будут шипеть устрицы у двери,
и испить лучи солнечного осьминога,
Пусть льются летние дожди на наши огурцы;
мы загорим как любой эскимос,
и ты нежно проведешь пальцами
по девственному V, где я не обожжен.
Я увижу свою ключицу в прозрачном стекле,
и увижу за спиной зеркальную волну,
и мой старый счетчик Гейгера в жестяном корпусе,
который болтается на выцветшем, пропитанном потом ремешке.
Когда придет зима, она безжалостно
сорвет солому с нашей деревянной крыши. А если
сделаем ребенка, назовем мальчика Андреем,
Анной девочку, чтобы наша русская речь,
отпечатавшаяся на ее морщинистом личике
, никогда не была забыта. Первый звук нашего алфавита
есть не что иное, как удлинение вздоха
, и поэтому его можно утвердить на будущее.
Мы будем вести войну в карты до тех пор, пока
отступающие извилины прилива не потянут нас,
со всеми нашими козырями, вниз и прочь . . .
Наш ребенок будет молча смотреть на мотылька,
не вникая в его настойчивые мотыльковые мотивы
за избиение нашей лампы. Но затем наступит время
, когда он должен будет вернуться через
плотину, отделяющую нас от континента.
ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ
День назывался просто «Первое сентября».
Осень пришла; дети были в школе.
На границе с Польшей немцы поставили полосатые решетки.
Их ревущие танки, словно ногти, гладят
фольгу по кусочку шоколада,
расплющивают уланских копейщиков.
Расставьте стаканы!
Выпьем за тех уланов, которые стояли
на первом месте в списке мертвых,
как в классном списке.
Еще раз
березы шумят на ветру; мертвые листья
просеиваются на низкие крыши домов, где
не звучат детские голоса, как будто на упавшие
польские шапки. Мимо ползут грохочущие облака,
избегая мертвых глаз закатных окон.
- нобелевские лауреаты поэзия россия-украина
5 февраля 2017
Дьявол ходит среди нас час за часом
и каждое мгновение ждет этой роковой фразы.
Сочетание красивых образов и прекрасного письма с греческой мифологией (в некоторых из них) Сначала я не был так впечатлен, но теперь я могу сказать, что мне понравилось большинство его стихов.
{ Nature Morte передает самое сильное и горькое стихотворение из сборника и самое лучшее для меня. На самом деле это одно из лучших стихотворений, которые я когда-либо читал. }
По личным причинам меня больше всего поразила эта строка
Ich liebe жизнь, но хаос обожаю
- поэзия русская рулетка
Ник
489 отзывов36 подписчиков
10 июля 10, 0002 489 отзывов36 фолловеров читал. На моей памяти это было в 1973 году, вскоре после того, как его выслали из России и задолго до того, как он получил Нобелевскую премию. Я помню его в темном пиджаке, без галстука, с тем серьезным лицом, которое видно на некоторых фотографиях, с плотно сжатой челюстью, кроме тех случаев, когда он читал свои в воздухе. Стихотворение, которое я помню больше всего, включало немного немецкого языка; скорее всего, это были «Два часа в пустом баке». Он читал со страстью; мы склонны думать о наших поэтах как о профессорах, несколько отстраненных и занятых зачастую неясной игрой слов.
Бродский был страстно от мира сего; он не читал стихов, он декламировал их. Он не бежал ни от литературного наследия, ни от своего собственного как дитя войны между Советами и немцами; он обнял обоих. Прежде всего, его поэзия визуально остра и иронична, страстно увлечена миром.Eadweard
602 отзыва494 подписчика
23 августа 2015 г.Люблю его стихи, мне нужно читать больше! Прямо на вершине моего списка любимых русских поэтов.
» Ибо, хотя наша жизнь может быть вещью, которую можно разделить,
кто в этом мире разделит нашу смерть?
Человеческая одежда зияет дырами.
Он распадается на куски и снова становится целым
Еще раз рента
И только далекое небо, во мраке,
приносит домой целительную иглу.»
—-
«Великие веры оставляют после себя только святые реликвии:
Суди же тогда о огромной силе любви,
если предметы, которых ты коснулся Теперь я считаю
, пока ты жив, святым.
»
—-
«Молчание: волна, скрывающая вечность.
Тишина: будущая судьба всех наших любящих. »
«Жизнь — это болтовня, брошенная в лицо молчанию.»
- любимая поэзия поэзия русская
20 апреля 2021
«Здесь, на холмах, под пустым небом,
среди дорог, заканчивающихся в лесах,
жизнь отступает от себя
и глядит изумленно на свои
шипящие и ревущие формы.
Корни цепляются, хрипя, за сапоги,
и никакого светового шоу во всей деревне.
Вот я брожу по ничейной земле
и берусь за дело о небытии.
Ветер вырывает тепло из моих рук.
Дупло обливает меня водой;
грязь вьет ленту тропинки».
«Теперь, когда я отгородился от мира,
я хотел бы отгородиться от самого себя.
Не заборы из тесаных жердей, а зеркальное стекло,
мне кажется, лучше всего справится с этим.
Я изучу темные черты моего лица:
мою щетинистую бороду, пятна на подбородке.
Пожалуй, нет лучшей стены
, чем трехликое зеркало для этой расставшейся пары.
В этом зеркале в сумерках от двери видны
огромных скворца на краю пашни,
и озера озера похожи на бреши в стене, но увенчанные еловыми зубцами.
Вот, мир за пределами
ползет через эти озера — эти бреши в нашем мире — более того, через каждую щель.
А то этот мир проползет сквозь них к небу.
4 августа 2021 г.
‘Как грустно, что моя жизнь не стала значить/ для тебя то, что твоя жизнь стала значить для меня’ 71
Бродский временами мой любимый поэт….
Его стихи могут предложить глубокие размышления об универсальных истинах и уникальных взглядах на жизнь, смерть и процесс разложения. Пыль, в частности, часто появляется в этом сборнике стихов.
В лучшем случае его короткие стихи содержат и сжимают несколько образов и калейдоскопически расширяют значения и значение. В худшем случае, в некоторых из его более длинных стихов, они граничат с личными нападками и банальным пониманием власти и политики.
Слишком много фаворитов, чтобы их перечислять, но ниже приведены несколько строк, которые, в частности, выделяются и свидетельствуют о его вдумчивости в отношении моментов, когда он излучает чувство глубокого, спокойного, созерцательного времени, тишины и памяти.
‘Но скажи мне, душа, какова была жизнь, / как она выдержала твой парящий взор?’ 32
‘я здесь живу, а где-то там ты плачешь’ 32
‘Хорошо, что в этом мире нет никого/, кто чувствует себя обязанным любить тебя до безумия.’33
‘его доза жизни оказалась роковой’ 35
‘ Мертвые спокойно лежат в могилах и мечтают. живые, в океанах своих мантий’ 40
‘Все далеко. Что близко, то тускло’ 43
‘…ты видел моря,/ и дальние страны, и Ад-первый во сне,/ потом просыпаюсь. Ты видел украшенное драгоценностями небо/ в жалкой оправе человеческих низменных похотей./ И ты видел жизнь» 43
‘Пусть этот крошечный фрагмент/жизни, которую мы тогда разделили/бешено билась в твоем сердце/ как еще не дохлая рыба.
‘ 53
‘ночь движется на перевернутых крыльях, ввысь,/ Над густыми кустами, которые теперь висят вниз головой,-/ настойчиво, как воспоминание о прошлом,/ безмолвное прошлое, которое как-то живет’ 54
‘Что неужели тень бездумья / коснулась глаз моих, что сырость / промочила мою бороду, что шапка моя, сдвинутая набок, / — венец этим сумеркам — отражается / как некая граница, за которую / душа моя не может проникнуть? / Я не пытаюсь выйти за пределы своего козырька, / Пуговиц, воротника, сапог или манжет. / Но мой слух вдруг стучит, когда я обнаруживаю / Что где-то я рвусь. Холод / врезается мне в грудь, сотрясая сердце’ 58
‘Но однажды мы все должны вернуться. Назад домой,/ Назад к родному очагу. И мой собственный путь / лежит через сердце города. Дай Бог, чтобы я/ не имел при себе тогда обоюдоострый меч-/ибо города начинаются, для живущих в них,/ с центральными площадями и башнями-/ а для скитальца/ приближающегося-/ с их окраинами’ 64
‘Но талантливый осколок/ может претендовать на целое’ 68
‘Никто не стоит как чужой.
/ Но порог стыда/ определяется нашими чувствами/ при ‘Больше никогда’ 68
‘В их переходе во времени/ вечера в быстром путешествии/ далеко над скворечниками,/ далеко за черной пашней’ 82
‘В последние годы все, что стоит в одиночестве/ стоит как символ другого времени./ Его претензия на космос.’ 89
‘Ибо нет одиночества глубже воспоминаний о чудесах’ 92
‘звук меньше музыки, но больше/ чем шума’ 93
‘хотя нет конца нашему недовольству,/ есть конец нашим зимам’ 94
‘Дело не в том, что ты особенно справедлив/, а в том, что ты неповторим’ 96
‘Мне приснилась густая тьма и сияние волн’ 110
‘он прошел край своей жизни,/ сделал абсолютным понятие увольнения,/ и исчез, не оставив после себя следа’. 128
‘Навсегда не слово, а число’ 139
‘И ничего не может быть непроницаемее/ чем завесы слов, пожиравших свои вещи;/ нет ничего мучительнее человеческого языка’ 146
‘жизнь лишь брошена в разговоры лик тишины» 147
«Тишина: волна, скрывающая вечность.
/ Тишина: будущая судьба всей нашей любви» 147
d
219 отзывов158 подписчиков
20 июня 2017 …
IX
Поллукс, дорогой друг. Все сливается в пятно.
Ни один стон не сорвется с моих уст.
Вот я стою в распахнутом пальто,
позволяя миру течь мне в глаза
сквозь сито непонимания.
Я почти оглох, о Боже. Я почти ослеп.
Я не слышу слов, а луна горит стабильно
мощностью не более двадцати ватт. Я не проложу
свой курс по небу меж звезд
и капли дождя. Лес будет эхом
не песни мои, а только мой кашель…
( Новые стансы к Августе , 1964)
- kindle l-rusa poesía
Читать
звонил Бродган 26 июля 2022 9022 салатная банда. Да, вот что. Я читал какое-то другое издание с действительно приличными переводами рождественских стихов, но не свою чашку чая.- стихи
Марьям
184 отзыва56 подписчиков
Читать
21 марта 2020 г.
Ты снова возвращаешься домой. Что это значит?
Может ли здесь быть хоть кто-нибудь, кому ты все еще нужен,
Кто еще захочет, чтобы ты считал тебя своим другом?
Ты дома, ты купил сладкого вина, чтобы выпить за ужином,
И, глядя в окно, по крупицам
Ты увидишь, что ты виноват:
Единственный. Это нормально. Слава богу за это. Или, может быть, следует сказать: «Спасибо за маленькие услуги».
Хорошо, что больше некого винить,
Хорошо, что ты свободен от всех связей,
Хорошо, что в этом мире нет никого
Кто чувствует себя обязанным любить тебя до безумия.
Хорошо, что никто никогда не брал тебя за руку
И провожал до двери темным вечером,
Хорошо идти одному по этому огромному миру
К дому от шумного вокзала.
Хорошо поймать себя, спеша домой,
Выкрикивая фразу, не являющуюся откровенной;
Вы вдруг осознаете, что ваша собственная душа
Очень медленно соображает, что произошло.
—
Огонь, как вы слышите, гаснет.
Тени в углах двигаются.
Слишком поздно грозить им кулаком
Или кричать на них, чтобы они перестали делать то, что они делают.
Этот легион не слушает команд.
Теперь он сомкнул свои ряды и образует круг.
В тишине он наступает от стен,
И я вдруг оказываюсь в его мертвой точке.
Всплески тьмы, как черные знаки вопроса,
Поднимаются все выше и выше.
Сверху тьма сгущается вниз.
Хватает мой подбородок и комкает белую бумагу.
Полностью исчезли стрелки часов.
Их не видно и не слышно.
Ничего не осталось, кроме ярких пятен в глазах-
В глазах, которые теперь кажутся застывшими и неподвижными,
Огонь потух. Как вы слышите, он мертв.
Горький дым клубится, цепляясь за потолок.
Но это светлое пятно отпечатывается на глазах.
Вернее, это отпечаток во тьме.
—
Теперь, когда я отгородился от мира,
я хотел бы отгородиться от самого себя.
Не заборы из тесаных жердей, а зеркальное стекло,
Мне кажется, лучше всего это сделает.
Я изучу темные черты моего лица:
Моя колючая борода, пятна на подбородке.
Пожалуй, нет лучше стены
, Чем трехликое зеркало для разлученной пары.
Это зеркало показывает в сумерках от двери,
Огромные скворцы на краю пашни,
И озера, как проломы в стене, но увенчанные древесными зубьями.
Вот, мир за пределами
Ползет сквозь эти озера-эти проломы в нашем мире-
Действительно, через каждую лужицу.
А то этот мир сквозь них ползет к небу.
——
И тишина — будущее всех дней
Тот катится к речи; да, тишина — это присутствие
Прощания в нашем приветствии, когда мы касаемся друг друга.
Действительно, будущее наших слов — молчание-
Те слова, которые пожирали посох вещей
С голодными гласными, ибо вещи не терпят острых углов.
Тишина: волна, скрывающая вечность.
Тишина: грядущая судьба всех наших любящих-
Пространство, не мертвая преграда, а пространство
Что лишает фальшивый голос в пульсирующем потоке крови
Каждый эхом ответ на свою любовь.
И тишина — подарок судьбы тем, кто
До нас жил; это сваха
, которой удается собрать всех мужчин вместе
В говорящее присутствие сегодняшнего дня.
Жизнь — это только болтовня, брошенная в лицо тишине.
‘Перебранка всех движений, всей жизни.’
‘Мрак говорит с мраком и знаменует туманный конец.’
‘ А стены — всего лишь протесты, воплощенные здесь,
Само воплощение возражений.»
—-
Люди и вещи толпятся.
Лучше жить в темноте.
Я сижу на деревянной скамейке
Смотрю на прохожих-
Иногда целыми семьями
Надоел мне свет.
Зимний месяц.
Первый в календаре.
Я начну говорить
Когда мне надоест темнота.
Пора. Я сейчас начну.
Без разницы чем.
Открытый рот. Лучше говорить,
Хотя я тоже могу молчать.
О чем тогда мне говорить?
Должен ли я говорить о небытии?
Мне говорить о днях или о ночах?
Или люди? Нет, только вещи,
Поскольку люди обязательно умрут.