Томпсон хантер ромовый дневник: Ромовый дневник — Хантер С. Томпсон — triksklad.ru

Содержание

Ромовый дневник (Хантер Стоктон Томпсон)

Читать отрывок

Буду ждать

Цена на сайте может отличаться от цены в магазинах сети. Внешний вид книги может отличаться от изображения на сайте.

Нет в наличии в магазинах сети

Книга или фильм Американские писатели

Пуэрто-Рико.
Остров, на котором невозможно работать – а можно сойти с ума, спиться или влюбиться. Или все сразу.
Здесь теплая компания журналистов коротает время в местном кабаке, где они методично наливаются ромом и ведут беседы о том, как дошли до жизни такой.
Здесь молодой репортер Пол Кемп получает важные профессиональные и жизненные уроки.
Здесь скучно и нечего делать.
Именно поэтому то, что начиналось как ленивый южный адюльтер, семимильными шагами мчится к настоящей трагедии…
Любовь, выпивка, смерть – а что, собственно, нужно еще?

Описание

Характеристики

Книга или фильм Американские писатели

АСТ

На товар пока нет отзывов

Поделитесь своим мнением раньше всех

Как получить бонусы за отзыв о товаре

Сделайте заказ в интернет-магазине

Напишите развёрнутый отзыв от 300 символов только на то, что вы купили

Дождитесь, пока отзыв опубликуют.

Если он окажется среди первых десяти, вы получите 30 бонусов на Карту Любимого Покупателя. Можно писать неограниченное количество отзывов к разным покупкам – мы начислим бонусы за каждый, опубликованный в первой десятке.

Правила начисления бонусов

Книга «Ромовый дневник» есть в наличии в интернет-магазине «Читай-город» по привлекательной цене. Если вы находитесь в Москве, Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Казани, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону или любом другом регионе России, вы можете оформить заказ на книгу Хантер Стоктон Томпсон «Ромовый дневник» и выбрать удобный способ его получения: самовывоз, доставка курьером или отправка почтой. Чтобы покупать книги вам было ещё приятнее, мы регулярно проводим акции и конкурсы.

Хантер Томпсон — Ромовый дневник читать онлайн

12 3 4 5 6 7 …61

Хантер С. Томпсон

Ромовый дневник

Всадник мой ясноглазый,

Что вчера с тобой сталось?

Знала, в сердце ты у меня,

Покупала одежды нарядные —

Тебе, кого мир не погубит.

Смуглая Айлин О`Коннелл 1773

САН-ХУАН, ЗИМА 1958 ГОДА

В начале пятидесятых, когда Сан-Хуан только-только сделался туристским городком, один бывший жокей по имени Эл Арбонито устроил бар у себя в патио на Калле-О’Лири. Он назвал его «У Эла на задворках» и прибил над уличной дверью вывеску, где стрелка указывала промеж двух ветхих строений в патио на задний двор. Поначалу Эл не подавал ничего, кроме пива, по двадцать центов за бутылку, и рома, по десять за порцайку или по пятнадцать — со льдом. Через несколько месяцев он стал подавать гамбургеры, которые сам же и делал.

Славно бывало там выпить — особенно по утрам, когда солнце оставалось прохладным, а с океана приплывал соленый туман, придавая воздуху бодрящий, здоровый аромат, который несколько ранних часов отстаивал свои позиции против влажного пекла, что клещами стискивает Сан-Хуан в полдень и держится еще долго после заката.

По вечерам там тоже бывало неплохо, но не так прохладно. Порой налетал ветерок, и «Задворки» обычно его ловили. Все дело было в удачном расположении — на самой вершине холма Калле-О’Лири, — так высоко, что, будь у патио окна, запросто можно было бы окинуть взором весь городок. Впрочем, патио окружала толстая стена, и видно оттуда было разве что небо да несколько банановых пальм.

Со временем Эл купил новый кассовый аппарат. Затем он купил для патио деревянные столики с зонтиками. Наконец, он вывез свою семью из дома на Калле-О’Лири в пригород, к новому урбанизасьону у аэропорта. Дальше Эл нанял здоровенного негра по кличке Гуталин мыть тарелки и разносить гамбургеры. Постепенно Гуталин и стряпать выучился.

Из своей бывшей столовой Эл изобразил небольшой бар с фортепиано и пригласил из Майами пианиста — тощую личность с грустной физиономией по имени Нельсон Отто. Фортепиано располагалось аккурат посередине между коктейльным залом и патио. Старый кабинетный рояль светло-серого цвета был покрыт особым шеллаком, чтобы соленый воздух не проел полировку, — и семь ночей в неделю все двенадцать месяцев бесконечного карибского лета Нельсон Отто сидел за клавиатурой, размешивая пот в безрадостных аккордах своей музыки.

В туристическом бюро поговаривают об охлаждающих пассатах, что каждый день и каждую ночь в году ласкают берега Пуэрто-Рико — однако такому человеку, как Нельсон Отто, похоже, никакие пассаты отродясь никуда не задували. Один удушливый день за другим он пробивался через усталый репертуар из блюзов и сентиментальных баллад — пот капал у него с подбородка и пятнал подмышки хлопчатобумажной футболки с цветочным узором. Порой Нельсон Отто с такой ненавистью и таким неистовством клял «сраную жарищу», что атмосфера заведения непоправимо портилась. Тогда народ вставал и уходил дальше по улице в бар первого класса «Шик-блеск», где бутылка пива стоила шестьдесят центов, а бифштекс из филея — тридцать пять.

Когда бывший коммунист по фамилии Лоттерман прибыл из Флориды, чтобы основать «Сан-Хуан Дейли Ньюс», «Задворки» стали англоязычным пресс-клубом, ибо никто из бродяг и фантазеров, подрядившихся работать в новой газете Лоттермана, не мог позволить себе дорогие бары торговой сети «Нью-Йорк», что вырастали по всему городу подобно россыпи неоновых поганок. Репортеры и литературные сотрудники дневной смены приволакивались около семи, а ночные работники — спортивные обозреватели, корректоры и верстальщики — прибывали в районе полуночи, обычно скопом. Иногда кому-то случалось назначить свидание, но во всякую нормальную ночь девушка «У Эла на задворках» была редким и весьма эротичным зрелищем. Белых девушек в Сан-Хуане вообще не так много, и большинство из них к тому же либо туристки, либо проститутки, либо стюардессы.

Ничего удивительного, что все перечисленные типы предпочитали казино или бар на террасе в «Хилтоне».

Кто только не являлся работать в «Ньюс»: все типы — от диких молодых экстремистов, страстно желавших порвать мир напополам и начать всё заново, до старых усталых ханыг с пивными брюшками, которым только и хотелось, что пожить в блаженном покое, прежде чем упомянутая банда психов порвет мир напополам.

Они составляли всю гамму красок — от подлинных талантов и честных людей до жутких дегенератов и безнадежных неудачников, едва способных написать почтовую открытку, просто придурков, беглых уголовников и опасных пропойц — к примеру, магазинный вор кубинского происхождения, который носил у себя в подмышке пистолет, слабоумный мексиканец, вечно пристававший к детишкам, — короче, когорта сводников, педерастов и шанкров в человечьем обличье всех мастей. Большинство из них трудилось ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы заработать на несколько бутылок плюс билет на самолет.

С другой стороны, были там и люди вроде Тома Вандервица, который потом работал в «Вашингтон Пост» и получил Пулицеровскую премию. Или человечка по фамилии Тиррелл, ныне редактора в лондонской «Таймс», который гнул спину по пятнадцать часов в день — лишь бы газета не скапутилась.

К моменту моего прибытия на остров «Дейли Ньюс» уже стукнуло три годика, а Эд Лоттерман пребывал на грани нервного срыва. Послушать его, так можно было подумать будто он сидит на самом краю света, рассматривая себя как комбинацию Бога, пулицера и Армии спасения. Лоттерман часто клялся, что если бы все те личности, которые за три года успеют поработать в газете, смогли одновременно предстать перед троном Всевышнего — если бы все они торчали там и пересказывали свои истории, описывали свои выкрутасы, преступления и сдвиги по фазе, сам Бог, несомненно, упал бы в обморок, а потом принялся бы рвать на себе волосы.

Конечно, Лоттерман преувеличивал. В своей вдохновенной тираде он совсем забыл про достойных людей и говорил только про тех, кого называл «алканавтами». Таких, впрочем, оказывалось не так мало, и лучшее, что можно было об этой публике сказать, так это то, что составляла она странный и буйный легион. В лучшем случае эти люди были просто ненадежными, а в худшем — вечно пьяными, грязными и достойными доверия не больше вонючих козлов. Однако им невесть как удавалось выпускать газету, и, когда они не работали, немалое их количество проводило время, нажираясь «У Эла на задворках».

12 3 4 5 6 7 …61

«Ромовый дневник» был снят Хантером С. Томпсоном до «Страха и ненависти». авторская винтажная работа. Два журналиста сидят в заброшенной квартире в Сан-Хуане, Пуэрто-Рико, и только что приняли неизвестный галлюциноген. Ничего не происходит, пока один из них — дублер Томпсона по имени Пол Кемп, которого играет Джонни Депп, — не видит, как язык другого начинает расти изо рта, как трубчатая розовая змея.

Депп горбится и хохочет, его манеры мало чем отличаются от тех, что он использовал, играя Томпсона в «Страхе и ненависти в Лас-Вегасе», изображении, близком к самому Томпсону. Назовите это страхом и ненавистью в Пуэрто-Рико, я полагаю.

Все это хорошо, за исключением этого: «Ромовый дневник» (Simon & Schuster: 204 стр., бумага за 15 долларов) — это не винтажный Томпсон; скорее, это пре-винтаж, пример работы автора в утробе матери, самое раннее из его произведений, появившихся в печати. Написано в начале 1960-х, он был утерян или отложен после того, как он не смог опубликовать его, только для того, чтобы быть вновь обнаруженным в 1998 году. книги приобретают вид альбомов для вырезок, полных отрывков и би-сайдов со случайными вспышками блеска, преломленными через фильтр его мифа. Можно даже проследить этот импульс еще на одно десятилетие, к «Великой охоте на акул» 1979 года, но я всегда был неравнодушен к этому сборнику, в котором собраны его оригинальные 1965 Статья «Ангелы ада» для нации (Кэри Маквильямс был его ответственным редактором), а также такие гонзо-знаменитости, как «Дерби в Кентукки декадентское и развратное» и «Странные грохоты в Ацтлане», в которых подробно рассказывается об убийстве в 1970 году, совершенном жителем округа Лос-Анджелес. заместитель шерифа обозреватель Times Рубен Салазар.

«Странный грохот в Ацтлане» снова появляется в «Страхе и ненависти в Rolling Stone: The Essential Writing of Hunter S. Thompson» (Simon & Schuster: 572 стр., $32,50), новом сборнике, отредактированном другом Томпсона. и когда-то заклятый враг Янн Веннер, который также включает части «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» и «Страх и ненависть: по следам кампании ’72».

Книга претендует на то, чтобы представить обзор работы Томпсона для Rolling Stone, но, несмотря на то, что в ней представлены две его наиболее устойчивые более поздние работы — «Собака заняла мое место», резкий анализ 1983 года судебного процесса о разводе с Роксаной Пулитцер и «Страх и Ненависть к Элко», фантазия 1992 года о Кларенсе Томасе — в основном служит, как и экранизация «Ромового дневника», для подкрепления не столь секретного сообщения, которое Томпсон, застрелившийся в феврале 2005 года в В возрасте 67 лет он в конечном итоге стал жертвой своего имиджа, писателем, который, несмотря на то, что когда-то был одним из наших самых важных культурных обозревателей, за последнюю четверть века своей жизни написал мало достойных чтения.

Вот почему книга «Ромовый дневник» так интересна, потому что она предлагает контрапункт, проблеск Томпсона в то время, когда он формировался, прежде чем отношения, которые позже поймали его в ловушку, стали его товарным знаком. Роман в значительной степени автобиографичен — как и Кемп, Томпсон был репортером англоязычной газеты в Сан-Хуане в 1960 году, — но более того, он отмечен зарождающейся усталостью от мира, ощущением Пуэрто-Рико как последней перевалочной станции для -было и никогда-было бегство от ответственности, что придает ему ощущение свободы и предчувствия одновременно.

«Я становился слишком старым, — говорит нам Кемп, — чтобы нажить могущественных врагов, когда у меня вообще не было карт, и я потерял часть своего прежнего рвения, которое в прошлом приводило меня к тому, что Мне чертовски хотелось это сделать, зная, что я всегда могу избежать последствий. Я устал бежать и устал от того, что у меня нет карт».

С одной стороны, это классический Томпсон, сочетающий мастерство игры и ясность. С другой стороны, это неожиданно задумчиво, особенно со стороны автора, для которого последствия часто были просто еще одним ругательством. Напряжение только делает «Ромовый дневник» более откровенным, с каждым протогонзо-риффом — «Меня начинал пугать», — пишет Томпсон. «Тебе лучше носить ружье, — посоветовал мне Моберг. — Они сейчас придут за тобой. Я знаю этих свиней — они попытаются убить тебя», — компенсируя более созерцательные пассажи, например, когда он отмечает распад персонажа или подробно описывает отстраненность Кемпа при обмене своих идеалов на дорогостоящую работу копирайтера.

«Я долго сидел там, — отмечает Томпсон, — и думал о многих вещах. Главным среди них было подозрение, что мои странные и неуправляемые инстинкты могут погубить меня прежде, чем я успею разбогатеть. Как бы я ни хотел всех тех вещей, на покупку которых мне нужны были деньги, какое-то дьявольское течение толкало меня в другую сторону — к анархии, нищете и сумасшествию». Такие моменты открывают окно в настоящего Томпсона, который больше всего кажется зажатым между своими крайностями и желанием чего-то большего.

Учитывая, чем закончился Томпсон, это немного похоже на невыполненное обещание — чувство, которое, случайно или случайно, вызывает и фильм «Ромовый дневник». Это не неверная адаптация, а просто та, которая поддерживает или даже опирается на наши предубеждения, как это делает «Страх и ненависть в Rolling Stone».

Для Томпсона окно между творением и кальцификацией было таким узким, менее 20 лет от «Ромового дневника» до «Великой охоты на акул». Затем он стал жертвой созданного им образа, став невидимым как что угодно, только не карикатура. То, что карикатура теперь такая, какой мы его помним, — это только одна из ироний здесь. «Мы перешагнули через горб», — заявляет Кемп в конце романа. «С этого момента поездка становится довольно уродливой».

[email protected]

(Не очень) тайная история «Ромового дневника» Хантера С. Томпсона в главной роли (кто еще?) Джонни Депп. Но сама книга тоже создавалась десятилетиями. Откройте для себя неизвестную историю о путешествии мятежника New Journalist в художественную литературу.

Даже в 1961, за несколько лет до того, как он впервые добился литературной и журналистской известности благодаря своей книге 1966 года «Ангелы ада: Странная и ужасная сага о мотоциклетных бандах преступников» истории из рук) избежал его порицания:

В данный момент я работаю над романом под названием > Ромовый дневник , который должен быть закончен к концу лета. Если вы хотите разобраться с этим, во что бы то ни стало дайте мне знать. Это будет колоссальная вещь и, несомненно, вызовет плохие комментарии > Gentlemen’s Quarterly, Pop, One, Ebony и многие другие. Во всяком случае, пожалуйста, дайте мне услышать от вас.

Об этом он написал в письме Стерлингу Лорду, тогдашнему «декану» нью-йоркских литературных агентов. Его следующая переписка с Лордом после того, как он отказался взять Томпсона в качестве клиента, была несколько менее сердечной:

Вот 20 центов, которые вам стоило отправить эти чертовы [рассказы] обратно. Я не хочу чувствовать, что я тебе что-то должен, потому что, когда я увижу тебя, я намерен прогнуть твое лицо и разнести твои зубы по всей Пятой авеню.

Литературные агенты, возможно, поднялись на одну позицию вверх по его скользящей шкале.
Эти примеры проливают свет на две вещи, о которых даже заядлые поклонники Томпсона либо не знают, либо скорее игнорируют: во-первых, что юный Хантер больше всего на свете хотел быть писателем-беллетристом в духе Хемингуэя и Фицджеральд. Во-вторых, он был не очень хорош. После долгих неудач в получении его рассказов (и малоизвестного первого романа, Prince Jellyfish , который, по его собственному признанию, был забыт) опубликован, Ромовый дневник — впервые «законченный» в 1962 году — должен был стать его И восходит солнце . Он не будет опубликован до 1998 года.
Почему задержка? И зачем публиковать его в конце 90-х, так далеко от дней конца 60-х и 1970-х, когда характер Томпсона был таким трансцендентным, а его точка зрения такой важной? Короткий, неинтересный ответ на второй вопрос: ему нужны были деньги. (Томпсон всегда «нуждался» в деньгах — или, по крайней мере, делал забавную трапезу, притворяясь, что в них нуждается. Адаптация Терри Гиллиама « Страх и ненависть в Лас-Вегасе с Джонни Деппом и Бенисио Дель Торо в главных ролях, а также переиздание книги в мягкой обложке были выпущены в том же году, так что пресловутое железо было раскалено до предела.) Ответить на первый вопрос сложнее. , но при этом создается неизгладимая картина молодого писателя, узнаваемого больше по наивности, присущей почти всем молодым писателям, чем по едкому остроумию самозваного доктора журналистики, отчаянно ищущего нужный голос, чтобы говорить, и просто на грани его нахождения.
Объявленный как «давно потерянный роман» после его выпуска, Ромовый дневник рассказывается молодым журналистом по имени Пол Кемп, который уезжает из Нью-Йорка в Пуэрто-Рико и работает в вымышленном San Juan Daily News , англичанин. -языковое издание, укомплектованное шутливыми дегенератами, талантливыми интриганами и прочими писателями, которых он находит по прибытии недолговечным для этого мира. Молодой журналист по имени Хантер Томпсон также уехал из Нью-Йорка в Пуэрто-Рико в 1960 году, надеясь найти работу в San Juan Star в качестве спортивного редактора. Его письмо к издателю Уильяму Дорвилье «поучительно» о том, каким писателем он себя считал:
Дорогой сэр,>
Я слышал, вам нужен спортивный редактор. Если это правда, возможно, мы сможем что-то придумать. Эта работа интересует меня по двум причинам: расположение на Карибах и то, что это новая газета. Заработная плата была бы совершенно второстепенной, поскольку ее определенно не было бы здесь, в нашей великой ротарианской демократии … Что касается качества моей работы, я был бы либо лучшим, либо худшим спортивным редактором, которого вы могли бы получить. Я предъявлял большие требования к фотографам, настаивал на том, чтобы размещать свои собственные страницы, вел колонку, которая могла бы заставить некоторых читателей напрячь свой интеллект, и вообще делал все возможное, чтобы создать то, что я считал идеальным спортивным разделом. Если вы ищете легкий хак, то я не ваш человек.
Самый популярный
Он продолжает:
Будучи спортивным обозревателем, спортивным редактором, стажером редактора и репортером — именно в таком порядке — я отказался от американской журналистики. Упадок американской прессы давно очевиден, и мое время слишком ценно, чтобы тратить его на то, чтобы снабжать «обывателя» его ежедневными цитатами из клише, сплетен и эротической вздорности. Есть еще одна концепция журналистики, с которой вы можете быть знакомы, а можете и не знать. Он выгравирован на бронзовой доске в юго-восточном углу Таймс-Тауэр в Нью-Йорке.
Его заявка не прошла успешно. Управляющий редактор газеты Уильям Кеннеди (который впоследствии получил Пулитцеровскую премию 1984 года за художественную литературу за Ironweed ) любезно ответил, что их издатель был ротарианцем, что их штат, как и Томпсон, полон репортеров, также пишущих романов, и что, возможно, ему следует вернуться к написанию своих. Томпсон, окутанный красным туманом отказа, но также почувствовавший достойного противника, выстрелил этой нотой, полностью строчными буквами: 9.0003
Ваше письмо было милым, мой друг, и Ваша интерпретация моего письма была прекрасно типичной для кретина-интеллектуала, ответственного за сухую гниль американской прессы. но не думайте, что отсутствие приглашения с вашей стороны помешает мне скатиться вниз, а когда я напомню, сначала вбить вам зубы, а затем затолкать бронзовую пластину глубоко в ваш тонкий кишечник.
Передаю привет вашему «литературному» коллективу и вашему ротарианскому издателю. если они будут вполовину такими же милыми, как вы, ваша газета будет иметь колоссальный успех.
В конце концов Томпсон нашел спортивную журналистику с прославленным англоязычным информационным бюллетенем под названием El Sportivo , который существовал, главным образом, для продвижения боулинга в Пуэрто-Рико, в то же время подбадривая боулеров, увидев их имя в печати. (Он и Кеннеди стали верными друзьями и вели оживленную переписку, которая продолжалась до конца дней Томпсона.) Там Томпсон начал Ромовый дневник , живя жизнью, очень похожей на жизнь его главного героя: утренние плавания в океане, дни, полные внештатных заданий, от петушиных боев до написания туристических брошюр, дни и поздние вечера, проведенные за курением трубки и пьянством с другими странствующими душами. «Ничего, кроме воды, рома и солнца», — писал он в письме — да, — красивой блондинке, которая вскоре стала жить с ним, Сэнди Конклин (которая впоследствии стала его первой женой и матерью его сына Хуана Фицджеральда). . Все это в той или иной форме появляется в романе. Искусство не столько подражало жизни, сколько пьяно любовалось ею в зеркале.
Самый популярный
Но автор Ромового дневника был тогда, несмотря на свой виртуозный талант к живописной угрозе и жестокому оскорблению 90444, таким же, как у книги только по названию. Молодой человек из Пуэрто-Рико все еще был обязан своим литературным героям и все еще говорил их голосами — во всяком случае, в своих произведениях. Несколькими годами ранее, еще будучи «летчиком Томпсоном» ВВС (и спортивным редактором газеты своей базы), он писал письма в стиле Х. Л. Менкена и лелеял мечты о том, чтобы его «всепровозглашали новой [Грэнтлендской] «бабушкой» Райс. .» Позже, когда у него была «сливовая» работа копирайтера в 9 лет.0043 Время , он набирал Великий Гэтсби и Прощай, оружие целиком, чтобы изучить структуру их предложений. (Ральф Эллисон также был известен тем, что копировал целые рассказы Хемингуэя по той же причине. Оба писателя разделяли это, и редактор: Джим Силберман из Random House был известным редактором Томпсона для Страх и ненависть в Лас-Вегасе , а Эллисон для его сборник эссе, Тень и Акт . Их сходство, помимо ранней склонности Томпсона к терновому джину, на этом заканчивается.)
Первый южанин, он был в плену у Фолкнера и считал, что книга Уильяма Стайрона « Лежать во тьме » (1951) «без сомнения, лучшая книга, написанная в этой стране со времен Второй мировой войны». Он сохранил первую строчку предисловия Джозефа Конрада к своей новелле 1897 года « Негр из «Нарцисса», » в качестве личной мантры, когда писал в Пуэрто-Рико: его оправдание в каждой строке». Томпсон, к его чести, никогда не терял этого глубокого, неизменного уважения к серьезности выбранного им ремесла, независимо от того, сколько пуговиц пейота он съедал или коврики автомобиля пропитывал сырым эфиром. (Это пары, которые вас достают.) Тем не менее, Ромовый дневник читает с того места, где мы сидим на дальней стороне его уникальной журналистской карьеры, как будто кто-то борется с… писательством! не галлюцинация! Голоса в его голове, сплошные звуки и ярость.
Послушайте: «Мы заплатили по счету и пошли к машине Салы. Верх был опущен, и это была прекрасная, быстрая поездка по бульвару до Кондадо». (Итак, Хемингуэй прямо сейчас!) «Большинство людей, которые имеют дело со словами, не очень в них верят, и я не исключение, особенно такие крупные слова, как «Счастливый», «Любовь», «Честный и сильный». Они слишком неуловимы и слишком относительны, когда вы сравниваете их с острыми, грубыми словечками вроде панка, дешевого и фальшивого». (Мистер Менкен, поклон!) И с последней страницы романа попробуйте , а не , чтобы представить зеленый свет, манящий где-то вдалеке: «Внизу на набережной я слышал медленный звон корабельного колокола, когда он прижимался к пристани, и где-то в городе по узким улочкам с ревом проносился мотоцикл, посылая свое эхо вверх по склону к улице О’Лири». (И спокойной ночи, мистер Фитцджеральд!)
Самый популярный
Конечно, в романе действительно обнаруживаются проблески известного нам писателя, особенно его талант к размашистым росчеркам злобного социологического описания: Пойти на коктейльную вечеринку в Сан-Хуане означало увидеть все, что есть дешевого и жадного в человеческой натуре.То, что выдавалось за общество, было шумным, головокружительным водоворотом воров и претенциозных дельцов, унылой интермедией, полной шарлатанов, клоунов и обывателей с канителью. Это была новая волна оки, направлявшаяся на юг, а не на запад, и в Сан-Хуане они были королем, потому что буквально захватили власть». Просто Томпсону еще предстояло разгадать гениальность американских «писем», которую он уже имел с провинившимся школьником в вельветовом пиджаке и репсовом галстуке, принадлежавшим к Литературному обществу Луисвилля Атенеум.
Мечта Томпсона о Ромовом дневнике не обязательно заключалась в том, чтобы он стал Великим американским романом. Нет, он «просто» хотел, чтобы это был «Великий пуэрториканский роман» (его слова!) и провел следующие несколько лет — в основном в Биг-Суре, Калифорния — тщетно пытаясь закончить его. Но что-то — все — изменилось, когда Томпсону удалось продать свою первую статью национальному журналу под названием Rogue , что стало «первым действительно достоверным признаком того, что я действительно могу зарабатывать на жизнь этим чертовым сочинением». Поскольку роман застопорился в различных издательствах в Нью-Йорке, Томпсон на год уехал в Южную Америку, где писал (в основном для National Observer ) о политике, культуре и «выяснить, что это [Южная Америка] означает».
Это был трансформирующий опыт, благодаря которому он вернулся не просто писателем — он уже был им, — но вместо этого «самим собой» — выдержанным, уверенным в себе и больше не являющимся символом влияния. «После года скитаний здесь главное, что я понял, это то, что теперь я понимаю Соединенные Штаты и почему они никогда не будут такими, какими могли бы быть или, по крайней мере, пытались быть». Он был далек от юного идеалиста, прыгающего на лодке контрабандистов, направляющейся в Колумбию; вместо этого он был тем, кто в день убийства Джона Ф. Кеннеди написал письмо своему другу Уильяму Кеннеди (по общему мнению, это был первый случай использования им фразы «страх и ненависть»), которое могло звучать так, и действительно серьезно:
Художественная литература мертва. Мейлер — антикварная диковинка. Ставки слишком высоки, а времени слишком мало. Что, о что, Юдора Уэлти хочет сказать? К черту эту толпу. Единственная надежда сейчас — сильно размахнуться правой рукой, удерживая рассудок левой. Политика превратится в петушиные бои, а разум уйдет за борт. Должен же быть кто-то, кто будет нести флаг.
Художественная литература, по крайней мере, в ее классическом понимании, была не для него. То, что обнаружил Томпсон с тем, что мы назовем его голосом «Страх и ненависть», было не чем-то «более правдивым», чем вымысел, а скорее более правдивой манерой выражения, которая не обязательно полагалась на правду. (Связал ли этот голос в конце концов его письмо с карикатурой, которую он, возможно, оставил позади, это история для другого раза.) Тогда он этого не знал, но Хантер все понял в письме к коллеге, начинающему писателю, когда-то давно. до Ромовый дневник даже блеск в глазах был:
Так что разница, я думаю, сводится к следующему: можно либо навязать себя реальности и > то написать об этом, либо можно навязать себя реальность > по письму.
Пора идти: мне нужно спуститься в Деревню и уничтожить кое-какую мебель.