Привидения (пьеса) — Википедия
«Привиде́ния» (норв. Gengangere) — пьеса Генрика Ибсена, впервые поставленная в 1882 году. Написана на датском языке летом и осенью 1881 года в Сорренто.
Одна из самых мрачных пьес Ибсена, «Привидения» посвящены трагедии распада буржуазной семьи. Автор затрагивает целый клубок запретных в викторианском обществе тем: коррумпированность церкви, венерические заболевания, инцест, эвтаназия. В связи с этим постановки пьесы в разных странах сопровождались скандалами, а многие книгопродавцы возвращали экземпляры «имморальной» пьесы автору[1].
- Фру Элене Алвинг, вдова капитана и камергера Алвинга
- Освальд Алвинг, её сын, художник
- Пастор Мандерс
- Столяр Энгстран
- Регина Энгстран, живущая в доме фру Алвинг
Действие первое. На средства фру Элене Алвинг должен открыться приют в память о её муже. По этому поводу из города приезжает пастор Мандерс, немолодой, но достаточно наивный и мыслящий социальными штампами человек. В это же время в родном доме оказывается и сын супругов Алвинг Освальд, который какое-то время жил в Париже и пробовал себя на художественном поприще. Мандерс готовится к выступлению на открытии приюта, но перед этим он решает назидать Элене. Тогда женщина откровенно рассказывает о причинах, побудивших её к открытию приюта — капитан Алвинг отнюдь не был примерным семьянином и благодетелем округи, а лишь пьяницей и развратником. Служащая в доме Регина Энгстран на самом деле его внебрачная дочь. В приют фру Алвинг решила вложить все деньги капитана, чтобы наследство, полученное её сыном, состояло лишь из накопленных ей за жизнь сбережений. Неожиданно пастор и вдова слышат, как Освальд пытается обнять служанку, тогда Элене в голову неожиданно приходят воспоминания о том, что как её муж обнимал горничную — мать Регины. Это для неё словно
Действие второе. Фру Алвинг подробно рассказывает пастору историю о своём муже и горничной. Мандерс в ужасе от двух вещей — от того, что обвенчал столяра Энгстрана с «падшей женщиной», и от того, что горничная получила отступное. Тогда вдова обвиняет пастора в том, что тот содействовал тому, что она была вынуждена жить с «падшим мужчиной». Оказывается, что через год после свадьбы Элене покинула мужа и пришла к пастору со словами «Вот я, возьми меня!» Пастор смущенно замечает, что никогда не относился к фру Алвинг кроме как к жене другого мужчины. Женщина ставит это под сомнение, но тему не продолжает. Элене размышляет о том, что возможно её сына стоило бы женить на Регине, но эта мысль приводит пастора в ужас. Появляется столяр Энгстран, которого Мандерс пытается отчитывать за произошедшее. Но тот заявляет, что все деньги были истрачены сугубо на воспитание дочери его жены. Мандерс утешается этим и уходит провести молебен в приюте. Тем временем приходит Освальд. Он рассказывает матери о своём заболевании. По мнению доктора, который его обследовал в Париже, это следствие распутного образа жизни его отца. Это как гром среди ясного неба для вдовы. Внезапно Освальд говорит, что желает поехать с Региной в Париж. Фру Алвинг вынуждена согласиться с этим. Неожиданно загорается приют.
Действие третье. Мандерс и Энгстран собираются уезжать. Столяр убеждает пастора, что деньги, находившиеся в фонде для приюта, можно использовать для заведения для моряков. Тем временем фру Алвинг остаётся с Освальдом и Региной. Сперва речь заходит о болезни юноши, а затем вдова открывает им обоим тайну происхождения Регины. Девушка решает покинуть дом Алвингов, мотивируя это тем, что не хочет быть сиделкой при больном, и тем, что её не воспитали здесь как дочь благородного человека. Мать и сын остаются одни. Наступает утро, и у Освальда внезапно возникает приступ…
В ибсеноведении «Приведения» часто рассматриваются в паре с предыдущей пьесой «Кукольный дом». Разбирая кризис семейных отношений, Ибсен моделирует в «Привидениях» ситуацию, когда жена не рвёт связей с мужем (как Нора в «Кукольном доме»), а остаётся в семье [2].
Как пишет М. Валенси, драматурги прежних лет (со времён Древней Греции) видели истоки трагедии в нарушении морального кодекса, тогда как Ибсен первым увидел и показал трагедию не нарушения морального кодекса — тем самым открыв принципиально новую страницу в истории драматургии[3].
Первая постановка осуществлена скандинавской труппой в Чикаго в 1882 году. В Дании первое представление пьесы состоялось лишь в 1903 году. Сценографом берлинской постановки 1906 года выступил Эдвард Мунк[4].
В России пьеса была долгое время запрещена (ввиду критического освещения роли церкви) и в итоге поставлена только 7 января 1904 года в Санкт-Петербурге в театре Неметти. 24 октября того же года состоялось представление «Привидений» в драматическом театре Веры Фёдоровны Комиссаржевской. Во Художественном театре премьера состоялась 31 марта 1905 года под художественным руководством К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко
В 1915 г. на экраны вышли первые киноверсии «Привидений»: в США пьесу экранизировала компания Д. У. Гриффита, а в России — Владимир Гардин. В итальянской киноверсии 1918 года главные роли исполнили Эрмете Цаккони и его жена.
В декабре 2016 года в Москве состоялась премьера иммерсивного шоу «Вернувшиеся» в основу которого положена пьеса Ибсена. Режиссерами стали участники американской театральной компании Jorney Lab Виктор Карина и Мия Занетти и Мигель, хореограф-постановщик и наставник шоу «Танцы» на ТНТ.
Генрик Ибсен — Вернувшиеся (сборник)
В сборник «Вернувшиеся» вошли три пьесы Хенрика (Генрика) Ибсена: «Столпы общества» (1877 г.), «Кукольный дом» (1879 г.) и «Привидения» (1881 г.) в новом, великолепном переводе Ольги Дробот.
Содержание:
Хенрик Ибсен
Вернувшиеся (сборник)
Несколько слов о Хенрике Ибсене
Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».
И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.
С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.
Роман Должанский
театральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена
* * *
Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.
Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?
Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и тру
Дом впечатлений – Стиль – Коммерсантъ
В Москве одним иммерсивным спектаклем стало больше. И пока в Дашковом переулке идет постановка «Вернувшиеся» по пьесе Генрика Ибсена «Привидения», “Ъ-Lifestyle” разбирается, откуда она взялась и чего от нее ждать.
До недавнего времени настоящее исторического особняка по адресу Дашков переулок, дом 5, совсем не соответствовало его прошлому — в памятнике архитектуры находились то офисы, то банк, а потом здание и вовсе пустовало несколько лет. Хотя бы на время ему вернули былое величие, превратив в дом Алвингов — основное место действия пьесы Генрика Ибсена «Привидения». Именно это его произведение стало основой иммерсивной постановки «Вернувшиеся», к названию которой создатели решили добавить формулировку «мистическое шоу». Мистическое шоу оказалось в Москве стараниями телевизионного продюсера и сценариста Вячеслава Дусмухаметова и хореографа Мигеля, хорошо известного аудитории канала ТНТ по проекту «Танцы». И хоть с миром театра их имена связать сложно, именно они убедили режиссеров Виктора Карину и Мию Занетти из театральной компании Journey Lab сменить Нью-Йорк на Москву и начать репетиции. Знакомство с работой американских постановщиков состоялось как раз на Манхэттене, где шли премьеры иммерсивного спектакля The Alving Estate — приквела «Вернувшихся». Спектакль посмотрела Анастасия Тимофеева, будущий креативный продюсер московской постановки и сразу же рассказала о нем Мигелю. Планы по превращению сюжета The Alving Estate в полноценную историю семьи Алвинг на тот момент у режиссеров уже были, а вот России в них — нет. Первой и единственной версией «Вернувшихся» должна была стать американская, а никак не русская. Однако в результате Виктор Карина и Мия Занетти оказались в Москве.
Первоисточник
Фото: Архив пресс-службы
«Когда мы с Мией читали пьесу Ибсена «Привидения», чувствовали себя очень некомфортно. От этого, впрочем, она только больше интересовала нас. Мы стали изучать текст, историю создания пьесы и ту эпоху. Нам захотелось, чтобы зрители испытали те же странные ощущения, что и мы», — объясняет Виктор Карина, отвечая на вопрос о том, почему их с Мией Занетти дуэт решил взяться именно за «Привидений» Генрика Ибсена. Родоначальник европейской новой драмы, русскому театру Ибсен знаком хорошо. О своем неравнодушии к его текстам многократно заявлял Мейерхольд, подтверждая слова делом, а вернее, количеством постановок. Вторил ему и Станиславский, сыгравший, например, Штокмана в своей же постановке «Доктор Штокман» по пьесе «Враг народа». К слову, «Враг народа» был следующим после «Привидений» текстом норвежского драматурга, ставшим в некоторой степени ответом Ибсена на реакцию публики, принявшей «Привидений» далеко не благосклонно. «Привидений» ставил и Станиславский вместе с Немировичем-Данченко, и Мейерхольд, но все же такой известностью на русской сцене, как, например, «Пер Гюнт», пьеса не отличалась. Историю о призраках прошлого в настоящем семьи Алвинг знают, пожалуй, заядлые театралы или ценители творчества норвежского драматурга, всем остальным перед походом на «Вернувшихся» текст стоит прочитать. Впрочем, создатели уверяют, что сюжет и так сложится сам собой — как раз в череде иммерсивных сцен.
Иммерсивность
Генрик Ибсен — Вернувшиеся (сборник) читать онлайн бесплатно
Хенрик Ибсен
Вернувшиеся (сборник)
Henrik Ibsen
SANFUNDETS STOTTER
ET DUKKEHJEM
GENGANGERE
© Ольга Дробот, перевод, 2017
© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке, 2017
Несколько слов о Хенрике Ибсене
Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».
И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.
С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.
Роман Должанскийтеатральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена* * *Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.
Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?
Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?
Книга Вернувшиеся (сборник) читать онлайн бесплатно, автор Генрик Ибсен на Fictionbook
Henrik Ibsen
SANFUNDETS STOTTER
ET DUKKEHJEM
GENGANGERE
© Ольга Дробот, перевод, 2017
© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке, 2017
Несколько слов о Хенрике Ибсене
Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».
И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.
С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена. Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.
Роман Должанскийтеатральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена
* * *
Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.
Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?
Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?
Поиск правды – главная тема Ибсена во всех пьесах о современности. И он не боится поставить человека перед личным выбором, заставить думать своей головой и оспаривать общепринятые истины и нормы. В его пьесах носителем и двигателем прогресса является не большинство, а презираемое всеми меньшинство, часто – вообще один человек (и за это доктора Стокмана будут преследовать как врага народа). Меньшинство ищет правды, но она у Ибсена всегда и конструктивна, и разрушительна одновременно, она необходима, но часто очень неприятна. При этом, в отличие от нашего постмодернистского неразличения добра и зла, мол, все кошки серы, правда и неправда – суть одно и то же, у Ибсена нет сомнений, что зло – это зло. Он всё называет своими именами и «старомодно» требует от героев совершить нравственный выбор. Все (и я в том числе) переводят Gengangere как «Привидения», теряя второе значение этого слова: повтор, какие-то воспроизводящиеся раз за разом ситуации, отношения, суждения. И в этом смысле Ибсен сам такой gjenganger, то есть классик литературы в чистом виде: он является каждому новому поколению и снова задает свои неприятные вопросы. И снова мы, читатели, пребываем в мучениях героев, в их умении обманываться в самых очевидных вещах, в том, как они зачем-то превращают сложную ситуацию в неразрешимую, легко узнаем себя. Ибсен действительно много писал о разрушительной силе денег, но ставят его пьесы не только в странах, где есть возможность быстрого обогащения и нет моральных преград, но и в законопослушных Европе, Америке, Японии. Потому что тяжесть этого выбора между совестью, деньгами и чувством не становится легче никогда.
И в заключение несколько слов об уникальном проекте Ibsen in Тranslation – его ведет Ибсеновский центр Университета Осло, а представленные переводы – русская часть проекта. В 2006 году отмечалось столетие со дня смерти Ибсена. К этой дате издательство Aschehoug выпустило тридцатидвухтомное комментированное собрание сочинений Ибсена, над которым работала большая международная команда ибсеноведов. Это самая полная текстологическая версия, сверенная, уточненная и выправленная, своего рода официальный стандарт Ибсеновских текстов. На основании это собрания сочинений тогдашний глава Союза переводчиков Норвегии Эллинор Колстад и директор Ибсеновского центра Университета Осло Фруде Хелланд начали вести проект Ibsen in Translation. Речь идет о новых переводах Ибсена на те языки, где в этом есть насущная необходимость. Например, на русский пьесы о современности не переводились сто с лишним лет: блистательные дореволюционные переводы Ганзенов были отредактированы в пятидесятые годы Владимиром Адмони, и в 2006 году Ирина Куприянова и Андрей Юрьев отредактировали старый перевод «Росмерсхолма». Но парадокс в том, что быстрее всего устаревает в литературном языке самая «актуальная» составляющая. Ибсен настаивал на том, что его герои должны разговаривать на сцене точно как в жизни. Однако эта самая жизнь так серьезно изменилась за прошедшие, считай, полтора века, что и укорененный в ней язык, впитавший революции, войны, реформы, тоже очень изменился, ускорился, стал прагматичнее. Язык, на который перевожу я, не тот, на который переводили Балтрушайтис и Ганзены. Проект Ibsen in Translation устроен так: мы, переводчики из разных стран, одновременно переводим пьесы о современности на испанский, китайский, хинди, арабский, египетский, фарси, японский и русский, руководствуясь единой стратегией. Выработать ее оказалось нелегко, но все же мы сформулировали ее так – переводим полный текст Ибсена на современный литературный язык (и оставляем режиссерам самим приспосабливать текст специально под нужды театра). Это, некоторым образом, синхронное плавание: каждый работает сам, но мы встречаемся, чтобы обсудить и внимательно прочитать каждую пьесу вместе, с Фруде Хелландом, Эллинор Колстад и экспертами. Само по себе это обсуждение всегда дело захватывающее: японский переводчик должен составить точную иерархию всех действующих лиц, учитывая их пол, возраст, доходы и родственные связи, иначе нарушится вся система обращений в пьесе; китайский всегда мучается с божбой, арабский – с крепкими напитками, а я, например, с тем, что и «дом» как здание и «дом» как семья и семейный очаг переводятся на русский язык одним и тем же словом, а «гражданин» и «горожанин», наоборот, суть одно норвежское слово, нужная птица оказывается не того рода, русские должности совершенно не соответствуют норвежским и прочие обычные переводческие трудности. По счастью, у каждого переводчика есть группа поддержки – эксперты, с которыми можно эти проблемы обсудить. Поэтому закончить свое короткое слово мне хочется словами благодарности переводчику Нине Федоровой, театроведу Марине Астафьевой и профессору-скандинависту Галине Храповицкой, моим внимательным и придирчивым экспертам, самым первым читателям, и руководителям проекта Фруде Хелланду и Эллинор Колстад за помощь, беседы, обсуждения. Пьес о современности всего двенадцать, так что будем надеяться, что этот том – первый в большом проекте.
Ольга Дробот
Столпы общества
Пьеса в четырех действиях, 1877
Действующие лица
К о н с у л Б е р н и к.
Б е т т и Б е р н и к, его жена.
У л а ф, их сын, 13 лет.
М а р т а Б е р н и к, сестра консула.
Ю х а н Т ё н н е с е н, младший брат Бетти Берник.
Л о н а Х е с с е л ь, старшая сводная сестра Бетти Берник.
Х и л м а р Т ё н н е с е н, двоюродный брат Бетти Берник.
Р ё р л у н д, учитель с университетским дипломом.
Р у м м е л ь, крупный коммерсант, оптовик.
В и г е л а н н, коммерсант.
С а н с т а д, коммерсант.
Д и н а Д о р ф, воспитанница в доме Берника.
К р а п, поверенный и управляющий верфью и делами Берника.
А у н е, корабельный мастер.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь, жена коммерсанта Руммеля.
Ф р ё к е н Р у м м е л ь, ее дочь.
Г о с п о ж а Х о л т, жена почтмейстера Холта.
Ф р ё к е н Х о л т, ее дочь.
Г о с п о ж а Л ю н г е, жена доктора Люнге.
М е щ а н е и г о р о ж а н е разных сословий, и н о с т р а н н ы е м о р я к и, п а с с а ж и р ы парохода и др.
Действие происходит в доме консула Берника в небольшом южном приморском городке.
Действие первое
Просторная зала с выходом в сад в доме консула Берника. Слева на авансцене дверь в кабинет консула, чуть дальше по той же стене еще одна дверь. В середине противоположной стены широкая входная дверь. Задняя стена сплошь из зеркальных окон и с дверью, распахнутой на широкую террасу, затянутую навесом от солнца. Ниже террасы видна часть сада, обнесенного оградой, и калитка. За оградой улица, на противоположной ее стороне – белые деревянные домики. Лето, жарко, палящее солнце. По улице во все время действия ходят люди, кто-то останавливается перекинуться словечком-другим, в лавочке на углу идет торговля и т. д.
В зале за круглым столом расположилось дамское общество. В центре – г о с п о ж а Б е р н и к. Слева от нее г о с п о ж а Х о л т с д о ч е р ь ю, далее Г о с п о ж а Р у м м е л ь с д о ч е р ь ю. Справа сидят г о с п о ж а Л ю н г е, М а р т а Б е р н и к и Д и н а Д о р ф. Все заняты рукоделием. На столе стопками лежат скроенные и сметанные ночные сорочки и прочая одежда. В глубине комнаты за маленьким столиком, на котором стоят два цветка в горшках и графин воды с сиропом, сидит учитель Р ё р л у н д и читает вслух книгу с золотым обрезом, причем до зрителей долетают лишь отдельные слова. В саду бегает У л а ф, стреляет из игрушечного лука.
Вскоре из правой двери тихо входит м а с т е р А у н е. Чтение прерывается, госпожа Берник кивает ему, показывая на дверь налево. Ауне робко стучит в дверь, выжидает, снова стучит, и так несколько раз. Из комнаты со шляпой в руке и бумагами под мышкой выходит п о в е р е н н ы й К р а п.
К р а п. Так. Это вы стучите?
А у н е. Консул посылал за мной.
К р а п. Посылал, но принять вас не может и поручил мне…
А у н е. Вам? Я бы все же хотел…
К р а п. …поручил мне сказать вам, что вы должны прекратить эти ваши субботние лекции рабочим.
А у н е. Вот как? А я думал, что на досуге могу делать, что хочу.
К р а п. Вам досуг дан не для того, чтобы отучать народ трудиться. В прошлую субботу вы объясняли рабочим, что новые машины и новое устройство работ на верфи им невыгодны. Для чего вы это делаете?
А у н е. Хочу укрепить опоры общества.
К р а п. Странно. А консул говорит, что вы общество разрушаете.
А у н е. Общество у меня и у консула разное, господин поверенный. Как старшина сообщества рабочих, я…
К р а п. В первую голову вы старшина на верфи Берника. И обязаны служить сообществу под названием фирма консула Берника, потому что она всех нас кормит. И довольно. Теперь вы знаете, чтó консул хотел вам сказать.
А у н е. Консул сказал бы это иначе, господин поверенный. Но я отлично понимаю, откуда ветер дует. Все оно, проклятое американское аварийное судно. Эти людишки хотят, чтобы мы гнали работы, как принято у них там.
К р а п. Да, да, да, но мне некогда входить в детали. Мнение консула вам изложено, и баста. Вам, верно, пора обратно на верфь, дела ждут. Я скоро тоже подойду. Прошу простить, дорогие дамы!
Откланивается, проходит через сад, уходит вниз по улице. Мастер Ауне в задумчивости уходит направо. Учитель на протяжении всей беседы, которая велась на приглушенных тонах, продолжал читать вслух, но теперь, закончив, захлопнул книгу.
Р ё р л у н д. Что ж, любезные мои слушательницы, вот и все.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. До чего поучительная история!
Г о с п о ж а Х о л т. А уж какая нрáвоучительная!
Г о с п о ж а Б е р н и к. Такие книги впрямь заставляют задумываться.
Р ё р л у н д. О да, она составляет живительный контраст всему, что мы видим в газетах и журналах. Золоченый, нарядный фасад, которым завлекает нас большой мир, – что за ним кроется? Гниение и разложение, вынужден я сказать. Отсутствие моральных опор. Одним словом, большой мир сегодня – это гробы повапленные.
Г о с п о ж а Х о л т. Да, правда; так оно и есть.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Достаточно взглянуть на команду американского судна, которое у нас в ремонте.
Р ё р л у н д. Об этих отбросах человечества я и говорить не хочу. Но даже в высших кругах – как обстоит дело у них там? Все подвергается сомнению, везде брожение и суета, ни мира в душе, ни крепости в отношениях. Разве не подорваны там устои семьи? Разве безудержное стремление все перестроить не взяло верх над истинными ценностями?
Д и н а (не поднимая глаз). Но ведь там много и великих свершений, верно?
Р ё р л у н д. Великих свершений? Я не совсем понял…
Г о с п о ж а Х о л т (удивленно). Господи, Дина, но…
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (одновременно с госпожой Холт). Дина, как ты можешь?..
Р ё р л у н д. Не думаю, что подобного рода свершения оздоровят наше общество. Нет, мы должны благодарить Бога, что живем так, как живем. И у нас тут, к несчастью, среди пшеницы растут плевелы, но мы честно стараемся их выпалывать. Надо стремиться, милые дамы, хранить наше общество в чистоте, отвергая все не испытанное временем, что наш нетерпеливый век норовит нам навязать.
Г о с п о ж а Х о л т. А этого ох немало, к сожалению.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Страшно подумать, если б нам в прошлом году провели сюда железную дорогу…
Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен сумел тогда это предотвратить.
Р ё р л у н д. Провидение, госпожа Берник. Будьте уверены, сам Всевышний действовал через вашего мужа, когда он не дал завлечь себя эдаким новшеством.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Но сколько гадостей написали о нем газеты! Однако ж, господин учитель, мы совсем забыли поблагодарить вас. Как любезно с вашей стороны тратить на нас столько времени.
Р ё р л у н д. Ну что вы, сейчас каникулы, и…
Г о с п о ж а Б е р н и к. И все же это жертва, господин учитель.
Р ё р л у н д (передвигает свой стул поближе). Никогда так не говорите, сударыня. А разве вы все не идете на жертвы ради благого дела? Добровольно взваливаете на себя эти бремена и носите их радостно и охотно? Нравственно испорченные личности, во исправление коих мы работаем, суть те же раненые солдаты на поле брани. А вы, сударыни, подлинные диакониссы, сестры милосердия, что щиплют корпию для несчастных увечных, промывают и перевязывают их раны, обихаживают и лечат их.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Вот ведь дает Бог избранным этот дар – видеть во всем только прекрасное!
Р ё р л у н д. По большей части это свойство врожденное, но многому можно и научиться. Важно лишь смотреть на все сквозь призму главного дела своей жизни. (Обращается к Марте.) Вот вы, сударыня, что скажете? Вы ведь почувствовали, избрав служение в школьном образовании, что словно бы обрели прочную опору в жизни?
М а р т а. Ох, не знаю, что и сказать. Частенько, войдя в класс, я мечтаю оказаться далеко в бурном море.
Р ё р л у н д. Эти терзания суть искушения, любезная сударыня. И перед такими гостями – возмутителями спокойствия надлежит закрывать дверь. Бурное море – ясно, вы не имели в виду настоящее море, но вздымающуюся волнами жизнь общества, где столь многие идут ко дну. Но так ли притягательна для вас жизнь, что шумит и горланит за окнами? Выгляните на улицу. Потные люди бредут по солнцепеку по своим мелочным делишкам. Нет уж, лучше, как мы, сидеть в прохладе спиной к этому рассаднику вечных тревог.
М а р т а. Господи Боже мой, вы совершенно правы…
Р ё р л у н д. И в таком доме, как этот, – хорошем, чистом, где семейная жизнь явлена в самом своем привлекательном и прекрасном виде, где царят мир и понимание… (Госпоже Берник.) К чему вы прислушиваетесь, сударыня?
Г о с п о ж а Б е р н и к (обернувшись к ближней левой двери). Очень они расшумелись.
Р ё р л у н д. Там что-то странное происходит, нет?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Я не знаю, просто слышу, что у мужа посетители.
Х и л м а р Т ё н н е с е н с сигарой во рту входит в правую дверь и замирает при виде дам.
Т ё н н е с е н. Ой, прошу прощения… (Пятится.)
Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, Хилмар, входи, входи, ты не мешаешь. Ты что-то хотел?
Т ё н н е с е н. Да нет, просто заглянул. Доброе утро, милые дамы. (Госпоже Берник.) И чем дело кончилось?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Какое дело?
Т ё н н е с е н. Берник протрубил общий сбор.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Правда? По какому поводу?
Т ё н н е с е н. Да опять та же ерунда. Железная дорога.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Что вы, не может быть!
Г о с п о ж а Б е р н и к. Бедный Карстен, мало ему неприятностей, так опять…
Р ё р л у н д. Как нам это понимать, господин Тённесен? Консул Берник в прошлом году ясно дал понять, что он против железной дороги.
Т ё н н е с е н. Я и сам так думал, но вот повстречал поверенного Крапа, и он сказал, что вновь идет речь о строительстве железной дороги и что консул и три наших городских магната сейчас это обсуждают.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. То-то мне показалось, я слышу голос Руммеля.
Т ё н н е с е н. Еще бы. Под ружье, понятно, поставили Руммеля, Санстада-с-горы и Миккеля Вигеланна, они его зовут «Святоша-Миккель».
Р ё р л у н д. Хм…
Т ё н н е с е н. Прошу прощения, господин учитель.
Г о с п о ж а Б е р н и к. А все было так тихо, мирно…
Т ё н н е с е н. Даже слишком. Так что я лично не против, чтобы снова началась заваруха. Хоть какое развлечение.
Р ё р л у н д. Мне кажется, без таких развлечений можно обойтись.
Т ё н н е с е н. Это уж кто как устроен. Некоторым людям время от времени нужно для встряски побузить. А жизнь в маленьком городе мало что может им предложить, и трудно рассчитывать… (Листает книгу Рёрлунда.) «Женщина – служанка общества». Это что за чушь?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Хилмар, разве можно так говорить? Ты эту книгу наверняка не читал.
Т ё н н е с е н. Не читал и читать не собираюсь.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты себя неважно чувствуешь, да?
Т ё н н е с е н. Да, неважно.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты плохо спал ночью?
Т ё н н е с е н. Плохо не то слово. Вчера вечером моя болезнь выгнала меня на прогулку, я зашел в клуб и взялся там читать отчет полярной экспедиции. Как все же укрепляет дух и волю, когда наблюдаешь за человеком в его борьбе со стихиями.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Но вам это, выходит, на пользу не пошло, господин Тённесен.
Т ё н н е с е н. Нет, мне это вышло боком. Я всю ночь ворочался в полудреме, и мне снилось, что меня преследует огромный морж.
У л а ф (появляется на террасе). За тобой гнался морж, дядя?
Т ё н н е с е н. Мне это приснилось, балбес! А ты все играешь с потешным луком? Уж завел бы себе настоящее ружье что ли…
У л а ф. Да я бы мечтал, но…
Т ё н н е с е н. В таком ружье хоть смысл есть. К тому же стрелять всегда волнительно.
У л а ф. Ух, я бы медведя застрелил! Но нет, дядя, отец не позволяет.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, в самом деле, не забивай ему голову глупостями.
Т ё н н е с е н. Ну и поколение подрастает, Бог мой! Все помешаны на спорте, но спорт – чистое баловство, а вот стремления закалить себя, мужественно встретить опасность лицом к лицу у молодых нет и в помине. И не тычь ты в мою сторону луком, дурень, он может выстрелить.
У л а ф. Не может, дядя, стрелы нет.
Т ё н н е с е н. Наверняка знать никогда нельзя, а вдруг в нем все-таки есть стрела? Убери его, я сказал! Черт, и чего ты давным-давно не сбежал в Америку на каком-нибудь папашином корабле? Посмотрел бы на охоту на бизонов или сразился с краснокожими.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, право…
У л а ф. Я бы с удовольствием, дядя. Тем более вдруг я там встречу дядю Юхана и тетю Лону.
Т ё н н е с е н. Хм… не болтай.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Улаф, шел бы ты лучше в сад.
У л а ф. Мама, а на улицу мне можно?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Можно, но недалеко, запомни, наконец.
Улаф выбегает за калитку.
Р ё р л у н д. Господин Тённесен, негоже забивать ребенку голову такими глупостями.
Т ё н н е с е н. Конечно, зачем? Пусть растет домоседом, за порог ни-ни. Тут таких много.
Р ё р л у н д. Что ж вы сами не уезжаете, однако?
Т ё н н е с е н. Я? С моей болезнью? Ну да, здесь в городе ее в расчет не принимают… Но у человека есть еще и обязательства перед обществом, в котором он живет. Должен здесь оставаться хоть один, кто несет идеалы высоко, как знамя? Господи, опять он вопит. Уф-уф-уф…
Д а м ы. Кто вопит?
Т ё н н е с е н. Я не знаю. Но они так громко разговаривают в кабинете, я нервничаю.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Кажется, это мой муж. Он привык, господин Тённесен, выступать при большом стечении народа….
Р ё р л у н д. Остальные тоже не шепотом разговаривают, как я слышу.
Т ё н н е с е н. Бог мой, речь-то о деньгах. В этом городе все обсуждения упираются в мелочные денежные соображения. Уф-уф-уф…
Г о с п о ж а Б е р н и к. Это все же лучше, чем как раньше, когда все заканчивалось развлечениями.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Неужели все было так плохо?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О да, госпожа Люнге, уж поверьте. Ваше счастье, что вы не жили здесь тогда.
Г о с п о ж а Х о л т. Тут все-все изменилось. Как вспомню свою юность…
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да даже лет четырнадцать-пятнадцать назад… Господи помилуй, что за жизнь была! И бальное товарищество, и музыкальное…
М а р т а. И театральное. Я его отлично помню.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, да, как раз там ставили вашу пьесу, господин Тённесен.
Т ё н н е с е н (отходит в глубь сцены). Что?!
Р ё р л у н д. Пьесу студента Тённесена?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, это было задолго до вашего появления здесь, господин учитель. Пьесу давали только один раз.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Госпожа Руммель, вы мне про эту пьесу рассказывали, что играли в ней любовницу?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (косится на учителя). Я? Что-то запамятовала, госпожа Люнге. Зато отлично помню, как во всех домах беспрерывно устраивали званые приемы.
Г о с п о ж а Х о л т. Богом клянусь, я знаю дома, где давали по два обеда в неделю.
Г о с п о ж а Л ю н г е. И был еще передвижной театр, слышала я.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О, это был сущий ужас!
Г о с п о ж а Х о л т (нервно покашливает). Хм, хм.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Актеры? Нет, вот этого я не помню.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Говорят, они вели себя не приведи Бог. А в чем там дело было?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. На самом деле и говорить не о чем, госпожа Люнге.
Г о с п о ж а Х о л т. Дина, милочка, передай мне ту сорочку.
Г о с п о ж а Б е р н и к (в один голос с ней). Дина, дорогая, сходи попроси Катрину подать нам кофе.
М а р т а. Я схожу с тобой, Дина.
Дина и Марта выходят в ближайшую к нам дверь справа.
Г о с п о ж а Б е р н и к (вставая). Милые дамы, я отлучусь на минутку. Кофе мы, пожалуй, выпьем на террасе.
Выходит на террасу и накрывает на стол. Учитель, стоя в дверях, ведет с ней беседу. Тённесен сидит тут же, курит.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (тихо). Госпожа Люнге, как вы меня напугали, Бог мой.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Я?
Г о с п о ж а Х о л т. По правде говоря, госпожа Руммель, вы сами начали.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Я? Как вы можете такое говорить, госпожа Холт? Я ни словечка не проронила.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Но в чем дело?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Как вы могли завести беседу о… Неужто вы не видели, что Дина здесь?
Г о с п о ж а Л ю н г е. Дина? Боже мой, неужели она как-то?..
Г о с п о ж а Х о л т. И в этом доме?! Разве вы не знаете, что как раз брат госпожи Берник…
Г о с п о ж а Л ю н г е. Брат? Я ничего не знаю, мы здесь совсем недавно.
«Вернувшиеся»: призраки Ибсена — DOZADO dance magazine
1 декабря в Москве состоится премьера иммерсивного шоу «Вернувшиеся» по мотивам пьеса Генрика Ибсена «Привидения». Создатели шоу – режиссеры нью-йоркоской театральной компании JourneyLab Виктор Карина и Мия Занетти и продюсеры Вячеслав Дусмухаметов и Мигель, наставник шоу «ТАНЦЫ» на ТНТ.
Все 50 комнат особняка в Дашковом переулке переделаны под викторианский стиль, для спектакля здесь дополнительно проложили 15 км проводов и установили несколько тонн звуко- и свето-оборудования. Пьесу Ибсена одновременно будут разыгрывать18 актеров, которых полгода обучали новому для них способу взаимодействия со зрителем. При этом техника актеров будетоснована на главныхзаветах Станиславского. Сам Станиславский и его ученик Мейерхольд ставили эту пьесу, однако долгое время она была запрещена в России.
«Было очень интересно работать эти полгода. Мия и Виктор дали нам новую технику, которую не дают в театральных российских институтах. Во время обучения мы занимались познанием себя и героя, преодолевали во многом какие-то внутренние преграды. Мы знаем, как справиться с любой непредсказуемой реакцией со стороны зрителей. Есть герои, которые обладают возможностью подарить индивидуальный опыт зрителю», – Михаил Половин, исполняет роль Освальда.
Пионерами иммерсивного театра считаются британцы Punchdrunk, которые стали известны миру благодаря шоу Sleepnomore, который ужевосемь лет идет в Нью-Йорке – шекспировский Макбет в стиле фильмов Хичкока. Участники JourneyLab в начале 2016 поставили в Нью-Йорке приквел к «Привидениям» — TheAlvingEstate. И уже весной американские режиссеры и Мигель начали работать над мировой премьерой шоу в Москве. Сам Мигель побывал на Sleepnomoreцелыхвосемьраз и разгадал режиссерский план постановки, и этот опыт помог ему в создании «Вернувшихся». Во время всего трехчасового спектакля он сидит в маленькой комнатке с мониторами, на которых видны все комнаты особняка, и непрерывно следит за процессом.
«На шоу я нахожусь в ПТС-ке, смотрю через камеры. Я слежу за звуком и за светом, выбегаю из комнаты, если что не так. Все , что здесь сегодня происходит – это в принципе, был кот в мешке – я не знал кто это ( JourneyLab- прим.ред.), что это, такой большой театральной работы у них не было, кроме эксперимента, который они сделали с Ибсеном в Бронксе. Я изначально верил, что все получится. После восьмого раза на Sleepnomore я уже знал принципы иммерсивного театра и знал как это сделать. И здесь мы слились в непонятном экстазе, три месяца полноценного продашна, я не имею ввиду тренингов, которые мы проводили в течение полугода . Такие спектакли не делаются за границей за такой срок, обычно это два-три года. Punchdrunk готовил Sleenomore около двух лет. Актеров было несложно обучить, сложно подобрать. Я ставил пластику под каждого человека конкретно — изучая его тело и возможности. Мы все это рождали вместе на репетиции. По реакции зрителей мне кажется, что все получилось» — Мигель.
Представьте, что вы попали в фильм. Или компьютерную игру. Вы можете идти, куда захочется, рассматривать, что привлекает внимание и следить за героями фильма, оставаясь при этом невидимым.
Уже в начале вам говорят: «Не прикасайтесь ни к живым, ни к мертвым». Надев маску, вы становитесь безликим призраком, блуждающим по комнатам старинного особняка и наблюдающим отношения обитателей этого дома. Они стоят рядом с вами и разговаривают друг с другом, выбегают из комнаты, постоянно перемещаются по четырем этажам, а ты выбираешь, за кем тебе следовать в этом бесконечном, как кажется сначала, лабиринте комнат, потайных ходов и лестниц. При этом все помещения окутаны дымкой, освещение приглушенное, а из каждого уголка дома доносится музыка, которая то затихает, то становится невероятно громкой, создавая особый эмоциональный эффект. Музыкальное оформления шоу делал лидер TherrMaitz Антон Беляев.
Каждая комната наполнена таким количеством старинных предметов, что невольно вспоминается Станиславский и его любовь к вещи подлинной, небутафорской. Столько деталей в интерьере, что глазу невозможно все охватить, однако ты можешь все трогать, брать в руки и рассматривать. В то же время это не просто жилой дом, он несколько ирреален, киношен – следы обгорелостей на стенах, оборванные обои, запылившиеся койки детских кроватей – как будто дом заброшен много лет и в то же время в нем кто-то обитает. Потому что действие пьесы Ибсена, которую по всем канонам уже упомянутого Станиславского играют актеры, идет параллельно с другим действием, поэтому и Освальда два, и Регины. Как будто пьесу нашинковали, добавили туда мистики и эротики, недосказанностей, полунамеков, что отдает триллером в стиле «Багрового пика» и эротикой из «С широко закрытыми глазами».
Зрители первое время робко ходят по комнатам, однако спустя час, когда действие уже разгоняется, они входят во вкус и бегают за актерами. Трогать предметы в основном все бояться, хотя как оказалось, можно было все брать в руки и рассматривать сколько душе угодно.
«Русские зрители в отличие от американских зажатые и скромные, я наблюдала за ними. Американцы очень агрессивные, они бегают, все хватают, даже ломают – они хотят выиграть», — говорит режиссер МияЗанетти.
Как писали американские критики, это все больше похоже на нарезку галлюцинаций, чем на спектакль. Но что такое спектакль сегодня, если не то, что происходит со зрителем во время просмотра.
Отзывы зрителей:
«Очень необычно, что это в отдельном здании, ты не знаешь его планировку и не знаешь, что тебя ждет. Первое время ты его исследуешь и пытаешься сориентироваться. Это новый опыт и это интересно», — корреспондент Радио «Культура».
«Я нахожусь под очень глубоким впечатлением. Меня поразили масштабы работы, декорации, звуковое оформление, великолепная атмосфера и полное погружение. Мистика и мрачность, которые здесь воссоздаются, как холод пробирают до костей, заставляет все пропустить через себя», – зритель Никита, продюсер.
«Мне очень понравилось это полное погружение и маски – ты не видишь реакции других людей и сам получаешься безликим, сливаешься с толпой и можешь наблюдать за жизнью других людей», – зритель Алина, журналист.
«Ты действительно задействован в представлении, переживаешь чувства вместе с героями. Ты сам складываешь для себя пьесу как паззл, особенно если ты не был знаком с оригиналом пьесы. Очень много находок по драматургии и по танцу. Во время всего действия чувствовала себя абсолютно комфортно, хотя обстановка была давящая, но я была готова стать частью процесса, я знала, на что шла. Неподготовленный зритель возможно будет пугаться, если его вдруг возьмут за руку и поведут куда-то . – Варвара Шиленина, 3 сезон шоу «ТАНЦЫ» на ТНТ.
«Я прихожу уже второй раз, и в этот раз я четко понимал, чего хочу, куда идти и что смотреть. Второй раз также окунаешься с головой в спектакль, и можешь увидеть то, что не успел в первый раз. Мне нравится взаимодействие с актерами и как они передают атмосферу. Я бы приходил сюда еще и еще, пока не увидел бы всего», – Влад Ким, 2-ой сезон шоу «ТАНЦЫ» на ТНТ.
Текст: Нина Кудякова
Фото: предоставлены организаторами
Вернувшиеся читать онлайн, Ибсен Генрик
… тревог.М а р т а. Господи Боже мой, вы совершенно правы…
Р ё р л у н д. И в таком доме, как этот, – хорошем, чистом, где семейная жизнь явлена в самом своем привлекательном и прекрасном виде, где царят мир и понимание… (Госпоже Берник.) К чему вы прислушиваетесь, сударыня?
Г о с п о ж а Б е р н и к (обернувшись к ближней левой двери). Очень они расшумелись.
Р ё р л у н д. Там что-то странное происходит, нет?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Я не знаю, просто слышу, что у мужа посетители.
Х и л м а р Т ё н н е с е н с сигарой во рту входит в правую дверь и замирает при виде дам.
Т ё н н е с е н. Ой, прошу прощения… (Пятится.)
Г о с п о ж а Б е р н и к. Нет, Хилмар, входи, входи, ты не мешаешь. Ты что-то хотел?
Т ё н н е с е н. Да нет, просто заглянул. Доброе утро, милые дамы. (Госпоже Берник.) И чем дело кончилось?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Какое дело?
Т ё н н е с е н. Берник протрубил общий сбор.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Правда? По какому поводу?
Т ё н н е с е н. Да опять та же ерунда. Железная дорога.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Что вы, не может быть!
Г о с п о ж а Б е р н и к. Бедный Карстен, мало ему неприятностей, так опять…
Р ё р л у н д. Как нам это понимать, господин Тённесен? Консул Берник в прошлом году ясно дал понять, что он против железной дороги.
Т ё н н е с е н. Я и сам так думал, но вот повстречал поверенного Крапа, и он сказал, что вновь идет речь о строительстве железной дороги и что консул и три наших городских магната сейчас это обсуждают.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. То-то мне показалось, я слышу голос Руммеля.
Т ё н н е с е н. Еще бы. Под ружье, понятно, поставили Руммеля, Санстада-с-горы и Миккеля Вигеланна, они его зовут «Святоша-Миккель».
Р ё р л у н д. Хм…
Т ё н н е с е н. Прошу прощения, господин учитель.
Г о с п о ж а Б е р н и к. А все было так тихо, мирно…
Т ё н н е с е н. Даже слишком. Так что я лично не против, чтобы снова началась заваруха. Хоть какое развлечение.
Р ё р л у н д. Мне кажется, без таких развлечений можно обойтись.
Т ё н н е с е н. Это уж кто как устроен. Некоторым людям время от времени нужно для встряски побузить. А жизнь в маленьком городе мало что может им предложить, и трудно рассчитывать… (Листает книгу Рёрлунда.) «Женщина – служанка общества». Это что за чушь?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Господи, Хилмар, разве можно так говорить? Ты эту книгу наверняка не читал.
Т ё н н е с е н. Не читал и читать не собираюсь.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты себя неважно чувствуешь, да?
Т ё н н е с е н. Да, неважно.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Ты плохо спал ночью?
Т ё н н е с е н. Плохо не то слово. Вчера вечером моя болезнь выгнала меня на прогулку, я зашел в клуб и взялся там читать отчет полярной экспедиции. Как все же укрепляет дух и волю, когда наблюдаешь за человеком в его борьбе со стихиями.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Но вам это, выходит, на пользу не пошло, господин Тённесен.
Т ё н н е с е н. Нет, мне это вышло боком. Я всю ночь ворочался в полудреме, и мне снилось, что меня преследует огромный морж.
У л а ф (появляется на террасе). За тобой гнался морж, дядя?
Т ё н н е с е н. Мне это приснилось, балбес! А ты все играешь с потешным луком? Уж завел бы себе настоящее ружье что ли…
У л а ф. Да я бы мечтал, но…
Т ё н н е с е н. В таком ружье хоть смысл есть. К тому же стрелять всегда волнительно.
У л а ф. Ух, я бы медведя застрелил! Но нет, дядя, отец не позволяет.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, в самом деле, не забивай ему голову глупостями.
Т ё н н е с е н. Ну и поколение подрастает, Бог мой! Все помешаны на спорте, но спорт – чистое баловство, а вот стремления закалить себя, мужественно встретить опасность лицом к лицу у молодых нет и в помине. И не тычь ты в мою сторону луком, дурень, он может выстрелить.
У л а ф. Не может, дядя, стрелы нет.
Т ё н н е с е н. Наверняка знать никогда нельзя, а вдруг в нем все-таки есть стрела? Убери его, я сказал! Черт, и чего ты давным-давно не сбежал в Америку на каком-нибудь папашином корабле? Посмотрел бы на охоту на бизонов или сразился с краснокожими.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Хилмар, право…
У л а ф. Я бы с удовольствием, дядя. Тем более вдруг я там встречу дядю Юхана и тетю Лону.
Т ё н н е с е н. Хм… не болтай.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Улаф, шел бы ты лучше в сад.
У л а ф. Мама, а на улицу мне можно?
Г о с п о ж а Б е р н и к. Можно, но недалеко, запомни, наконец.
Улаф выбегает за калитку.
Р ё р л у н д. Господин Тённесен, негоже забивать ребенку голову такими глупостями.
Т ё н н е с е н. Конечно, зачем? Пусть растет домоседом, за порог ни-ни. Тут таких много.
Р ё р л у н д. Что ж вы сами не уезжаете, однако?
Т ё н н е с е н. Я? С моей болезнью? Ну да, здесь в городе ее в расчет не принимают… Но у человека есть еще и обязательства перед обществом, в котором он живет. Должен здесь оставаться хоть один, кто несет идеалы высоко, как знамя? Господи, опять он вопит. Уф-уф-уф…
Д а м ы. Кто вопит?
Т ё н н е с е н. Я не знаю. Но они так громко разговаривают в кабинете, я нервничаю.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Кажется, это мой муж. Он привык, господин Тённесен, выступать при большом стечении народа….
Р ё р л у н д. Остальные тоже не шепотом разговаривают, как я слышу.
Т ё н н е с е н. Бог мой, речь-то о деньгах. В этом городе все обсуждения упираются в мелочные денежные соображения. Уф-уф-уф…
Г о с п о ж а Б е р н и к. Это все же лучше, чем как раньше, когда все заканчивалось развлечениями.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Неужели все было так плохо?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О да, госпожа Люнге, уж поверьте. Ваше счастье, что вы не жили здесь тогда.
Г о с п о ж а Х о л т. Тут все-все изменилось. Как вспомню свою юность…
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да даже лет четырнадцать-пятнадцать назад… Господи помилуй, что за жизнь была! И бальное товарищество, и музыкальное…
М а р т а. И театральное. Я его отлично помню.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, да, как раз там ставили вашу пьесу, господин Тённесен.
Т ё н н е с е н (отходит в глубь сцены). Что?!
Р ё р л у н д. Пьесу студента Тённесена?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, это было задолго до вашего появления здесь, господин учитель. Пьесу давали только один раз.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Госпожа Руммель, вы мне про эту пьесу рассказывали, что играли в ней любовницу?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (косится на учителя). Я? Что-то запамятовала, госпожа Люнге. Зато отлично помню, как во всех домах беспрерывно устраивали званые приемы.
Г о с п о ж а Х о л т. Богом клянусь, я знаю дома, где давали по два обеда в неделю.
Г о с п о ж а Л ю н г е. И был еще передвижной театр, слышала я.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. О, это был сущий ужас!
Г о с п о ж а Х о л т (нервно покашливает). Хм, хм.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Актеры? Нет, вот этого я не помню.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Говорят, они вели себя не приведи Бог. А в чем там дело было?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. На самом деле и говорить не о чем, госпожа Люнге.
Г о с п о ж а Х о л т. Дина, милочка, передай мне ту сорочку.
Г о с п о ж а Б е р н и к (в один голос с ней). Дина, дорогая, сходи попроси Катрину подать нам кофе.
М а р т а. Я схожу с тобой, Дина.
Дина и Марта выходят в ближайшую к нам дверь справа.
Г о с п о ж а Б е р н и к (вставая). Милые дамы, я отлучусь на минутку. Кофе мы, пожалуй, выпьем на террасе.
Выходит на террасу и накрывает на стол. Учитель, стоя в дверях, ведет с ней беседу. Тённесен сидит тут же, курит.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (тихо). Госпожа Люнге, как вы меня напугали, Бог мой.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Я?
Г о с п о ж а Х о л т. По правде говоря, госпожа Руммель, вы сами начали.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Я? Как вы можете такое говорить, госпожа Холт? Я ни словечка не проронила.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Но в чем дело?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Как вы могли завести беседу о… Неужто вы не видели, что Дина здесь?
Г о с п о ж а Л ю н г е. Дина? Боже мой, неужели она как-то?..
Г о с п о ж а Х о л т. И в этом доме?! Разве вы не знаете, что как раз брат госпожи Берник…
Г о с п о ж а Л ю н г е. Брат? Я ничего не знаю, мы здесь совсем недавно.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И вы не слышали, что… (Дочери.) Пойди погуляй в саду, Хильда.
Г о с п о ж а Х о л т. И ты тоже, Нетта. И будьте полюбезнее с бедняжкой Диной.
Фрёкен Руммель и фрёкен Холт спускаются в сад.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Так что случилось с братом госпожи Берник?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Вы не знаете, что героем той скверной истории как раз он и был?
Г о с п о ж а Л ю н г е. Студент Тённесен был героем скверной истории?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да нет же, госпожа Люнге. Студент ей кузен, а я говорю о брате.
Г о с п о ж а Х о л т. О пропащем Тённесене.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Его звали Юхан. Он сбежал в Америку.
Г о с п о ж а Х о л т. Вынужден был бежать, как вы поняли.
Г о с п о ж а Л ю н г е. И он был замешан в скверной истории?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Да, там вышла такая… как бы это сказать… такая история с матерью Дины. О, я помню все как сейчас. Юхан Тённесен служил тогда в конторе старой госпожи Берник, а Карстен Берник только вернулся из Парижа, он еще не был помолвлен…
Г о с п о ж а Л ю н г е. Но что за скверная история?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Видите ли, в ту зиму здесь играл Передвижной театр Мёллера…
Г о с п о ж а Х о л т. А в нем выступали актер Дорф и его жена. И все молодые люди сходили по ней с ума.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Одному Богу известно, что они находили прекрасного в этой дамочке. Но однажды вечером актер Дорф вернулся домой…
Г о с п о ж а Х о л т. Когда его никто не ждал…
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. И увидел… нет, это невозможно рассказать…
Г о с п о ж а Х о л т. Ничего он не увидел, госпожа Руммель. Дверь была заперта изнутри.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Я так и говорю – он увидел, что дверь заперта изнутри. А дальше, сами понимаете: тому, кто был в доме, пришлось прыгнуть в окно.
Г о с п о ж а Х о л т. В окно мезонина, с эдакой высоты!
Г о с п о ж а Л ю н г е. И это был брат госпожи Берник?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Именно что.
Г о с п о ж а Л ю н г е. И он потом сбежал в Америку?
Г о с п о ж а Х о л т. Вынужден был сбежать, как вы поняли.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. А позже выяснилось и другое обстоятельство, едва не столь же неприглядное. Представляете, он покусился на кассу фирмы…
Г о с п о ж а Х о л т. Этого мы не знаем наверняка, госпожа Руммель. Может, это просто слухи.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Скажете тоже… Да об этом весь город знал! Старуху Берник та история чуть не разорила. Мне сам Руммель рассказывал! Все, все, Господи, удержи мой язык от злословия.
Г о с п о ж а Х о л т. В любом случае на мадам Дорф эти деньги не пошли, потому что она…
Г о с п о ж а Л ю н г е. Да, как родители Дины жили дальше?
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Дорф бросил жену, ребенка и уехал. А у мадам хватило наглости остаться в городе еще на целый год. Выступать в театре она все же не решилась, жила стиркой и шитьем на чужих людей.
Г о с п о ж а Х о л т. Еще открыла школу танцев.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Из этого ничего не вышло, понятное дело. Какой родитель доверит ребенка такой особе? Но протянула она недолго. К работе наша красотка была непривычна, занемогла легкими и умерла.
Г о с п о ж а Л ю н г е. Действительно, прескверная история!
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Берникам нелегко было ее пережить, сами понимаете. Это темное пятно на солнце их счастья, как сказал однажды Руммель. Так …