Первое публичное интервью Кирилла Серебренникова после освобождения из-под домашнего ареста
В кинотеатре «Октябрь» 1 июня в рамках открытой ретроспективы лауреатов «Кинотавра» прошел бесплатный показ фильма Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». После него состоялась беседа режиссера с продюсером Александром Роднянским. Модератором встречи была Наталья Киселева. «Сноб» записал этот разговор, в котором обсуждалось, чем живет современное российское кино, почему Серебренников любит «Мстителей» и ненавидит кинофестивали и сожалеет, что сериал «Чернобыль» сняли не в России. О деле «Седьмой студии» участники дискуссии не сказали ни слова
Фото: Вячеслав Прокофьев/ТАССНаталья Киселева: Добрый вечер. Начнем с персонажа вашего фильма Юры Чурсина, который объявил нам геолокацию русского кино в 2006 году. Где сейчас находится русское кино? (Герой Юрия Чурсина в фильме Серебренникова «Изображая жертву» произносит фразу: «Русское кино в жопе». —
Александр Роднянский: Добрый вечер. В 2006 году кино было не совсем в том месте, о котором говорил герой фильма. Хотя бы по той причине, что в момент победы «Изображая жертву» на «Кинотавре» конкуренцию ему составляли фильм Алексея Балабанова «Мне не больно», картина Бориса Хлебникова «Свободное плавание», «Живой» Александра Велединского. В коротком метре победила Валерия Гай Германика со своим первым фильмом «Девчата».
Кинематограф, как минимум его авторский сегмент, не был настолько уж далеко от нас. И главная его цель, на мой взгляд, попытка «проговорить время» — здесь мы не справляемся. Авторское кино существует в особом сегменте и адресует свои размышления аудитории посвященной и подготовленной, коммерческое же кино по-прежнему находится…
Н.К.: Около героя Юры Чурсина?
А.Р.: Нет, мы просто не смотрим его всерьез.
В 2006 году было ощущение, что на территории полноценного высказывания может случиться фильм, который соберет в одном зале и искушенных любителей кино, и не готовых к серьезной картине зрителей. Сейчас доминирует более примитивное кино, чем было в СССР. Особенно это видно по советским картинам, которые в прошлом было пацифистскими и жестокими, сегодня же они стали милитаристскими и допускающими возможность повтора трагедии. Военное кино — это лишь один из доминирующих сейчас жанров. Упоение российскими военными победами должно дать залу чувство «единого дыхания», и все это далеко от простых, но успешных в прокате картин наподобие «Зеленой книги». Это вполне жанровая картина, но в ней обсуждаются расизм, неравенство — темы, которые редко поднимаются в большом кино. Так что герой «Изображая жертву» справедлив: с 2006 года и до сих пор мы не преуспеваем в объединении многомиллионной аудитории чем-то существенным. Но в авторском кино по-прежнему задействованы умные люди.
Н.К.: Кирилл, какое и где сейчас кино?
Кирилл Серебренников: Думаю, что там же, где и говорит герой Чурсина. Особенно это осознается, когда ты смотришь сериал «Чернобыль». Почему наши не могут снять такое? Потому что авторы «Чернобыля» могут себе позволить говорить правду и размышлять о настоящем, а мы нет — все оглядываются, ожидают удара за оскорбления чувств или вырезанные сцены. Я понимаю, что сейчас очень непросто работать, поэтому у меня нет претензий ни к кому. А как назвать эту ситуацию — жопой или волшебной пещерой, нирваной — не знаю, ищите любые ассоциации, но есть ли из этой ситуации выход? Пока что я его не вижу. Не понимаю, как могут сложиться обстоятельства, чтобы такой фильм про Чернобыль возник бы у нас. Я привожу его как понятный всем референс: все поражены тем, как люди, чьих имен мы не знаем, шведы, британцы, взяли и сделали то, что должны были сделать мы — честное кино о катастрофе, после которой все люди оказываются одинаковы перед общей огромной бедой. Здесь нет коммунистов, буржуев, русских. Это мудрое высказывания с таким уровнем восстановления правды советского быта, что я, как человек, который недавно снимал фильм про 80-е, могу свидетельствовать, что сделать это невероятно сложно. Они молодцы, а мы будем стараться.
Фото: Анна ТемеринаН.К.: А что вы можете посоветовать делать зрителю?
К.С.: Зритель заказывает то кино, которое он хочет видеть на экране. Сейчас люди с удовольствием ходят на кино про спорт, публика мечтает в конце вместе скандировать общий лозунг «Ура, мы победили». Почему бы и нет? Я терпимо отношусь ко всем проявлениям человеческого бытия.
А.Р.: Это естественное желание аудитории. Ей нужны героические истории о преодолении, в этом плане наши картины комфортны: они подразумевают героя в каждом зрителе, который в случае чего раскроется с лучшей стороны.
К.С.: И «Мстители» подразумевают в каждом потенциального героя.
А.Р.: «Чернобыль» крайне дискомфортен. На мой взгляд, он даже не столько о равенстве, сколько о большой государственной лжи — партийное руководство не в состоянии признать то, что случилось, ни для себя, ни для окружающих — и в истории было так, что только 18 дней спустя объявили об аварии и начали предпринимать меры. Все наше драматическое кино, которое появляется в кинозалах, не в состоянии конкурировать с героическими картинами. Так уж сейчас устроены предпочтения и психологическое состоянии аудитории, которые со временем могут измениться. Кино — тест того, что происходит с нами. Фильмы, которые мы любим, говорят о нас многое. «Мстители» — классический портрет того, как сейчас объединены люди разнообразных предпочтений во всех смыслах слова, вместе они противостоят злу.
Н.К.: Тему равноправия можно назвать главной в кино? Например, в Каннах.
К.С.: Я ничего не знаю про последние Канны, у меня свои Канны. Хочется сказать, что «Мстители» еще и про сложность устройства мира. В них показана нетрадиционная дихотомия добра и зла. Выясняется, что добро не такое уж добро, что у него бывают странные проявления, оно бывает тупым, а зло — умным. Такие размышления всегда были темой авторского кино. «Мстители» идут три с чем-то часа — раньше было невозможно, чтобы массовый фильм шел так долго. Например, Бела Тарр снимал картины и по пять часов. Современное авторское кино растерялось и до сих пор не может найти себя, а чтобы продаваться, оно должно сформулировать свою уникальность, к которой потянутся люди. Вспомнилась печальная фраза Феллини: «Все мои зрители умерли». Когда он пришел на «Фаворитов луны», в зале сидело три человека. Сегодня так сказать могут многие авторы. Зрители ушли, перестали доверять авторскому кино. Я же его обожаю и все чаще прихожу к мысли, что кино перестало четко разделяться на авторское и массовое. Фильмы, которые делают Иньярриту, Кэмерон, это какие фильмы? Их показывают по всему миру, они коммерчески успешны, но авторы умудряются их так придумать и продать нам, что мы смотрим эти картины как увлекательные истории. Маркетинговая, производственная и идеологическая смычка авторского и массового кино кажется мне безумно интересной и важной.
А.Р.: Нельзя не согласиться с тем, что эти процессы происходят в большом кино. Более значимого современного автора, чем Кристофер Нолан, сложно найти. Для меня его трилогия о Бэтмене соответствует тому, что Кирилл говорит о «Мстителях». За сотни миллионов долларов он делает великие авторские фильмы. Но у нас другая история, у нас авторы не рекрутируются или рекрутируются в авторское кино так, что по итогу не используют свои индивидуальности. Что касается вопроса о равенстве: я посмотрел почти всю программу последних «Канн». В этот раз были выбраны победители нового типа, корифеи и классики остались в стороне. Например, Альмодовар.
К.С.: Альмодовара вы называете впереди Тарантино.
А.Р.: Потому что Тарантино выходит в августе. Картины классиков остались без наград, на сцене появились в прямом смысле новые люди. Мати Диоп получила гран-при за фильм с интересной художественной метафорой: речь идет о миграции из Сенегала в Европу и о том, как эти мигранты возвращаются обратно в виде зомби. Появились люди, которые предъявляют права на высказывания о сегодняшнем мире — внутренний протест молодых кинематографистов важен, поэтому жюри и выделило это открытие. «Канны» всегда пытаются найти новое кино, которое будет развиваться.
Н.К.: Жюри «Кинотавра» вторит жюри «Канн»? Будут ли новые лица?
А.Р.: Жюри всегда принимает решение самостоятельно, лучшим было решение жюри во главе со Стивеном Спилбергом, от него никто не ожидал радикальности, а он выбрал «Жизнь Адель». «Канны» отслеживают нервы современного мира, а насколько жюри «Кинотавра» фиксирует нервы России — это главный вопрос. Появятся ли новые лица? Это зависит от жюри, мнением которого я часто бываю не согласен. Так в один год с номинаций «Ученика» Кирилла Серебренникова гран-при получил «Хороший мальчик», чего я совсем не ожидал. «Ученик» получил за режиссуру. Это был выбор жюри во главе с человеком, чрезвычайно успешным в коммерческом кино. Во всяком случае, это всегда личный выбор.
Фото: Анна ТемеринаН.К.: Кирилл, вы качаете головой?
К.С.: Все хорошо.
Н.К.: Александр, какие главные тему у фильмов этого года на «Кинотавре»?
А.Р.: Давайте дождемся фестиваля. В целом наше кино менее социально активно, чем международное. Авторы в основном описывают институт семьи — в эпоху, когда сыпятся общественные модели, семейная коррозия привлекает большее внимание.
Н.К.: Кирилл, вы приступили к съемкам нового фильма?
К.С.: В голове да, физически нет.
Н.К.: Это будет кино на тему мировых трендов или про Россию? Вы про неравенство или про семью?
К.С.: Я про семью, про человека, который сочиняет свой мир, про отношения внутри реального и воображаемого мира. Ничего говорить не хочется, потому что самое паршивое, когда режиссер рассказывает про свои фильмы — это должны делать другие. Фильм будет по роману Сальникова, достаточно трудному для экранизации, потому что он соткан из настоящей литературы, которая максимально видоизменяется при переносе на экран. Так, например, Гоголя нельзя перенести на экран, потому что он состоит из слов и напряжения между ними. Какие-то вещи при съемке исчезнут, но я хочу сохранить самое важное, чтобы на этот роман обратили внимание.
Н.К.: Когда приступаете к съемкам?
К.С.: Зимой.
Н.К.: Также раньше просмотр сериалов был «зашкваром», а сейчас они стали многосерийными фильмами высочайшего уровня. Сериал не сдвинул позицию кино?
К.С.: Нет, это параллельные истории, это еще один способ работы для авторов. Если история тянет на 10 часов, то она будет идти 10 часов, если на 2 часа, то будет идти 2. Хорошие сериалы производятся с такой же тщательностью, как и обычные фильмы, сценарии пишутся первоклассными мастерами. В том же «Чернобыле» звезды мирового кино так играют советских людей, что ты веришь, что женщина на экране — советский ученый. Печально, что Александр в начале нашего разговора разделил территорию: у них «так», а у нас по-другому. Хочется, чтобы у всех нас было «так». Нам никто не мешает, остается только не бояться.
Н.К.: Александр, вы считаете сериалы новым кино?
А.Р.: Это естественный ответ на вызов времени, поскольку на большом экране победили зрелищные вещи. Смотреть фильмы Кэмерона, Нолана дома — это огромная потеря, их надо смотреть на большом экране. Невероятное количество жанров, которые раньше были популярны, двинулись на малый экран. В США качественные сериалы выходят преимущественно в платном сегменте и на стриминговых платформах. Также они могут сделать сериалы с маркером «18+», позволяя себе быть неполиткорректными, откровенными, использовать обсценную лексику и, главное, не быть озадаченными необходимостью завершить историю хэппи-эндом. В прошлом году у нас появилось три отличных сериала: «Домашний арест», «Обычная женщина», «Звоните ДиКаприо». Я уверен, здесь мы точно сумеем конкурировать, потому что
Интервью с Кириллом Серебренниковым — Афиша Daily
После каннской премьеры фильма «Ученик» и накануне российской премьеры в Сочи на «Кинотавре» Антон Долин поговорил с его автором.
— Ты когда-то прославился постановками современной драматургии, но в «Гоголь-центре» большинство спектаклей — по классике… очевидно, само название обязывает. Что же такого в пьесе Мариуса фон Майенбурга, молодого и не слишком знаменитого драматурга из Германии, что ты поставил его «(М)ученика» сначала на сцене, а теперь, убрав из названия букву М, еще и в кино?
— Антон, он знаменитый! Очень хороший автор. Я же много смотрю немецкого театра, я знаю. А «Ученик», во-первых, очень крепко написанная пьеса, с перевертышами. Такое в России трудно найти. Во-вторых, очевидно, что Майенбург попадает в болевые точки. Я сразу увидел, как можно сделать из этого модель того, что происходит с нами. Все персонажи — они такие знакомые! Сразу представил себе директрису школы. Знаешь, как интересно мы сочиняли русский вариант этой пьесы? Я приносил какие-то документальные тексты и ролики и… в итоге мы всех персонажей достали из реальности. Самая большая проблема была с попом. Того, из немецкой пьесы, использовать было невозможно — вообще. Из сцены с ним мы взяли только реплики мальчика. Остальное надо было искать. Но у нас был консультант, бывший священник, откуда-то уволенный за несогласия с политикой «партии и правительства». Он нам принес огромное количество книг, от которых волосы дыбом вставали. Церковные методички… Их фрагменты и звучат у нас.
— Как последняя проповедь в «Левиафане» — она же из реальности взята. Кстати, тот фильм и «Ученик» — редкие примеры политического кино в России. У нас вообще его не любят и не умеют делать.
— Я думаю, что политическое кино — оно не про аспекты современной политики, а про то, что происходит с людьми здесь и сейчас, в России. Мне кажется, ничем другим вообще не стоит заниматься. Ни в театре, ни в кино. Потому что людей интересует именно это. А мне говорят, что сегодняшние проблемы — это низкий жанр, публицистика, а вот непреходящие ценности!.. Да они потому и непреходящие, что разлиты везде, вокруг нас. Глупо делать про них какие-то абстракции. Иногда смотришь фильм или спектакль и не можешь понять: это когда сделано? Какой год на дворе?
Как-то раз «Золотая маска» попросила меня сделать юбилейную церемонию. Из этого ничего не вышло, но я просмотрел списки тех, кого номинировали и награждали за все это время. И по списку было невозможно понять, какой сейчас год. Все, что происходило в жизни, никак не соприкасалось с тем, что выдвигалось и награждалось. Здесь, в реальности, «Норд-Ост» — а там, в театре, про как бы «вечность»! Из-за этого мы и становимся ненужными. Я про театр и кино говорю.
— Но это ведь ты именно о российской ситуации говоришь, так?
— Любой западный фильм — и даже американские блокбастеры! — выражает какую-то ипостась сегодняшнего состояния человека. В «Выжившем» же не только Леонардо Ди Каприо, который мучается в бороде и жрет печень бизона. В этот момент этой стране необходима сильная мотивация! И герой, который вопреки всем законам выживает. Мести ли ради, жизни ли ради… Ползет и убивает своего врага — да и не убивает, его судьба убивает. Практически буддистский акт совершает.
— А ты действительно буддист?
— Да, я буддист. Буддизм же — это не религия. Но у меня есть лама, я посвященный, принял прибежище.
— …И делаешь фильм о религиозном фундаментализме. Буддистского фундаменталиста можно себе представить? Хоть теоретически?
— Невозможно. Есть, конечно, монахи, которые сжигают себя. Но себя, а не других! Наверняка есть где-то и буддисты-фанатики, но это уже не вполне про буддизм. Хотя любые фанатики, получившие инъекцию некоей идеологии, — они не христиане и не мусульмане, если готовы взрывать других людей.
— Однако твой герой, обычный российский школьник, получает эту инъекцию не от каких-то промывателей мозгов, а непосредственно из Библии. И разговаривает цитатами оттуда, причем источник скрупулезно отражен на экране.
— Насилие есть в этой книге. Религия для своего утверждения использовала методы, привычные для человечества две тысячи лет назад. И еще раньше. Никто особо не церемонился: одних отдавали хищникам, других вешали на кресты… Потом Крестовые походы начались. История любой религии — это история войн и злодеяний, кошмаров, кровавой бани. Очень редко религия дарит мир, покой и любовь. Она разделяет людей, а не сближает. Мы в фильме, впрочем, не хотим кого-то обвинять. Мы просто хотим, чтобы люди, посмотрев его, начинали думать.
— «Ученик» местами производит впечатление манифеста.
— Я не считаю его манифестом. Манифест всегда прямолинейный и плакатный, в нем нет второго смысла. Второго плана. Поля интерпретации. А у нас любой персонаж — оборотень. Значит, это не плакат. Наш фильм — сильная история прямого действия. Сгущенная в гротеск: пожар в публичном доме во время наводнения. Намеренное обострение.
— А можно ли считать «Ученика» фильмом о российской системе образования? Ведь невозможность совместить основы религии с биологией — это про нас.
— Ну да, давайте, мол, детям другую концепцию предложим, а потом они сами выберут… Наша традиция тянется из советской зыбкости: как учить детей этим женщинам, которые родом из СССР? Ведь воспитывают в основном женщины. У Майенбурга директор школы — мужчина, но я понял: в нашей школе никаких мужчин-директоров быть не может. Только женщина, причем «народный учитель России». Такую и играет Светлана Брагарник. Она тоже потерянная, иная, чем была у нас в спектакле. Сама растерялась, не знает, чему учить детей. Втайне симпатизирует биологу Красновой, но ничего сделать не может — власть в школе захватывает поп.
— Но это как раз не только про Россию, это про весь теперешний мир?
— Немецкая пьеса после адаптации оказалась уместной для нас, а теперь, судя по реакции в Каннах, она понятна французам и итальянцам. Значит, мы все живем в одной жопе, попали в одну западню! Экономическая ситуация в Европе более стабильная, эти вопросы еще не стоят так остро. А у нас страна бедная и много проблем, так что кое-что становится очевиднее.
— В фильме все время говорится о богопротивности театров. За этим чувствуется что-то глубоко личное. «Гоголь-центр» — именно такой «богопротивный» театр, который может аккумулировать энергию и как-то противостоять фанатизму и тьме?
— Конечно! А каким образом еще мы можем сопротивляться? Мой спектакль ничего не изменит. Как и твоя статья. Твоя статья заставит задуматься меня, а мой спектакль — тебя, но что мы чего-то там не знали? Шлем послания друг другу про понятные вещи: змея, кусающая свой хвост.
— Что остается — прибить кроссовки гвоздями к полу, как героиня «Ученика»? И никуда не уходить?
— Да, в какой-то момент надо сказать «Я отсюда никуда не уйду», когда все кричат: «Да уезжайте отсюда! Не нравится? Валите!» А я здесь живу и работаю. Мой театр, мое кино. Это и есть моя родина.
— Тебе предлагают работать за рубежом, ты уже это делаешь. Велик соблазн уехать и работать вне России?
— Я вижу в этом много привлекательного, но и вопросов много. Могу ли я? Могу. Хочу ли я? Хочу. Комфортно ли мне? Суперкомфортно! Но я не хочу терять Россию. Такого зрителя, как в «Гоголь-центре», я нигде не найду. Такой публики нет вообще. Мне многие об этом говорят. Людей одного образа мысли много, и нужны места — не фейсбук, а физические места! — где они не будут чувствовать себя одинокими. Почему все ходили на эти марши с белыми ленточками? Только поэтому. Они не за Навальным шли, они друг друга хотели увидеть. «Значит, я не один такой «мудак», есть и другие такие, как я». Соцсети давно не дают ощущения общности, а это чувство единства невероятно важно. Я уважаю и люблю этих людей. Я хочу для них работать.
— Кажется иногда, что ты нарочно дразнишь власти: вот поставил спектакль с голыми актерами, вот фильм на религиозную тему…
— А где сказано, что нельзя быть голым? В Конституции? Вранье и ханжество мне глубоко противны. И безмолвие противно, ничего нет хуже. Не хочется врать хотя бы себе. Всегда думаю о 1930-х, когда людей по одному вели на убой, а все остальные сидели, молчали и боялись. Почему не бросились, не перегрызли этим тварям горло? Как в Собиборе? Многие погибли, но лучше погибнуть так.
— Тем не менее ведь и многим твоим единомышленникам фильм резко не нравится.
— А потому что кино — это зеркало. Ты смотришься и видишь себя. Не я их бешу, они сами себя бесят.
От репортажей со «скверных» протестов до тестов и планов на ближайшие дни — в нашем фейсбуке.«Мечтаю отметить окончание съемок вместе с Кириллом Серебренниковым»
Илья Стюарт. Хотелось заниматься кино… но на своих условиях, то есть развивать проекты, которые интересны. Прежде всего, авторские. Даже если в них есть претензия на коммерческий успех. Быть с автором заодно. На мой взгляд, продюсер ― единственная профессия, где ты сам нанимаешь своего начальника.
― К режиссерам вы относитесь как к начальникам? Редкое качество для продюсера.
― Такова наша идеология. Сначала ты режиссера выбираешь, после этого твоя задача ― находить для него необходимые инструменты, способы, чтобы он мог воплотить на экране свое видение.
― Получается?
― С Кириллом Семеновичем Серебренниковым получается.
справка
После учебы в лондонском университете Goldsmiths Илья Стюарт вернулся в Москву, планируя работать в России. Соучредитель продюсерской компании Hype Film (вместе с Мурадом Османном). В его фильмографии такие фильмы, как «Ученик», «Блокбастер», «Мифы», «Осколки» и другие.
― А ваш первый проект?
― «Холодный фронт» ― маленький, во многом экспериментальный фильм, в том числе и в производстве.
― Вы же понимаете, что подобные картины нерентабельны, в чем резон продюсера тратить деньги?
― Это интересный момент. Мы пробовали снимать разные фильмы, в том числе и с прицелом на коммерцию. Как ни странно, фильм «Ученик» Серебренникова ― один из самых успешных: при небольшой стоимости, он продан на много территорий.
― При всей лояльности к автору, у вас был конфликт с режиссером Романом Волобуевым на фильме «Блокбастер». Не сложились отношения с «начальником»? Теперь существуют две версии: прокатная и авторская.
― Версия, которая вышла в прокат, ― результат совместной работы с режиссером, авторской версии не существует как таковой. Этот конфликт ― классическая история, которая зачем-то была вынесена на публику. Дело в том, что у нас с автором были договоренности на берегу. И то, что случилось дальше, ― уже мифология, сложенная из разного видения этого кино, которое и мне, и, кстати, зрителю полюбилось.
― Вы же понимаете, что с авторами вообще сложно договариваться на берегу, поэтому они и авторы. Нередко в процессе съемок меняется траектория кино. А как завязалось сотрудничество с Кириллом Серебренниковым? Вы ― зритель «Гоголь-центра»?
― Так сложилось, что вся моя семья давно дружит с Кириллом.
― Мне кажется, я видела вашу маму в Басманном суде.
― Да, она бывает там регулярно.
― (продолжает) Наблюдая за нашими продюсерскими опытами, он однажды предложил сделать вместе кино. Спросил, видел ли я его «Ученика». А это мой любимый спектакль. Тогда и возникла идея снять «Ученика» в кино. Меня эта универсальная история, которая касается едва ли не каждого, захватила полностью, до мурашек. Для меня это точное ощущение, когда хочется брать материал. Читая сценарий, волноваться, осознавать: нельзя этот фильм не делать.
― А как возникла идея «Лета»?
― Здесь был более сложный путь, мы долго носились с этим проектом. Выкупили права на музыку Виктора Цоя и группы «Кино». Дальше прорабатывали много разных идей, вариантов… Мне хотелось обратиться с этим к Кириллу Семеновичу, хотя казалось, что не совсем его материал. И все же, когда в очередной раз переписали сценарий уже с Михаилом Идовым и его женой Лили, мы показали его Серебренникову. Это был совсем ранний вариант. После его согласия, началась серьезная совместная работа. Он сразу стал соавтором сценария.
― Как он формулировал задачу, не просто же снять ретро-историю про Цоя… Не байопик.
― Вместе с авторами они искали форму, хотелось сделать историю больше про дух времени, его музыку. На мой взгляд, сочинялся и свой киноязык. Для Серебренникова самое увлекательное ― лабораторный поиск. Таков его способ работы в драматическом театре, балете, в опере, и теперь в кино.
― Вы имеете в виду монтаж реальности и нереальности, документальности и выдумки?
― Мне сложно это кино описывать словами. Для меня это путешествие в иное время, его атмосферу.
― А как получилось, что Цой несколько сдвинулся в тень, а энергетическим центром истории оказались Майк Науменко и его жена?
― Акцент действительно несколько сместился. Хотя для меня они все трое ― главные герои фильма, существующие в нерасторжимой драматической связанности.
Фото: Алексей Фокин. На съемках фильма «Лето». Майк Науменко (Рома Зверь)― Но есть еще один центр фильма ― питерский Рок-клуб, творческий бульон восьмидесятых. Вы ― юноша совершенно из другого времени. Что для вас и эта эпоха, и эта музыка?
― Мне кажется, получилась не просто история, способная вызвать ностальгию у части людей. «Лето» ― и про сегодняшний день. И эту энергию переклички времен чувствует зритель.
― А музыка? Вы же, наверное, впервые услышали и Майка, и раннего Цоя?
― «Кино» я, конечно же, слушал, любил, наверное, по-другому, чем люди, жившие в то время. Собственно говоря, у этой музыки нет срока давности. О Майке Науменко знал, но его не слушал. И как же интересно было погружаться в этот мир!
― Какие же хиты вас впечатлили?
― Наверное, более всего тронули вещи раннего Цоя: легкомысленного, влюбчивого, альтруистичного.
― «Восьмиклассница»? …
― Да, и «Восьмиклассница»… Я, как и многие мои сверстники лучше знал его поздние вещи. Но вот сейчас уже не могу выкинуть из головы «нашего Цоя». Эту легкость, влюбленность, музыку в одно касание.
― А можете рассказать про прототипы ваших персонажей «второго плана», среди них, кажется, много известных музыкантов.
― Многие из них ― собирательные характеры. Но как бы мы ни фантазировали, когда мы рассказываем о реальных людях, появляется два лагеря: тех, кто нас поддержали, и которые отвергают саму попытку прикасаться «к святыням». «Лето» ― это авторский взгляд на эпоху и ее людей. Хотя, думаю,
найдутся сведущие люди, которые рассмотрят в кудрявом мальчике с наушниками и кассетами Артемия Троицкого, неочевидно обозначенного. Там много «пасхальных яиц» для ценителей.
― А есть ли там БГ?
― Опять же собирательный образ, потому что Борис Борисович, как широко известно, отказался от участия.
― Отказался? Значит, вы обращались к нему?
― Мы обратились с просьбой поддержать наш опыт. Более того, с тех пор имели с ним несколько разговоров, сошлись на том, что ни музыки, ни его имени не будет упоминаться в фильме.
― Тем не менее, он во всеуслышание заявил о сценарии, в котором все ложь.
― Мы ему сценарий не отправляли. Был синопсис, ранние версии сценария, не устраивающие режиссера. Допускаю, какая-то из них попала ему в руки…
― Мне кажется, он читал что-то совсем другое, когда говорил: «Они там только и думают, как бы им заняться сексом». А фильм романтический, целомудренный.
― Более того, когда Бориса Борисовича спросили в том же интервью: «А как вы жили на самом деле?», ― мне кажется, он описывает именно наш фильм. Его слова ― просто идеальная рецензия.
Науменко (Рома Зверь) и Цой (Тео Ю) / Кинопоиск― БГ не было в сценарии с самого начала или вы его убрали из-за возникших сложностей?
― С самого начала фильм был не о нем, хотя Гребенщиков, вне сомнения, один из важнейших персонажей той реальной истории.
― После Науменко, Гребенщиков стал для молодого Цоя главным гуру. А Троицкий устроил в Москве первый квартирник.
Читайте также
Я был «повивальной бабкой русского рока», и о лучшей участи для себя не мечтал. Блиц-автобиография А. К. Троицкого по 70-м, 80-м и 90-м
― И все же, наше кино не об этом. Изначально была важна концентрация на энергии, возникшей между тремя главными героями.
― Известно, что сын Виктора Цоя посмотрел фильм.
― Александр смотрел еще не финальную версию… Но у него было хорошее впечатление, чему мы очень рады. И он публично на эту тему высказался.
― Почему же именно Майк стал главным героем?
― Жаль, что вы не можете задать этот вопрос режиссеру, потому что у него наверняка свое видение. Мне кажется, автору было важно сохранить некую мифологию, мистическую ауру вокруг Виктора Цоя, который должен оставаться загадкой.
― В фильме он ― экзотический герой, инопланетянин, пришедший из ниоткуда, никакой не пэтэушник. У меня есть своя версия, почему именно Майк ― главное действующее лицо этой драмы. На мой взгляд, это кино еще о том, что за беззаботным летом следует осень. И жизнь это наглядно продемонстрировала на примере Кирилла. В этом источающем радость фильме сидит занозой неискоренимая печаль… И беззаботное лето, юность, пляж, там лишь в самом начале. А еще эта история про смену поколений. В одной из финальных сцен на концерте Майк и Наташа стоят вдвоем в проходе. А на сцене уже новое время. Виктор Цой.
― Да, это интересно, я согласен.
― Музыка звучит оригинальная или каверы?
― Это все каверы.
― Ваш с Кириллом «Ученик» пришел из театра в кино, а «Лето» может прийти на сцену «Гоголь-центра» ― не только как живой концерт к премьере, но как репертуарный спектакль с живой музыкой о живом времени.
― Это было бы красиво… Но без Кирилла такой спектакль не сделать.
― Кирилл Серебренников не успел довести съемки до конца.
― Он снял практически все, лишь некоторые технические вещи нам пришлось доснять по его запискам, по предварительным репетициям, записанным на телефоны, гаджеты. Дальше монтировал сам дома.
― Его арестовали в ночь на 23-е. Он еще в этот день снимал. Накануне на съемках была Людмила Улицкая, рассказывала мне, как Кирилл вышел ее провожать после съемок на улицу. Как долго махал… Ведь атмосфера вокруг него нагнеталась, все об этом знали. А он продолжал снимать «Лето». Наверное, ему говорили постоянно об опасности, необходимости уехать на время…
― Мне кажется, съемочная площадка Кирилла Семеновича Серебренникова ― это «одна абсолютно счастливая деревня», место, где все творят и думают только об этом. Где царят дружеские, почти семейные отношения. Вокруг тучи сгущались, а на съемках царила атмосфера любви и счастья. До последней минуты… До сих пор. Он умеет создавать такое настроение. Когда и любовь, и работа неразделимы. И все артисты, осветители, операторская группа ― заряжаются градусом этой энергии любви. Это особо чувствовалось в день, когда его арестовали ― все объединились в одно целое, были одной командой. Не было ни одного человека на площадке, кто бы не выразил желания помочь, поддержать.
― Про кастинг. Как в вашем кино оказался Рома Зверь?
― Едва ли не в самом начале. Просто режиссер сказал, что должен быть Рома Зверь.
― Потому что похож?
― Во-первых, похож, как две капли воды. Серебренников с ним не общался, несмотря на то, что они оба из Ростова. Рома приходил в театр периодически… Но он был главным кандидатом на роль Майка.
― Хорошо сыграл. Но вы же не знали, сможет ли он быть органичным на экране? Наверное, это и есть работа режиссера с исполнителем.
― Безусловно, но при этом, мне кажется, в Роме есть нота меланхолии, необходимая для роли. А когда Ира Старшенбаум пришла на пробы, Кирилл сразу сказал, что они ― пара, будто они всю жизнь живут вместе.
― Труднее всего было с Цоем.
― Недавно мне наш кастинг-директор сказал, что было более 2000 кандидатов на роль, думаю, он имеет в виду людей, которых даже не показывал режиссеру. Изначальная идея была найти корейца. От нее отходили, снова возвращались… Пока не обнаружили замечательного Тео Ю, который несколько старше необходимого возраста, но что было принципиально: он хороший музыкант.
Дальше был титанический труд по запоминанию русских слов ― он не говорит по-русски.
― А сразу ли была придумана анимация, которая раскрашивает реальность?
― В самом начале Кирилл предложил такую идею. Никто не понимал, как это будет выглядеть… Он говорил о том, что экран будет раскрашен…
― Будто кто-то сверху дорисовал то время.
― Это связано и с характером Майка, который все время что-то рисует и пишет.
― И с персонажем отвязанного музыканта в исполнении Горчилина, который и реальный человек, и метафора натянутой струны. Как продолжалась работа после ареста?
― Режиссер монтировал фильм дома. В общем, «Лето» ― действительно авторское кино.
― В перерыве судебного заседания, когда уже было известно об участии фильма в каннском конкурсе, Кирилл сказал мне, что продолжает собирать компьютерную графику. Как фильм был отобран в Канны?
― У нас на тот момент образовалось французское партнерство. Мы с фирмой Kinovista вошли в сопродюсерство. Достаточно быстро состоялась сделка с Charades ― важным игроком на международном рынке. И в таком союзе начали фильм продвигать, показывать. Нас самих изумила первая реакция отборщиков, нам сказали, что они влюбились в картину.
― И немедленно по фейсбуку пошла гулять «утка» что фильм отобран исключительно по политическим соображениям, вряд ли отборщики его даже смотрели…
― Мне кажется, люди, которые об этом говорят, не понимают, как сложно, многоступенчато устроен процесс отбора кинофестивалей, особенно Каннского. Бывали случаи, когда отмечали политически значимое кино, но, как правило, в параллельных программах. Когда более чем из 2000 заявок со всего мира выбирают 21 лучший фильм, снятый в этом году, политическая конъюнктура отступает. Работы Серебренникова уже были в Каннах и Венеции, все, что он делает, имеет международный резонанс.
― Кто представляет картину?
― Прежде всего, актеры, сыгравшие наших главных героев.
Команда фильма в Каннах с плакатам в поддержку режиссера Кирилла Серебренникова. Фото: РИА Новости― И последнее. Расскажите про художников. Это какая-то гигантская работа по воссозданию среды.
― У нас сохранился костяк команды «Ученика». Прежде всего, художник по костюмам Татьяна Долматовская. На «Лете» к нам присоединился художник-постановщик Андрей Понкратов. Тот самый, который работает со Звягинцевым, создавал сложнопостановочный мир «Дуэлянта» Мизгирева.
― Тревожная, дикая ситуация, когда каннский номинант сидит, и мировая, и российская премьера проходят без его участия. Премьера фильма о свободе творчества, о воздухе, без которого нет ничего: ни рока, ни кино, ни «Лета».
― Мне трудно говорить на эту тему. До сих пор кажется, что это какое-то невероятное недоразумение.
Живу с мыслью, что весь этот морок ― чудовищная ошибка, которую так просто исправить. А ее не исправляют.
Надеюсь, что люди, которые принимают эти решения, поймут, что неправильно держать под арестом человека, который, очевидно ни в чем не виноват. Который представляет интересы России на крупнейшем фестивале мира. Мечтаю о том, что Кирилл Семенович скоро вернется к работе, и мы продолжим сотрудничество на его следующих картинах. И что мы вместе с его группой и командой единомышленников отметим окончания съемок «Лета».
Теперь решается судьба России. Интервью с Кириллом Серебренниковым
Для либеральной России он олицетворяет культурный прорыв, для националистских и религиозных фундаменталистов он является своего рода антихристом: Кирилл Серебренников, родившийся в 1969 году в Ростове-на-Дону, руководит в Москве театром «Гоголь-центр». Он является одним из самых знаменитых режиссеров страны и был отмечен в Берлине за его инсценировку «Севильского цирюльника» Россини, а в Штутгарте за оперу «Саломея» Рихарда Штрауса.
В течение нескольких месяцев Серебренников находится в России в центре противостояния, которое почти столь же старо, как и сама страна. Оно как всегда связано с вопросом о том, сколько Запада нужно России и сколько России Западу. Нынешней кульминацией было начало июля: Большой театр в Москве отменил лишь за несколько дней до премьеры балет «Нуреев» в инсценировке Серебренникова. Российский танцор Рудольф Нуреев, который бежал из Советского Союза на Запад, любил мужчин и женщин и умер в 1993 году во Франции от СПИДа, хотя и является легендой балета, однако он плохо вписывается в официальную идеологию России. Кирилл Серебренников до сих пор молчал по поводу отмены премьеры. В Санкт-Петербурге он впервые говорит об этом.
Süddeutsche Zeitung: Что произошло в Большом театре?
Кирилл Серебренников: Я до сих пор не могу это понять. Все это было шоком. Сначала я словно окаменел, как жена Лота, которая превратилась в соляной столб. Я стоял вот так: (с открытым ртом уперся взглядом в пустоту).
— Ну да, генеральный директор Большого театра Владимир Урин отменил премьеру после генеральной репетиции. Кого бы это не шокировало?
— Прежде всего: Владимир Урин является опытным и порядочным человеком, к нему у меня нет никаких претензий. У него хорошие связи с государственными инстанциями, но в то же время он пользуется неоспоримым авторитетом среди театральных деятелей. Во всех моих трудностях он мне не раз помогал.
— Что же на него нашло?
— Его советники, прежде всего руководитель балетной труппы Большого театра Махар Вазиев, очевидно, сказали ему, что кордебалет танцует еще недостаточно хорошо. У нас было еще четыре дня времени, мы могли бы многое доработать.
— Нуреев был бисексуалом. Однако российское законодательство дискриминирует гомосексуалистов. В Вашей инсценировке можно было видеть на сцене огромную фотографию голого Нуреева. Реакционные блогеры изошлись слюной, когда в интернете появились видео с репетиций, где мужчины танцевали в туфлях на высоких каблуках. Не эта ли гомофобная травля сыграла главную роль при принятии театром решения?
— Но ведь этот проект придумал Большой! Владимир Урин сам предложил мне это. Я спросил его: Вы уверены? Он сказал: совершенно уверен. Всегда было ясно, что Нуреев представлял собой яркую необычную личность. Нет ни одной биографии Нуреева, в которой бы не говорилось открыто о его гомосексуальности. Мы не раскрыли ничего нового.
— Был ли шеф Большого знаком с либретто?
— Я показал ему это в прошлом году. Он также пару раз посещал репетиции. Ведь это был гигантский проект с хором, балетом, приглашенными артистами, специально для этого сочиненной музыкой, дорогими костюмами — этакий дорогой блокбастер.
— Оказал ли давление консервативный министр культуры Владимир Мединский, как это многие предполагают?
— Видите ли, здесь начинаются спекуляции. Быть может, Мединский, быть может, кто-то еще. О таких вопросах я вообще не хочу пока думать. Кроме того в этом спектакле речь вообще не идет в первую очередь о гомосексуальности Нуреева. Нуреев был свободным человеком, который всю свою жизнь стремился к свободе и красоте. И эту красоту он находил у мужчин и женщин. Мы показываем многие сцены с участием Марго Фонтейн (Margot Fonteyn), с которой они были сказочной парой тогдашнего мира балета.
— Абсолютно свободный человек — не является ли это в России еще большей провокацией, чем гомосексуалист?
— Возможно. Российские консерваторы набросились на фильм Алексея Учителя «Матильда», в котором последний царь изображен как любовник балерины. Они травят меня и мой театр, московский «Гоголь-центр». Если вы добавите сюда сумасшедшие нападки каких-то депутатов на якобы существующую пропаганду гомосексуализма, что как тема в сегодняшнее время уже смехотворно, то получается весьма удручающий климат.
— Но ведь положение российских деятелей культуры многие годы является незавидным. Что точно означает это новое качество?
— Стало больше сумасшедших, которые от имени государственных инстанций или религии нападают на культуру. Когда министр культуры Мединский выступает в провинции за открытие памятника Сталину, то это говорит об очень многом. Больше я ничего не могу сказать, к сожалению. Если бы речь шла только обо мне, я мог бы говорить более откровенно. Однако сотрудники моего «Гоголь-центра» задержаны, бухгалтер сидит в тюрьме, бывший коммерческий директор находится под домашним арестом. Я не хочу им навредить.
— В мае сотрудники службы безопасности в масках провели обыск в «Гоголь-центре» , а также в вашей квартире. Обвинение гласит, что были расхищены два миллиона евро, выделенные на инсценировку шекспировского «Сна в летнюю ночь». Постановка, якобы, ни разу не показывалась. При этом она постоянно присутствует в репертуаре. Это же чистый Гоголь!
— Или Кафка. Мы выступали со «Сном в летнюю ночь» в Париже. Наша инсценировка была выдвинута в России на национальную театральную премию! Мы представили суду рецензии, чтобы доказать то, что мы играем.
— И?
— Судья сказал, что это его не интересует.
— Что угрожает вам лично?
— До сих пор я — лишь свидетель, но у меня забрали загранпаспорт, я не могу выехать за границу. В сентябре я должен инсценировать в Штутгарте сказочную оперу «Ганс и Гретель» Энгельберта Хумпердинка. Я надеюсь, что смогу выполнить мой договор. Я буддист, я медитирую, так я пытаюсь справиться со своими делами.
— У вас есть одна квартира в Москве и одна в Берлине. Работаете ли вы в России по-другому, более осторожно, чем в Германии?
— Я стараюсь не делать различий и сохранять свою независимость. Иначе работа в России не имела бы больше никакого смысла. Быть может, некоторые люди хотели бы, чтобы я выехал за границу, может быть. Сейчас я готовлю к открытию сезона в «Гоголь-центре» «Маленькие трагедии» Александра Пушкина. Без работы я бы сошел с ума.
— Москва и Санкт-Петербург стали глобальными метрополиями с такими парками, как в Нью-Йорке, с повсеместным Wi-Fi, с русским Uber, барбершопами, велосипедными дорожками и скалодромами в окрестностях. Как сочетается этот энтузиазм по поводу открытости и коммуникабельности с духовной скудостью врагов культуры?
— Это как раз то, что так трудно объяснить Западу: все существует рядом друг с другом! «Гоголь-центр» с самого начала поддерживался на государственные деньги, и это при Владимире Путине! В России существуют совершенно открытые пространства. А рядом: Кафка, сумасшедшие, которые проклинают искусство и хотят уничтожить любой свободный порыв. У нашего «Гоголь-центра» — самая лучшая публика в мире. В нашей постановке по «Машине Гамлета» Хайнера Мюллера зрители видят такие темы, как сексуальность, смерть, свобода, право художника. Но другие видят только голых.
— Какая группа возьмет верх?
— Трудно сказать. У меня такое впечатление, что победу одерживают реакционеры, но это может зависеть от того, что у меня самого дела плохи. Судьба России решается теперь, в этот момент.
— Почему именно сейчас?
— Потому что все эти процессы, эти нападки на искусство исходят от людей, которые сидят в аппарате. Это не какие-то далекие сумасшедшие, а депутаты, сенаторы, министры. Они пытаются сделать фундаментализм официальной идеологией.
— Политические отношения России с Западом — катастрофические. В Германии у многих сложилось впечатление, что больше вообще нет никакого диалога. Как вы смотрите на это?
— О геополитических вопросах я ничего не могу сказать, но то, что театры и артисты в Германии, Франции, во всей Европе и даже в Америке вступились за меня, очень помогло мне. К таким голосам в России очень прислушиваются. Нас не разделяет больше никакой железный занавес.
— Россия еще не списала Запад со счетов?
— Запад важен для России в интеллектуальном отношении. Она многому учится у Запада, так было всегда. Культурные связи между российскими и немецкими деятелями искусств базируются на многолетнем обмене. Это не так-то просто разрушить.
— Особая роль искусства, когда политика зашла в тупик — не слишком ли это оптимистично?
Вот пример: «Гоголь-центр» запланировал взаимные гастроли с театром в Риге. Когда были объявлены санкции против России, в Латвии потребовали отменить приглашение. Тогда в Риге собрались деятели театра и сказали: мы не для того так долго работали над укреплением этих отношений, чтобы их разрушить теперь по политическим причинам. Мы до конца сохраним этот мост.
— Российские СМИ сообщают о новых подвижках в Большом театре. Есть ли еще надежда для «Нуреева»?
— Несколько дней назад мне позвонил генеральный директор Большого театра Владимир Урин и спросил: что Вы делаете в декабре? Я сказал: понятия не имею, ведь сейчас так сложно все планировать. А он на это: 9 и 10 декабря мы хотим показать «Нуреева».
— Как вы объясняете этот неожиданный поворот?
— Я тоже этого не знаю. Я мог бы себе представить, что кураторий театра воспользовался своим влиянием. Там сидят богатые бизнесмены, которые поддерживают театр в финансовом отношении.
— Вы имеет в виду таких олигархов, как Роман Абрамович или Алексей Мордашов, бывший министр культуры Михаил Швыдкой также входит в кураторий.
— Очевидно, они не заинтересованы в том, чтобы пострадала репутация Большого театра.
— До сих пор речь шла о мае 2018 года как о самом раннем сроке для премьеры. Некоторые опасались, что спектакль вообще не появится. А теперь декабрь: это повод для радости?
— Пожалуй. Хотя зрители будут смотреть на спектакль в декабре по-другому. Они придут, чтобы увидеть эту запрещенную, скандальную постановку. А что если она вообще не скандальная? В любом случае речь больше будет идти о шумихе вокруг спектакля, чем о нем самом. Это очень досадно.
Источник публикации Süddeutsche Zeitung (Германия), Соня Цекри, 07.08.2017
О чем говорит первое «свободное» интервью Кирилла Серебренникова — Сноб
Сразу после Каннского кинофестиваля и в преддверии главной национальной кинопремии в самом номенклатурном кинотеатре страны «Октябре» показывают ретроспективу из лауреатов «Кинотавра». Открывали событие показом фильма Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». Его же самого показали людям сразу после — он вместе с продюсером кинофестиваля Александром Роднянским жутковато рассуждал о будущем российского кинематографа. Это стало первым шагом в возвращении режиссера из мира обвинений в подсудной театральной коррупции в свет
Последние полтора года Серебренников провел под домашним арестом. Его (не одного) обвиняют в хищении бюджетных миллионов, выделенных на проект «Платформа». С момента начала судебных заседаний и, особенно, публичных допросов свидетелей обвинения надежда на чудо правосудия истончалась все быстрее с каждым днем, пока однажды и режиссера, и других подсудимых не отпустили в одночасье домой — под подписку о невыезде.
За это время Серебренников закономерно стал героем и мучеником среди интеллектуальных миллениалов и миллениалок. Культ личности Серебренникова полностью оформился в «Гоголь-центре», где режиссер Никита Кукушкин поставил спектакль «Боженька» по пьесе драматурга театра Валерия Печейкина. То, что сначала кажется «Догвилем» для второклассников, на деле оказывается пропагандистской открыткой-перевертышем: там в лесочке несчастного окрыленного журавлика с чистыми перышками и клювиком решили прищучить за то, что он не какает, а в качестве официального повода уверили всех — его делишки настолько мелкие, что и заметить их не так просто. В итоге все, конечно, заканчивается революцией и босоногим ребенком, идущим на божественный свет.
Чуть раньше Михаил Зыгарь и Карен Шаинян решили освежить красавицу-Москву и повесили на тонкую ее шею новый аксессуар: приложение для прогулок — где, как жук в янтаре, навеки сохранен для воспроизведения мученический путь арестанта Серебренникова по Остоженке и другим улочкам Хамовников во время выделенных судом ежедневных двух часов.
Поэтому первое публичное появление героя должно было стать либо всепрощающими посиделками, где официальный светский мир принимает Серебренникова обратно, либо собранием народовольцев, где официально закрепился бы и культ личности. Вышло как будто первое с элементами ролика-извинения сотрудников ТНТ перед народом Ингушетии.
— Кирилл, вы приступили к съемкам нового фильма?
К. С.: В голове да, физически нет.
— Это будет кино на тему мировых трендов или про Россию? Вы про неравенство или про семью?
К. С.: Я про семью, про человека, который сочиняет свой мир, про отношения внутри реального и воображаемого мира.
Обычно про подобные беседы фейсбук-сочувствующие любят писать «абсурд» и «сюр», но ни того, ни другого здесь даже за уши нельзя притянуть
До этого, конечно, обсудили, в жопе ли российское кино (КС сказал, что в жопе, Роднянский заявил, что нет), ура-патриотическое-спортивное кино («Почему бы и нет»), взорвавший московский фейсбук сериал американского HBO «Чернобыль» («Они молодцы, а мы стараемся») и будущее нашего кинематографа в целом (чтобы он стал лучше, надо дождаться нового свободного поколения). Кто здесь Моисей, слава богу, не уточняли.
Все это очень скучно-оппозиционно и пресно. Обычно про подобные беседы фейсбук-сочувствующие любят писать «абсурд» и «сюр», но ни того, ни другого здесь даже за уши нельзя притянуть.
Безвкусными были бы здесь и попытки обыграть название выбранного фильма Серебренникова вкупе с ситуацией, в которую он попал. Скорее всего, это тот случай, когда автор просто написал, что занавески синие, и не подразумевал глубокую колышущуюся грусть.
Некоторые связали бы синхронное возвращение былых опальных мейнстрим-героев (Собчак на Первом, Михаил Шац на СТС) с грядущей «оттепелью» или, наоборот, с окончательным застоем и контролируемым стагнирующим псевдопротестом. Но, может, стране просто не хватает работоспособных профессионалов?
В конце концов, дело «Седьмой студии» еще не закрыто, никто не освобожден окончательно, из страны всем подсудимым выезд запрещен — так почему бы и не поизображать?
Простите, не сдержалась.
«Посадить девочек на семь лет! Ребят, вы что, с ума сошли?» — The Village
В последние дни марта на «Платформе» Кирилла Серебренникова в арт-центре «Винзавод» прошла премьера «Охоты на Снарка». Опера по абсурдистской поэме Льюиса Кэрролла, которую не ставят в классических театрах, еще раз утвердила «Платформу» в качестве главной в городе экспериментальной площадки. Но что более важно — «Платформа» Серебренникова странным образом оказалась созвучна всему, что происходило в Москве последние месяцы. Мария Максимова поговорила с режиссером о том, за каким-таким Снарком сейчас охотится новая интеллигенция, какого суда достойны девушки из Pussy Riot и можно ли одновременно ходить на митинги и в кремлевские кабинеты.
Кирилл, в спектакле все мучительно ищут некоего Снарка, вот только никто не знает, что или кто это такой. У вас-то есть ответ?
Знаете, у каждого свой Снарк, поэтому, отвечая на этот вопрос, я сейчас рискую разрушить самое ценное, что есть в театре, — иллюзию. И навязать зрителям ощущение. А ведь театр — это всего лишь зеркало, которое стоит перед зрителем, и, грубо говоря, они в любом спектакле должны видеть себя или свои проблемы, свои какие-то проекции, отражения. Поэтому не буду я вам отвечать, что есть Снарк. Одни говорят — это Бог, другие говорят — это счастье, третьи — надежда и что-то хорошее.
Да, но поймать Снарка не удалось. Разве это не трагедия получается?
Это мудрость. Вы знаете, какая ведь штука. Жизнь не состоит из одних радостей и секунд счастья. Вернее, секунды счастья возможны, и ярки, и существуют только потому, что на контрасте мы имеем какие-то темные мрачные зоны. Счастье — это миг, яркое наваждение, которое, конечно, все, как наркоманы, мечтают словить. Но жизнь-то тяжела. Мир — после грехопадения. Человек борется с собственной темной природой. С враждебным окружением, с кучей проблем вокруг. И рая на земле нет.
Этот спектакль — сочетание очень разных жанров. И кажется, вся «Платформа» именно на этом построена. Вы для чего это делаете?
Я периодически задаю себе вопросы: «Что меня может увлечь в театре? И что мне надо испытать, чтобы я превратился вновь в ребенка?» Я театром стал заниматься под воздействием каких-то сильных впечатлений, когда ты приходишь и забываешь про всё вокруг и испытываешь абсолютное погружение в ту реальность, которая перед тобой на сцене. И вот я стал думать о том, где же последний раз это было. И понял, что я испытываю эти эмоции в цирке, когда вижу сочетание искусства, света, цвета, невероятной пластической выразительности актеров, которые делают сложные трюки. Эти моменты счастья я испытываю в мюзиклах. Там поют, синхронно танцуют, хорошо играют. Причем делают это так, что у меня слезы, — вот я как белуга рыдал в Лондоне на спектакле «Билли Элиот». Я ищу новых впечатлений. Я ищу новое качество. А этого качества в чисто драматическом театре мне не хватает.
Вот это новое качество почему-то оказалась созвучно событиям последних месяцев — митингам, гражданской активности, каким-то новым формам не протеста даже, а жизни. Как у вас это вышло?
Я думаю, что всё интересное сегодня, что происходит с нашим обществом, творится не в кабинетах, не в коридорах власти, не на этих съездах сумасшедших, а в кафе, на улицах, в социальных сетях — когда люди сидят и договариваются, пойти на митинг или не пойти, что поддержать. И это очень хороший знак, это говорит о том, что общество начинает собираться. В театре всё то же самое. Главное и самое интересное происходит не в театрах с колоннами, а где-то рядом, где-то так же, как в социальных сетях, как в «Жан-Жаках», сидит этот пресловутый креативный класс, эта новая интеллигенция, горожане, которые имущественно чуть-чуть стали независимы и поняли, что им не хочется жить в воровской и античеловеческой системе. И не просто поняли, но ощутили собственную ответственность и взяли на себя эту ответственность. Вот с этими людьми я себя хочу ассоциировать, мне они интересны, близки. И я считаю, что эта интеллигенция, она пока не испортилась, не протухла, не стала злословить на кухнях, а идет и что-то делает, — достойна всяческой поддержки.
Выпустить срочно! Пожурить, пальцем погрозить и отправить домой.
В «Охоте на Снарка» есть сцена суда, когда судят козу, которая, как в итоге выяснятся, уже умерла. А вот вы как художник как считаете, какого суда заслуживают девочки из Pussy Riot?
Эта история меня взволновала. Я не в восторге от этой их акции, но они сделали невероятно важную вещь — они нащупали такую болевую точку общества, что вокруг нее стали с дикой скоростью наворачиваться смыслы. Как любой скоморох, как любой юродивый — а актер или художник-акционист это и есть юродивый — должен найти самую болевую точку и туда надавить. А они нащупали самую болевую точку, которая не только заключается в проблемах общения общества и церкви, не только в том, что общество не доверяет своим пастырям. Она в том, что ложь проникла даже в те институции, которые традиционно считались от нее защищенными. Всем казалось, что это зона духовности, там люди специальные находятся, которые не подвержены коррозии. Нет, выяснилось, что подвержены, да еще и по полной программе! Ничем другим я не могу объяснить истерический визг людей, требующих посадить их. Требующих этих девочек, пусть и совершивших дурацкий с позиций верующих поступок, посадить на семь лет! Ребят, вы что, с ума сошли? Вы что позоритесь? Это какой-то ужас, это демонстрация слабости и невежества! Ни один человек верующий так себя вести не может.
Так и в итоге какое наказание им?
Да никакое. Выпустить срочно! Пожурить, пальцем погрозить, отправить домой. Люди умные вывели бы девчонок из церкви и сказали: «Девчонки, вы дурочки, мы за вас будем молиться, гуляйте». И всё! Только люди крайне недалекие, не знающие законов, по которым существует современное общество, люди отсталые, какие-то темные могут так поступать. Я просто диву даюсь!
Хорошо, давайте продолжим аналогии со «Снарком». Там банкир сходит с ума, а в реальной жизни всем этим бесконечно коррумпированным чиновникам, про которых Навальный постоянно пишет, это тоже грозит или обойдется?
Ну что-то не сходят они с ума, что-то у них всё прям — ух! Люди ничего не боятся? Или ни во что, может быть, не верят? С другой стороны, они же вон все в церквях стоят со свечками. Но мне кажется, с ума они не сойдут. Вот если бы у нас главенствовал закон, этот закон заставил бы посадить их в тюрьму.
А вот объясните. С одной стороны, вам государство, которое этих товарищей покрывает, дает деньги на «Платформу», к вам на спектакли ходит Сурков, а вы сами — ходите на митинги. Нет ощущения, что вы пилите сук, на котором сидите?
Моя позиция простая. Те деньги, на которые существует «Платформа» и существовали другие проекты, — это наши с вами деньги, деньги налогоплательщиков. Я не по блату это получал, я приходил каждый раз и доказывал, объяснял нужность того или иного проекта. Давали иногда со скрипом. Я ничего противозаконного или в обход никогда не делал: я сам это ненавижу.
Может быть, они не включат меня в очередной комитет по культуре при президенте. Мне как панку это фиолетово.
Но вы не боитесь, что вас теперь накажут?
Как они меня могут наказать? Лишить финансирования? Но это не меня они накажут, а многих молодых людей, для которых «Платформа» — важный шансовый проект. Они, может быть, не включат меня в какой-нибудь очередной комитет по культуре или не позовут больше на какую-нибудь говорильню, создающую иллюзию общественной деятельности. Мне как в прошлом панку это фиолетово. К счастью, не зовут хоть в партию никакую вступить. А то неудобно было бы совсем… Но вот «Платформу»-то нам подписал президент. Я ему до сих пор благодарен, это хорошее дело.
Весь спектакль герои охотятся на Снарка. А вот все те люди, которые сейчас как-то консолидируются, занимаются гражданской деятельностью, — они за чем охотятся?
Я считаю, что все хотят правды и справедливости. Все не хотят воровства. Вот я не хочу жить в пространстве, где люди воруют. Меня с детства родители научили, что обманывать нельзя и воровать тоже. Я считаю, это очень плохо, я верю искренне, что это ухудшает карму. Я не хочу взяток. Я не хочу, чтобы люди совершали какие-то отвратительные поступки. Я хочу, чтобы во власти были люди, которые безупречны. Власть должна быть безупречной — вот это слово надо произносить всё время. В Германии политик уходит только потому, что в какой-то его диссертации нашли плагиат. Чужой абзац слямзил. И он уходит в отставку и правильно уходит, потому что люди во власти должны быть безупречными. А если он украл абзац, то может украсть и деньги на военных поставках. Если вокруг нас будут люди честные и не вороватые и в Кремле будут сидеть порядочные люди, то будет сигнал: «Воровать нельзя!» К этому надо стремиться.
Кирилл Серебренников – Блог – Сноб
Кирилл Серебренников
Эти страницы написаны в крайней, пограничной ситуации. Домашний арест, а тем более тюремная камера — не самые комфортные условия для занятия литературой. Но то, что два главных фигуранта «театрального дела», режиссер Кирилл Серебренников и продюсер Алексей Малобродский, не сговариваясь, решили посвятить свободное время писательству, говорит о многом. И прежде всего о том, что если дух свободен, то ему не страшны никакие судебные заседания и прокурорские постановления. Что жажда творчества всегда сильнее страха. И что, наконец, слово остается самым действенным и самым сильным психотерапевтическим средством от всех депрессий, печалей и даже отчаянья. «Сноб» первым публикует фрагменты из будущих книг Серебренникова и Малобродского и искренне желает нашим дорогим авторам победы во что бы то ни стало. Сегодня читайте фрагмент из книги Кирилла Серебренникова, завтра — Алексея Малобродского ДальшеКсения Праведная
Московский городской суд изменил меру пресечения художественному руководителю «Гоголь-центра» режиссеру Кириллу Серебренникову с домашнего ареста на подписку о невыезде. Под подписку освободили и двух других фигурантов дела: директора Российского академического молодежного театра Софью Апфельбаум и бывшего гендиректора «Седьмой студии» Юрия Итина. «Сноб» поговорил с участниками процесса, театральными деятелями и наблюдателями о том, что может означать это решение Дальше «Сноб» продолжает серию репортажей с рассмотрения «театрального дела», фигурантами которого стали Кирилл Серебренников, Юрий Итин, Алексей Малобродский и Софья Апфельбаум. Третье и четвертое заседания суда были посвящены деловой переписке сотрудников проекта «Платформа» и бывшего гендиректора «Гоголь-центра» Алексея Малобродского. Иллюстратор проекта «Сноб» Анна Знаменская вновь отправилась на процесс и зафиксировала происходящее Дальше